| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
И наконец: почему Буратина так и не понял, что хорошо знакомая ему Мальвина и предмет страданий Пьеро — одно и то же лицо?
Все умные существа похожи друг на друга. Каждый дурак глуп по-своему.
Причина в том, что ум всегда одинаков и равен самому себе. Глупость же есть недостаток ума, а недостатков у любого предмета или явления может быть множество.
Буратина страдал несколькими умственными изъянами, но главным, коренным дефектом его была слабость ассоциативки. Это приводило к неспособности связать одно с другим. Что, в свою очередь, не позволяло строить длинные мыслительные цепочки. А иногда и короткие.
Несмотря на близкое знакомство с Мальвиной и длительные размышления о ней бамбуку так и не пришло в голову, что пьеровская возлюбленная и ебанутая садистка могут иметь между собой что-то общее. Ему это и в голову не пришло. Хотя стенания Пьеро о своей пропавшей возлюбленной он слышал. И даже помнил. Просто не сопоставил.
А вот Пьеро дураком не был. Он был мудила, а это нечто принципиально иное. Дурак — это человек, технически не способный думать о чём-то сложном, то есть — маленький куцый умишко. У мудилы может быть ум большой, но неправильно устроенный. Типичный вариант — смешение в голове важного и неважного. Мудила способен проебать серьёзное дело из-за (а то и ради) какой-нибудь мелочи. Или ввязаться в нечто скверное просто по приколу. Но мудак может быть и безвредным (для окружающих). Например, чудик, занимающийся какой-то ненужной — даже ему самому — хренью. Тут, правда, возникает вопрос, точно ли эта хрень такая ненужная, и не мудилы ль те, кто её недооценивает... Впрочем, это тема сложная, неоднозначная. Заметим только, что у Пьеро с ассоциациями всё было прекрасно: в конце концов, он был поэт. И к тому же телепат — с той же поправкой, так как мудак способен неправильно понять даже свои мысли, не говоря уже о чужих. Но сейчас случае он прочёл мысли Буратины правильно.
ПОСЛЕДНИЙ ШТРИХ. Нас тут спрашивают: а куда и зачем летел аннулипалп? Мы долго колебались, прежде чем решили открыть читателям эту тайну. Но всё-таки отвечаем: по делам.
PS. Некоторые особенно настырные читатели на этом не успокаиваются и спрашивают, а что это были за дела. Отвечаем и на это: дела достаточно важные, чтобы посылать аннулипалпа.
CHECKPOINT- 6. 1 ФЕВРАЛЯ 313 ГОДА
ОПЫТЫ ПОЭТИЧЕСКИЕ И КРИТИЧЕСКИЕ
— Может, всё-таки в картишки перекинемся? — уже ни на что особенно не надеясь, предложил осёл. — Устал я что-то.
Пьеро молча и сильно огрел осла по заднице хворостиной. Тот резко дёрнулся. Вместе с ним дёрнулся привязанный к ослу Буратина.
— Яюшки! — возмутился деревяшкин. — Не дрова везёшь!
Осёл смолчал, хотя подумал, что везёт как раз-таки дрова. Поскольку бамбук был ни на что не годен, разве что на растопку. Да и то — если его хорошенько высушить.
У Буратины было совершенно иное мнение по тому же вопросу. Он знал про себя, что рождён для счастья, как птица для полёта. Но вступать в дискуссии по этому поводу не спешил, понимая всю непрочность своего положения.
— Послушай, — заговорил Пьеро, — а как ты думаешь, Мальвина мне обрадуется?
— А я почём знаю, — совершенно искренне ответил Буратина. Тот же самый ответ на тот же самый вопрос он уже успел озвучить семнадцать раз.
— Ну допустим, — бредущий пешком Пьеро как следует размахнулся хворостиной и сшиб почерневшую головку одуванчика. — А если вдруг она мне не обрадуется?
