Дом с синим лебедем на крыше Курт покинул, не испытав даже разочарования — весь этот разговор вообще был проведен более pro forma, нежели с чаянием и в самом деле выяснить нечто полезное; на беседу с хозяином трактира также больших надежд не возлагалось, хотя ad imperatum[35] и она тоже должна была состояться. Собственно говоря, вопрос о том, не уделял ли убитой кто-либо повышенного внимания в тот вечер, задавался все так же ради очистки совести; кем бы ни был на самом деле Александер фон Вегерхоф, что бы тот ни задумал, а его заключения, тем не менее, казались логичными, и следовательно, сложно допустить, что стриг-новичок, мучимый жаждой крови и потерявший голову настолько, что набросился на человека поблизости от многолюдного места, станет подбираться к жертве заранее, соблазняя и выманивая...
В гостиницу Курт возвратился ближе к вечеру, одолеваемый усталостью, голодом и унынием. С какого конца браться за это расследование, было совершенно неясно, свидетель был бесполезен, жертва безлична, познания следователя в предмете — крайне скудны, и единственным источником информации являлся субъект, полагаться на которого было полным сумасшествием и одно только существование коего в этом мире было совершенно непозволительно.
Заснул майстер инквизитор довольно рано и проспал до позднего утра — как бы ни терзали разум всевозможные гипотезы и догадки, утомленный этим долгим днем и не оставившей его до конца болезнью организм все же взял свое. Проснувшись, Курт поднялся с постели не сразу, еще долго глядя в потолок и хмурясь собственным мыслям.
Мысли были унылые. Сегодняшняя встреча с фон Вегерхофом могла означать лишь две вещи: либо в полдень Курт узнает доподлинно и достоверно, что стриг не лгал, говоря о своей службе в Конгрегации, либо спустя малое время после полудня следователя первого ранга Курта Гессе попросту не останется по эту сторону бытия. Вообразить себе то, что могло бы его убедить бессомненно, Курт не мог, а потому к столу перед письменным прибором сел в настроении мрачном и фаталистичном. Обер-инквизитор Кельна, под чьим началом ему привелось отслужить почти год, сейчас наверняка заподозрил бы, что конец этого мира близок либо уже свершился, ибо, по его мнению, ничто иное не было способно заставить его подчиненного сесть за написание отчета по делу по доброй воле.
Отчет, более походящий на завещание, отнял без малого два часа — боясь упустить какую-нибудь значимую деталь, Курт перечитывал каждые пять строчек, припоминая любую мелочь, каждое слово и каждый косой взгляд, брошенный в его сторону Александером фон Вегерхофом. Готовое сочинение он запечатал по всем правилам, тщательно и скрупулезно, и, разыскав хозяина гостиницы, вручил ему с просьбой в случае его исчезновения немедленно отослать в Кельнское отделение Конгрегации — кому, кроме своего покинутого начальства, в подобной ситуации можно доверять еще, он более не смог придумать.
Хозяин гостиницы в ответ на его просьбу покривил губы, словно услышал нечто непристойное, и на запечатанный свиток в своей руке взглянул, точно на дохлую крысу.
— Простите, — проговорил владелец с надменной неохотой, попытавшись отдать письмо обратно. — Я не желал бы показаться невежливым, однако хочу заметить, что подобные действия не входят в число моих обязанностей как держателя постоялого двора. Я не знаю, где вам доводилось служить до сего дня, и вы, наверное, превратно себе представляете, каково положение вещей в порядочных заведениях.
— Не понял, — проронил Курт сухо; хозяин распрямился, еще настойчивее вытянув руку с письмом:
— В нашем городе, видите ли, не принято втягивать в сомнительные деяния добропорядочных горожан, и...
