Назавтра я сходила в школу и взяла Верочкин табель и выписанную ей грамоту за окончание года с "серебряным результатом"*. Зашла к Надежде Филимоновне, чтобы поставить её в известность о своём отъезде и расписаться в документах, что меня, вернее Верочку, увольняют по собственному желанию с должности разнорабочего кухни. Вот уж об этой части своей жизни здесь, я жалеть не стану. К концу третьей недели, я думала, что сдохну от таких нагрузок. Надежда опять была приторно-медовая и я так и не поняла, что это всё значит, но теперь меня это уже не касается. При том, что я сказала, я была очень благодарна Надежде и Некрасову, за то, что согласились так оформить Верочку и терпеть мой жуткий график, ведь найти в посёлке желающего поработать на моё место проблемой бы не стало, а вот что бы мы с Верочкой тогда кушали, не знаю. Аглая хоть и говорила, что попробует прокормить и Верочку, но быть зависимой и объедать её детей я бы себе не простила и не позволила... Ведь даже со специальным пайком на Верочку и моим, не скажу, что этот объём можно было бы назвать изобилием, и эти количества продуктов выглядели прилично, только потому, что здесь жили довольно голодно, как наверно везде в тылу воюющей страны...

Сбегала в штаб, отметила командировочное, получила положенные подписи и печати, мне отметили по июнь включительно комсомольские взносы, расписалась в каких-то приказах. Оказывается, меня включили в праздничный первомайский приказ о поощрениях, так, что в графу поощрения мне вписали благодарность от командира полка. Мелочь, а приятно, тем более, что из БАО в приказе оказались всего человек пятнадцать... В строевой части порадовались, что наш старшина полностью рассчитал и закрыл мой денежный аттестат по май включительно, как я поняла, не много имелось фанатиков подобных нашему Виталию Гавриловичу, которые любят, а главное умеют, во всех этих цифрах разбираться... В общем, к отъезду мы с Верочкой были почти готовы...

*— Ещё в середине семидесятых во многих местах ещё учитывали и отмечали учеников с "серебряной успеваемостью" и после окончания школы выдавали не только золотые, но и серебряные медали. У моей мамы такая была. Если я правильно помню, серебряная медаль значила, что в аттестате только пятёрки и четвёрки, причём последних не больше чем пятёрок. При поступлении в ВУЗы, в некоторых серебряных медалистов приравнивали к золотым, и они тоже сдавали только один экзамен. Лично мне такое нравится, и я бы не отказалась от такой формы отличия, притом, что к золотой медали отношусь крайне негативно.

Глава 48

19-е июня. В "туберкулёзе"

В общем, к отъезду мы с Верочкой были готовы... А вот Белоглазов не проявлялся. Верочка, которая уже настроилась на отъезд, с утра пятницы дёргала меня, ну, не умеют дети ждать. А мне оставалось только успокаивать её, и ждать посыльного или самой идти, вот только куда, на аэродром или в центр посёлка в штаб полка?... Пока я размышляла, приехал на велосипеде посыльный с аэродрома, и с извечной хамовитостью всех приближённых и допущенных:

— Ты чего тут рассиживаешься? Тебя Малюга уже полчаса ждёт! Скоро ругаться начнёт...

— Стой! А мне вещи тащить?

— А я откуда знаю? Ну, возьми наверно...

— Вот и замечательно! Твой велосипед Тимофей отведёт, а ты бери чемодан!

— Я в носильщики не нанимался!

— Тебя послали, значит должен помочь! Бери, давай! А то Малюга ругаться будет.

— Вот, ну, что за жизнь такая?... — И дальше бурчал уже тихо, надо полагать, очень это унизительно, что какая-то... Или что-то в этом роде, я думаю.

Я подхватила вещмешки и свёрнутую подкладом наружу шинель, и мы стали прощаться с вышедшим нас проводить семейством Аглаи Петровны. Только Тимофей, как велосипедоводитель ещё не прощался с нами. Слёзы, объятья, поцелуи, слова, часто глупые, но всё честно и от души... Что и у меня защипало в носу, а Верочка так просто до самого аэродрома шмыгала носиком...

Наш караван без вопросов пустили за КПП, всклокоченный Малюга увидев нас лишь буркнул: "Ждите!..." — и усвистал куда-то. Как оказалось, у нас ЧП, на взлёте отрезало мотор у разведчика, и лётчик чудом сумел посадить самолёт и ему к счастью хватило полосы, но сами понимаете, Малюге было совсем не до нас. Мы расположились у штаба, попрощались и отправили домой Тимошу, с которым Верочка о чём-то напоследок долго шепталась. Я не могла понять, зачем нас сюда вызвали, хоть ещё вчера звучала идея отвезти нас в Саранск на самолёте, но я представила, как пробуют вместе с нами затолкать наши чемоданы и отказалась от такой чести. Мы конечно маленькие и обе поместимся, а под крышку гаргрота можно затолкать вещи, но это никому не нужные сложности и не уверена, что чемодан влезет.