— А я почём знаю, — буркнул Буратина. На этот вопрос он отвечал аналогичным образом уже двадцать три раза.
— Но если она мне не обрадуется, — продолжал Пьеро, — означает ли это, что я жил напрасно? Право, даже не знаю, куда мне деваться? И тогда мне не лучше ли с жизнью расстаться? О, рифма! Это надо развить...
— Рифма глагольная, — тут же сказал Буратина. Разумеется, он понятия не имел, что такое глагол. Просто он заметил, что Пьеро при чтении стихов (а делал он это часто) время от времени в ужасе вскрикивает 'глагольная рифма!' и после этого замолкает минуты на три. Теперь он решил попробовать заткнуть его самостоятельно.
Пьеро и в самом деле замолчал, засопел. Потом сказал печально:
— Действительно глагольная. Надо же! Дурак деревянный — а услышал!.. В таком случае прочту тебе начало стихотворения, посвящённого морально-нравственной проблематике. Я его как раз обдумываю.
Буратина зашипел сквозь зубы. За эти сутки он успел крепко невзлюбить поэзию. Однако он всецело зависел от Пьеро, так что приходилось терпеть.
— Итак. Стихи. Названия пока не придумал. Мир без пьянства и свинства невозможен ваще! Потому что единство, что в природе вещей, нас ведёт к освиненью и позорной хуйне! А к пути и спасенью — конечно же, не!
Удивительно, но Буратине эти стихи понравились — возможно, потому, что совпадали с его собственными мыслями на эту тему. Он посмотрел на Пьеро заинтересованно. Тот почувствовал внимание аудитории и приободрился.
— Что ж ведёт нас ко благу? — продолжил он пафосно и бурно. — И к чему нам оно? Лучше пенную брагу изводить на говно!
— Врёшь! От браги только ссаки бывают! — возмутился бамбук, знающий эту сторону жизни не понаслышке.
— Скобейда тупая, — раздражённо сказал поэт, — это ж метафора! 'Изводить на говно' — устойчивый фразеологизм, обозначающий недолжное использование чего-то ценного и превращение его в нечто противоположное всякой ценности...
— Тогда 'переводить', а не 'изводить' — резонно возразил Буратина.
Пьеро вдруг замолк, задумался. Молчал он минуты три.
— И в самом деле, — признал он наконец. — Правильно — именно 'переводить', что указывает на превращение. 'Изводить' — это совершенно другое, это скорее 'систематически обижать'. Но 'переводить' не лезет в размер. Под айсом я бы моментально решил эту мелкую проблемку. Но на чистяках оно нереально. Мой талант лишился крыльев.
— Давайте тогда в картишки сыграем! — предложил осёл. — Ну партеечку!
— Хуй те в руль, сруль! — Пьеро поднял было хворостину, но передумал. — Сруль... Мруль... Что-то в этом есть... Допустим, мразь — хуязь, тогда, скажем, объебос... Объебос — стос! — он защёлкал пальцами. — Стос — курьёз... кросс... артроз... навоз... вброс... альбатрос... пёс... а, кстати, пёс! Свежо́! Значит так наверное — что ж ты, ласковый, кроткий, ёбаный стос... размер опять не тот... неёбаный стос... недоёбанный... о! Ненаёбаный! Это новое слово в моём творчестве! Что ж ты, ласковый, кроткий, ненаёбаный стос после пива и водки обоссался как пёс? Хотя ещё лучше было бы — 'недонаёбанный'. Как изысканно! И опять не лезет в строфу, да что же это такое...
— Начало лучше было, — сказал Буратина уверенно. Роль литературного критика ему понравилась.
— Сам слышу, — буркнул поэт. — Будем считать это временным решением, своего рода затычкой в жопе стиха... Сейчас нужно выстроить общий контур... Вот например такое. Никому не давайся, ни за что не возьмись — через хуй не кидайся, а к иному стремись!
— Глагольная рифма — брякнул бамбук.