— 'Сомнительные деяния', — повторил он медленно, чувствуя, что леденеет от злости, и сдерживая жгучее желание ухватить этого напыщенного харчевника за шиворот, приложив как следует о каменную стену его бесценной забегаловки. — Стало быть, такого мнения добропорядочные горожане о работе Конгрегации?.. Кажется, отсутствие в Ульме постоянного отделения дурно сказывается на умственных способностях упомянутых горожан, да и на добропорядочности тоже — причем в первую очередь... Господин ...?
— Вайгель, — отозвался тот оскорбленно; Курт кивнул:
— Вайгель... Господин Вайгель, вам доводилось слышать обо мне?
— А должен был?.. Прошу прощения, майстер инквизитор, однако у меня нет времени для...
— Курт Гессе, — напомнил он холодно. — Гессе Молот Ведьм; слышали про такого? Вижу по вашему лицу, что слышали. Наверняка вам рассказывали обо мне всевозможные мерзости и ужасы, одни других страшней. Так вот, господин Вайгель, хочу заметить вам, что все это — правда, и если в Ульме я не встречу понимания со стороны местных обитателей, эти ужас и мерзость воцарятся здесь надолго. Уж я постараюсь. Благорасположение Конгрегации к пастве, как я вижу, добрых плодов не приносит, а всякое древо, господин Вайгель, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. Перечтите Писание на досуге, дабы при нашем следующем разговоре мне не пришлось выслушивать от вас подобных речей. А теперь, — повторил Курт, когда хозяин, медленно белея щеками, потупился и отступил, спрятав за спину руку с письмом, — я напомню, что вы должны сделать. Если этим вечером я не возвращусь в вашу гостиницу, вот это вы должны передать в Кельн, обер-инквизитору лично. Это — понятно?
— Но как? — беспомощно воспротивился владелец. — Ведь я не имею посыльных, я не торговец...
— Найдете, — оборвал Курт, и тот вздохнул, с ненавистью глядя в стену:
— Да, майстер инквизитор. Найду.
— И напоследок: не вздумайте просто бросить этот свиток в очаг, если я не появлюсь здесь. Вы ведь не настолько глупы, верно?
— Не извольте сомневаться, майстер инквизитор. Если того потребуют обстоятельства — отошлю в сохранности.
— Благодарю вас, — улыбнулся он, и хозяин покривился, точно кто-то невидимый от всей души саданул его по почке.
Из гостиницы Курт вышел в расположении духа еще более угнетенном и подавленном. Кельнские жители также утратили, как и большинство городского населения Германии, былой страх перед некогда ужасающей всех Инквизицией, однако те хоть сохранили нечто вроде уважения, это же обиталище вольных торговцев, ремесленников и прочих человеческих разновидностей, судя по всему, от излишней вольности распустилось вконец. Учинять поголовную расправу майстер инквизитор, разумеется, не намеревался, однако откорректировать текущее положение дел и вправду следовало. Для чего, впрочем, стоило как минимум постараться остаться сегодня в живых.
К дому фон Вегерхофа Курт направился верхом — измерять собственными ногами этот галдящий запутанный муравейник он сегодня был не в настроении, а кроме того, так, с вывешенным поверх куртки Знаком, ничтоже сумняшеся расталкивая прохожих конской грудью, он привлекал к себе внимание. Если стриг и обнаглеет настолько, что убьет его в собственном доме, свидетелей того, что новоприбывший инквизитор в оный дом входил перед своим исчезновением либо гибелью, будет немало...
На стук отперли почти мгновенно; подтянутый, похожий чем-то на гостиничного хозяина прислужник склонился с важностью, достойной придворного.
— Вас уже давно ожидают, майстер инквизитор, — произнес тот с видимой укоризной, и Курт, не сдержавшись, бросил:
— Не страшно. Времени у него много.
Слуга дернул бровью, однако на сей раз промолчал и отступил назад, пропуская гостя внутрь.