Очень хотелось ещё раз сходить к Бобику, но я усилием воли запретила себе и так вчера чуть не ревела, когда с ним прощалась и уходя оглянулась, а он стоит такой грустный и одинокий, даже рули высоты как нарочно опущены... Сейчас идею навестить Бобика словно подслушав меня озвучила Верочка, и пока ей объясняла, что мы этого делать не будем, как-то и сама перехотела. Сидели ждали наверно с час, все проходящие приветливо здоровались, но с разговорами не лезли. Но вот умудрилась потрясти Надежда Филимоновна, которая прибежала, нет, правда прибежала и едва отдышавшись:

— Ой! Девочки! Успела! Так боялась опоздать... Вот вам, это от нас всех! — Протянула не маленький свёрток, а мой нос уже уловил запах выпечки, и похоже рук тёти Лизы, которая на кухне была лучшей мастерицей по всему выпечному, а её пышный хлеб можно было есть без всего, он и так был удивительно вкусный. — Вы уж... Там... Не поминайте... В общем! Счастья вам! Маленькие!...

Да, по сравнению, с ней мы были действительно маленькие. А я вот уж точно не могла бы себе представить, что Надежда прибежит к нам с пирожками, один из которых непосредственная Верочка уже ухватила и укусила. Заведующая столовой смутилась, смешалась, и скомкано простившись, быстро ушла. А я подумала, что эти пироги нам очень кстати, ведь здесь нас никто провизией, как Ираида не загружал, так хоть на сутки решили вопрос с едой в дороге. Вообще, сделала себе внушение, надо было хоть картошки попросить Аглаю отварить, и несколько яиц бы она нам не пожалела. А так, теперь по станциям бегать, провизию искать. Хотя деньги мы почти не тратили и с выданными мне Некрасовым, у нас было рублей семьсот, а цены на базарах и станциях очень кусаются...

Но, что толку себя вдогон костерить... Решила принимать неприятности по мере их поступления, как увидела заходящий на посадку тяжёлый бомбардировщик, тот самый "Туберкулёз", как уже как-то прилетал к нам ещё когда холода стояли. И если я его уже видела, Верочка стояла с открытым ртом и смотрела на этого исполина. Мне и в горячечных снах не могло бы прийти в голову, что это за нами... Но Смирнов договорился и попутный борт из Оренбурга сделал посадку ради двух ОЧЕНЬ ценных пассажирок, о чём нам поведал смешливый курносый борттехник. Если в прошлый раз я только опасливо смотрела на гиганта снаружи, то теперь нас погрузили в его сумеречное нутро. Злобный Сосед буркнул: "И это сараище ещё и летает...", но видимо почувствовав моё возмущение быстро показал мне пару картинок светлых просторных салонов с креслами из своего времени и спрятался. Нас устроили в каком-то закутке, но мы ещё не успели взлететь, а двигатели так и не глушили, и всё время приходилось кричать, техник потащил меня к открытой боковой двери. Каково же было моё изумление, когда оказалось, что у самолёта собрался почти весь аэродром и нам машут руками и что-то кричат с улыбками. Верочка стояла тут же и ловила рукой подол своего платья, прижимаясь к моему боку, вот здесь у меня слёзы брызнули...

На высоте немного похолодало, но Верочка в лёгком платьице замёрзла бы, и мы завернулись вместе в мой широкий кожаный плащ, так, что долетели без происшествий. Верочке не понравилось, что окошки так высоко и они маленькие и в них ничего не видно. Сели мы у деревни Домодедово, а у самого трапа нас встречал... Ну, конечно, Миша Гнеман, только теперь у него было не два, а уже три кубика, я решила проявить наблюдательность и показать свой ум (мочала бы уж лучше!):

— О! Поздравляю! Вы теперь уже старший политрук?

— Нет, теперь я просто политрук, а раньше был младший...

— Извините, я думала... Но вас ведь все называли политруком.

— Да просто не принято в общении выговаривать и слово "младший" не говорят, так подполковника часто в разговоре называют полковником.

— Не знала. Спасибо! И всё равно поздравляю!

— Ничего страшного! Я вон в ваших нашивках и полосках совсем не разбираюсь. Знаю только, что одна самая широкая на рукаве — это капитан первого ранга, к нам в школу приходил выступать, я запомнил...

Тем временем погрузились в машину, с чемоданом нам сзади снова было тесновато, но чего уж... Это во многие разы компенсировало, то, что всего за несколько часов мы были уже в Москве, вернее ехали к ней. И не нужно сутками слушать стук колёс, думать, где взять покушать и нюхать угарный паровозный дым.