— Ну, глагольная, — признал поэт. — А если так: и не вверх и не вниз? Впрочем, нет, хуйня тупая. Разовьём в таком случае тему позорности... Ты, позорный как ящер, пам-парам пам-парам... залупе́ц настоящий... ляпапа́м, ляпапа́м... Где душа твоя злая... я даже не знаю... промежу́хал ты в зря́ху наетую ряху...
— У нас в экспедиции начальник такими словами ругался, — оживился осёл, нехотя переставляющий копыта. — Роджер Веслоу его зовут. Вы с ним случайно не родственники?
— Ой вы ба́шли-кака́шли, без души как без башни, — нёс Пьеро какую-то чепуху. — И, конечно, итожа поганую рожу... рожу растворо́жу, зубы на́ зубы помно́жу... Да что ж это я такое несу... Ах, ебать твою суть! Похоёнки блядь мудь! Это уже какая-то новая искренность пошла... Слышь, Буратина, а что если Мальвина мне действительно не обрадуется?
— Могу на картах погадать, — встрял осёл. И получил-таки хворостиной по заднице. На этот раз — с оттяжечкой.
ВСЁ-ТАКИ ЛУЧШЕ ПОМУЧИТЬСЯ
Осёл сглупил. С ослами это случается. И если бы только с ослами! Вот скажи-ка, любезный мой читатель... то есть батенька... а, ладно, не надо ничего говорить. Всяк сам знает за собой, когда и чего он по жизни прокула́нил.
Хотя в данном конкретном случае имел место чистой воды ослизм, можно даже сказать — алмазной огранки ишачество. Потому что нужно быть полным ишаком, чтобы... но по порядку!
В тот несчастливый день, когда Роджер Веслоу запретил азартные игры, осёл изрядно огорчился. Но нарушать приказ не посмел, И весь день занимался другими делами. Однако к вечеру его взяла тоска.
Ему бы переключить внимание на что-нибудь другое. Например, на пупицу Жанну Грегорьевну, которую в те дни как раз томила овуляция и скука. Не факт, что ему обломилось бы: Жанна как бы более выше себя ставила, чтобы спутаться с каким-то ослом-кашеваром. Да и картёжное заклятье так просто не выключилось бы. Но вдруг? И в любом случае — хоть какое-то отвлечение, ну? Ан нет. Очень захотелось ослу — если не сыграть, то хоть карты в ногах подержать. Аж закопытники чесались.
Так что он решил забиться в какой-нибудь уголок и там тихонечко разложить пасьянс 'Могила Наполеона'. Это ж вроде и не игра вовсе, а так, баловство.
И надо ж было такому случиться, что к ослу в стойло зашёл за каким-то делом мелкий лепёрдыш из отдела документации. Увидел у осла карты — и попросил его научить играть в секу.
Опять же: лучше бы ослу на это не поддаваться. Что стоило ему сказать, что у него пасьянс и все дела? Нет же! Наплевав на все предупреждения, он сел учить лепёрдыша картёжному делу, утешая себя тем, что играет 'на просто так' — и это не считается. Ну а когда лепёрдыш проиграл восемь партий, ослу пришла в голову мысль малость порешать свой половой вопрос. Так что он сказал лепёрдышу, что 'просто так' по картёжному — это жопа. Которую тот, дескать, и продул.
Вообще-то осёл не стал бы настаивать, не в том он был положении. Но лепёрдыш перепугался и убежал.
Тут ослу пришло в голову, что убежал он к безопасникам — ябедничать. И вот они сейчас придут и... Додумывать осёл не стал, а предпочёл удрать. Прихватив с собой карты.