Дом фон Вегерхофа был старой постройки, и внутренний двор являлся скорее передней, огромных размеров и множества предназначений — у левой стены разместились несколько бочек, рядом — одинаковые холщовые тюки, вполне вероятно, что и с товаром, принадлежащим пресловутому торговому дому Фельса, у противоположной стены один на другом выстроили собою колонну три колоссальных сундука. Наверх уводила лестница, немногим более узкая, чем каменный подъем ратуши. По тесному коридору, расточительно освещаемому великим множеством светильников, Курта увел другой слуга; от обилия близкого пламени бросило в холодную дрожь, руки под перчатками заныли от позабытой боли, и на ум пришла мысль о том, что фон Вегерхоф, явно осведомленный о нем в мелочах, снабдил этот длинный проход таким количеством огня нарочно.
В небольшую комнату, пестро освещенную сквозь разноцветный витраж окна, Курта ввели торжественно, словно его ожидал pro minimum[36] прием в пиршественной зале, объявив полное имя и должность. Фон Вегерхоф, сидящий у небольшого стола над раскрытой книгой, поднялся навстречу с показательным радушием, и слуга испарился.
— Ты задержался, — заметил стриг, и Курт покривился:
— Твой холуй мне уже это высказал. А я бы сказал, что это не его собачье дело.
— Согласен, — кивнул фон Вегерхоф, не задумавшись. — Давненько не порол. Разбаловались... Присаживайся; скоро обед. Имея в виду состояние твоего здоровья, пища сегодня будет нежная и полезная для организма.
— Не уводи разговор. Ты знаешь, для чего я пришел.
— Fi, — наморщился фон Вегерхоф. — En voilà des manières[37]. Обсуждать дела на голодный желудок...
— У тебя, полагаю, за этим дело не станет, — оборвал Курт, по-прежнему стоя на пороге и пытаясь услышать, не щелкнет ли в закрывшейся двери за его спиной потихоньку запираемый замок. — Я хочу видеть доказательства твоих слов, если, конечно, они существуют в природе.
— Господи Иисусе, — вздохнул стриг, развернувшись к столу, и повел рукой, указывая на стул против себя: — Присядь. Нечего дергаться, Гессе — вооруженная орава за дверью не притаилась, оружия в комнате у меня нет, при мне — тоже; при этом оба мы понимаем, что, пожелай я твоей смерти, мне оно и не понадобится. Но ты ведь, полагаю, нарочно красовался в седле перед всем городом, да еще и подождал у моей двери, демонстрируя прохожим, куда входишь. И наверняка оставил где-нибудь письмецо начальству с описанием всего произошедшего, посему, даже если б я и собрался тебя устранить, я это сделал бы не здесь и не теперь. Присядь; стоя так, ты смахиваешь на одного из моих лакеев.
К стулу Курт прошагал медленно, настороженно и нехотя опустившись на сиденье; фон Вегерхоф приподнял страницы раскрытой книги, вынув крохотный листок, заложенный у самой обложки, и, выложив перед ним, аккуратно пристроил рядом узнаваемый с первого же взгляда томик Евангелия.
— Своего ведь при себе нет, — уверенно сказал стриг. — Разумеется, ты можешь отправиться в гостиницу, взять его и возвратиться сюда, однако видишь и сам — книга такая же, как твоя; словом — подлинная. Основную часть послания я уже дешифровал, нераскрытой осталась лишь одна фраза — она только для тебя, выявится только на твой личный ключ. Но ведь ты захочешь расшифровать все сам, полностью, верно?.. Прошу, — не услышав ответа, вздохнул фон Вегерхоф, придвинув ближе чернильницу. — Бумага — вот. Я обожду, не спеши.
То, как стриг уселся поодаль, уставясь в книгу, Курт увидел краем глаза — все внимание было сосредоточено на маленьком клочке, испещренном убористым текстом, и томике Евангелия — и в самом деле таком же, как и у него самого. Страницы явно перелистывались частенько — края остались ровными и не обтрепавшимися, но в месте сшива разгибались легко. На последней странице у самой обложки был тщательно выписан номер Знака Александера фон Вегерхофа.