Вопрос, на что осёл надеялся и чем думал, мы разбирать не будем. Если уж честно — не думал он вообще. Но если бы всё-таки включил голову, то, наверное, объяснил свои действия так. На раскопе дела обстояли неважнецки, делать ему там было нечего, в карты играть запретили, кашеварить надоело, надежд на устройство личной жизни не осталось. Сбежав, он мог присоединиться к потоку идущих в Город, но лучше — зайти в какую-нибудь деревеньку, там пристроиться на несложную работу за харчи, играть помаленьку, прикапливая сольдики. А дальше действовать по обстановке. Ну, план как план, не хуже прочих. Если бы он у него и вправду был. Но плана не было. А была самая обычная ослиная дурь, которая его некстати обуяла.
Самое обидное, что бежал он совершенно зря. Лепёрдыш ни к каким безопасникам не пошёл, а пошёл жаловаться на жизнь дружбанам. Там напился и заснул. Что касается осла, его хватились только утром. К тому времени его и след простыл. Эмпат-инсект, горестно пошевелив усиками, сообщил, что осёл сдристнул в северо-западном направлении.
Кролик Роджер тем временем отлёживался у себя в домике, намазанный противоожоговой мазью и замотанный в бинты, как лапландская мумия. Когда ему доложили о происшедшем, он устроил истерику, которую не припоминали и старые сотрудники. Он дичайше выл, орал, колотился, проклинал заковыристыми словами всё сущее, не-сущее и вездессущее, и вообще чудил и куралесил. Однако погоню за беглецом снаряжать почему-то не стал. А закончил словами 'да насрать мне с прикоко́лдышем на этого зера́шпиля прыщеры́кнутого, тщу разбрю́хлую, пущай хиляет хоть до самой сракотани и чтоб его вся зель козелистая там отнюню́кала самым удивительным образом'. Окружащие поняли эти слова так, что Роджер хоть и взбешён, но ловить осла не собирается. Что было довольно странно: кролик по жизни был известен прижимистостью, мстительностью и доёбчивостью.
На самом деле всё было не странно, а очень даже понятно. Отлёживаясь и скучая, кролик решил свой приказ о картах отменить, чтобы вечерами играть с доктором Коллоди в трик-трак. Вот только перед ослом ему было как-то неудобно, неловко. Увы! сквернослов и истерик Роджер так до конца и не поборол свою врождённую интеллигентность. Так что на самом деле он был даже рад, что серожопый удрал. Но показывать этого не хотел. Оттого и устроил всю эту малоприличную сцену.
Ослу всё это было неизвестно. Он бежал всерьёз, думая, что за ним гонятся. Углубился в лесок, плавно переходящий в чащу. Пока он там путал следы, стало совсем темно и холодно. Осёл понял, что заблудился.
Ночь он провёл в маленьком овражке, страдая от погодных условий, голода и страха. Но ему повезло: никто из хищников им не заинтересовался.
Дальнейшие похождения осла малоинтересны. Он сумел дойти до дороги, где его чуть не съели. Потом нажрался похужлой травы, от которой у него заболел живот.
Уже в сумерках он вышел к стожкам сена и обрадовался. Ещё больше он обрадовался, когда увидел какого-то хомосапого, которого он принял за местного пейзанина. Которому можно навешать лапши на уши, увязаться, обогреться, отдохнуть-покушать, а там уже и в картишки...
Хуишки! Хомосапый (да, это был Пьеро) оказался жёстче, чем можно было ожидать. Ослабевший от голода осёл был для начала вздрючен и приведён к покорности. Потом допрошен. И выяснилось, что он прекрасно знает, где расположена старая немецкая база. Поскольку из лагеря археологов она была видна в бинокль, ага-ага.
Тогда хомосапый позволил ему поесть сена, и в том же сене предложил переночевать. А наутро растолкал пригревшегося ослика и заставил его везти на спине своей полупарализованного деревяшкина.
Зачем Пьеро взял Буратину в странствие своё? Ах, неужели непонятно? Ну конечно же, чтобы с ним говорить, говорить, говорить, говорить. О Мальвине, конечно же, о ком же ещё. О Мальвине, Мальвине, Мальвине.
Что касается Буратины: выбирая между гарантированной смертью и возможными мучениями, он решил, что всё-таки лучше помучиться.
КАЧАЛКА ГРЕЗЭРКИ
Мальвина отдыхала. То есть — лежала в гамаке, кушала ирисный кекс и думала о приятных вещах.
На сей раз предметом своих грёз она избрала Карабаса бар Раббаса. Она размышляла о том, как можно наказывать телепата и психократа. Ну, например — как-нибудь оглушить его, чтобы он потерял сознание, а потом издалека напустить на него муравьёв, чтобы те забились ему в рот, в глаза и уши, в зад и в уретру... чтобы они доползли до самых яичек... а когда бы он пришёл в себя, начали бы его там кусать! Насколько было ведомо Мальвине, с мелкими дикими насекомыми Карабас справлялся не умел, особенно если их много. Ах, ах, как они грызли бы яички Карабаса — изнутри! Он визжал бы как свинья! И как жаль, что она не смогла бы присутствовать при экзекуции лично. Хотя несколько шмелей могли бы донести до неё картинку — но туманную, расплывчатую. Зрение шмелей так фрагментарно!
Потом она задумалась, как бы организовать удалённую атаку на Карабаса при помощи насекомых. В радиусе километра Мальвина могла сделать это своими силами — но что, если он дальше? Можно перевозить насекомых на птицах. Но бар Раббас может их заметить и парализовать в воздухе на подлёте. Или не заметит? Всё равно это ненадёжно. Тут надобны существа на своём ходу. Например, те же шмели. Или шершни. Да, шершни, вот кто куслив и беспощаден! К тому же они могут переносить друг друга, тем самым увеличивая дальность полёта.
Мальвина увлеклась этой идеей, начала строить схему. Предположим, думала она, Карабас находится в каком-то месте километров за пятнадцать от базы. Допустим, шершень может лететь по прямой километров пять, с поправками на ветер и прочие факторы. Мальвина, впрочем, посылала шершней и за десять километров, и они возвращались. Но, решила она, заложимся на пять. Итак, двести десять злобных перепончатокрылых летят со скоростью три метра в секунду. Сто девяносто две особи составляют тело роя, остальные исполняют роли разведчиков и резервистов. Из указанных выше ста девяноста двух работают крыльями только сто сорок четыре особи. Они разбиты на тройки, каждая тройка несёт четвёртого шершня, сберегая его силы. Когда тройка пролетит пять километров и окончательно выдохнется, она должна выпустить из лапок свой груз и выпасть в осадок. Далее, сорок восемь шершней разбиваются на аналогичные тройки, выделяя из себя охранение и резерв. Сорок шершней составляют тело роя второй ступени, на этот раз они несут десять особей. Через пять километров, отдав все силы, они должны отпустить этот десяток, который структурируется аналогичным образом в третью ступень, несущую только двух шершней. И, наконец, эти двое, собрав все силы, должны сделать финальный героический рывок: достичь Карабаса-Барабаса и... ну, например, добраться до глаз его. И пронзить их жалами, желательно одновременно. Profit!
К сожалению, все эти умопостроения разбивались об одну проблему. Не сезон был для шершней, не сезон. Последние осы, пчёлы и прочие кусачие твари отдали последний долг Природе в последних числах декабря. Из летающих насекомых остались только снежные капустницы-белянки — существа по-своему милые, но для атаки на Карабаса совершенно непригодные.
Мальвина всё-таки решила попробовать. Мысленно нащупав в окружающем пространстве рой белянок, она попыталась ими овладеть — и создать из них пригрезившуюся ей структуру.
Оказалось, что это не так просто. Она легко управлялась с роями насекомых, когда они все делали что-то одно. А вот система с распределением ролей как-то не давалась. Бабочки на тройки не разбивались, а только глупо суетились и делали крылышками 'бяк-бяк-бяк-бяк'.
ЛИЧНЫЙ РАЗГОВОР, ДОВОЛЬНО СЕРЬЁЗНЫЙ
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