За перо Курт взялся неспешно, преодолевая желание порывисто схватить, и текст перекладывал из шифрованных фраз в истинный их смысл, соотносясь с книгой, не позволяя себе положиться на собственную память, с небывалой точностью закрепившей все для того необходимое уже давно. На то, что выходило в итоге, он старался не смотреть, не видеть складывавшихся одно к другому слов, и даже когда работа была закончена, сперва аккуратно вставил перо в чернильницу, отложил шифрованный листок в сторону, лишь тогда окунув взгляд в составленный им текст — разом, точно нырнув зимою в прорубь.
'Пишу лично, — гласило послание, — ибо иным ты не станешь верить. Барон Александер фон Вегерхоф, особо уполномоченный агент, стриг, номер Знака сто восемнадцать, положение легитимно. Доверия достоин. О твоем отсутствии руководство Аугсбургского отделения уведомлено. На совместное проведение дознания благословляю. Зная вас обоих, прошу: дети мои, не вздорьте. Postscriptum. Огонь не преследует тебя'.
Подписи не было, но этого было и не нужно — последние слова этого послания были ответом на высказанную на исповеди мысль, мысль, никому и никогда более не раскрываемую.
— Вижу, прочел, — без былой насмешки в голосе констатировал фон Вегерхоф, отложив книгу; Курт медленно поднял взгляд, молча сидя еще мгновение, и, наконец, с усилием переспросил:
— 'Зная обоих'?.. 'Дети мои'?..
— Да, — вскользь улыбнулся стриг. — Отец Бенедикт мой духовник уже не первый десяток лет.
— Не может быть...
— Что за оскорбленный тон? — вздохнул фон Вегерхоф сострадающе. — Вот он — еще один подводный камень на пути макаритского корабля. Надежда на армию никому не нужных служителей не оправдалась — наставники свыклись с вами, стерпелись и, в конце концов, прикипели сердцем. Упования на то, что вы сами станете жить без оглядки на кого бы то ни было — также не сбылись. В отсутствие семьи, родителей, близких вы все ухватились когтями и зубами за единственного отца, который у вас был, и теперь ревнуете его друг к другу и ко всему, что дышит... Да, Гессе, есть, кроме тебя, и другие, кому отец Бенедикт отдал часть души, и бесноваться оттого, что ты не в курсе всех его тайн, неумно. А для хваленого Молота Ведьм — и вовсе постыдно.
— Как ты сумел — за сутки? — спросил Курт, в ответ на психологические изыски стрига лишь промолчав; тот улыбнулся с прежней беспечностью, махнув рукой вверх:
— У меня голубятня. Ведь я говорил, что в городе меня считают парнем с заскоками; один из них — голуби. Я их развожу, покупаю при случае — у особых instructor'ов, должным образом натренированных. Это, помимо просто прикрытия, тоже одно из моих капиталовложений: голубиная почта. Не поверишь, сколь многие дельцы пользуются моими... pardon, услугами торгового дома Фельса для того, чтобы передать информацию своим помощникам или партнерам в Аугсбурге, Кельне, Нюрнберге; перечень впечатляет. Я даже подумываю расширить дело... Но это не к теме. Ради тебя я вчера запустил своего любимца; обыкновенно берегу его для особых случаев — скорость просто сногсшибательная, даже для почтовика. Но это, судя по всему, того стоило. Благословения отца Бенедикта тебе довольно?
— Вполне, — все еще пребывая в некоторой оторопи, произнес Курт и вздохнул: — Вот зараза, а я возвел такую стройную теорию заговора...
— Всего лишь теорию? — усмехнулся стриг. — Ерунда. Что в свое время вытворял Эрнст... И это при том, что он-то знал заранее, с кем предстояло работать. Не знаю, насколько хорошо ты успел с ним сойтись, но, полагаю, о его отношении к стригам, оборотням и прочей живности осведомлен.
— Как же так сложилось? Почему ты — и вдруг в Конгрегации; откуда ты такой?