Дома нас ждала радостная встреча, встречающими оказались Ираида Максимилиановна и Софья Феофановна. Обе по очереди стали радостно тискать счастливую Верочку, вертеть её и разглядывать, восхищаться, как она выросла и уже загорела, а она в ответ щебетала и скорее выкладывала все свои новости, а я вместе Мишей возилась с вещами. Потом Ираида заявила, что двух отощавших девочек нужно срочно откармливать и нас усадили за стол, где гордая Верочка не преминула продемонстрировать, как ловко она научилась пользоваться подарком комиссара. В общем, нас встретили как дома, вернее, нам обеим дали почувствовать, что это и есть теперь наш дом, где нас всегда ждут и рады нам любым...

А вот после Софья умудрилась меня удивить и потрясти, когда оказалось, что в зале меня ждёт её подарок, поистине королевский в моём понимании. На четырёх изящных складывающихся ножках стоял красивый новенький, сияющий полировкой ксилофон, принц среди ксилофонов, а прямо на расписанных выжженными узорами пластинах лежали три комплекта разных палочек и молоточков. Я только в этот момент почувствовала, как же я соскучилась по возможности играть. А какой у него оказался шикарный сочный звук! Оказывается у Софьи есть давний хороший знакомый мастер делающий инструменты, и к этому заказу он подошёл со всей ответственностью и фантазией. Нам на занятиях в оркестре рассказывали, что для усиления звука ксилофона используют разные способы, один из них это закрепление специально подобранных труб резонаторов под каждой пластиной, но тогда ксилофон практически теряет свою мобильность. Здесь же мастер пошёл по совсем другому пути, может он не добился того же по сочности звука, как при использовании резонаторов-труб, но звук явно стал более сочный и длинный, чем у привычного мне ксилофона. Как, не очень понимая сама, попыталась передать объяснения мастера Софья, он сделал ксилофон удобным к переноске, но сумел усилить звук каждой пластины за счёт второй, выступающей резонатором звука. В общем, как я потом разглядывала, каждая пластина стала двойной, но нижние пластины были не плоские, да, чего уж, не понимаю я, как это работает, но ведь работает!...

Я взяла палочки, потом попробовала молоточки, другие палочки, звука для объёма залы было даже многовато, а я наслаждалась звучанием и сама не заметила, как стала играть какую-то мелодию, в которой словно плыла. Я ещё в детстве пыталась объяснить Мишке с Валеркой, которые сидели и учили ноты, выданные им в оркестре, куда мы естественно пошли записываться все вместе. Нам рассказывали про ноты, но я музыкальные звуки воспринимала всегда не ушами, а какой-то вибрацией у себя под ложечкой, и если фальшивили, то там же возникал дискомфорт и зуд противный. А когда я играла сама, я очень быстро перестала смотреть на свои палочки и пластины, по которым нужно попадать, я словно окуналась в мелодию и руки сами тянулись именно туда, куда мелодии нужно. Опять глупое какое-то объяснение, но как описать словами, то, что чувствуешь? Вот объясните словами горький вкус, если понятия "горький" нет! Или слепому разницу в оттенке между сиреневым и бледно-розовым и почему они в одежде чаще всего не сочетаются, как это цвета, могут не дружить... Вот и моё объяснение, вполне к такому ряду можно отнести. Может когда-нибудь придумают слова, чтобы точно описывать чувства. Ведь, когда мне томливо и сладко, когда внизу живота плещется нежное горячее наслаждение, и в трусиках мокро, а что-то внутри сжимается щекоча и я словно лечу куда-то к солнышку... Это ведь не может передать и сотой части важных и тонких оттенков моих настоящих ощущений. Здесь вообще, может лучше всех сотен слов будет одно громкое и эмоциональное "У-У-УХ!", в которое я вложу все эти чувства, и оно будет не дальше от истины, чем все слова вместе взятые...

Вот и в мелодию я нырнула, не заметив даже, и очнулась когда услышала, как Верочка чистым голосом уже ведёт, пытаясь взять низкие для неё ноты:

Масло полезно! Питательно!

Ешьте его обязательно...

Я спохватилась и повела свою партию. И всего с парой огрехов, мы задорно на два голоса спели "Песенку о королевском бутерброде". Оказывается, не только я скучала по музыке, Верочка тоже с удовольствием пела и наслаждалась пением, тем более, что песня довольно сложная и её трудно выпевать местами, и в ней на неё приходятся партии молочницы и королевы, а мне только короля и коровы, у которых и слов то всего ничего. Верочке ужасно понравилось, с какими ошарашенными лицами сидели Софья с Ираидой и вошедший уже во время исполнения комиссар, что она не попросила, а потребовала с меня "Брич-Муллу". К концу песни, не разогретое и нагруженное чрезмерным усердием горло Верочки стало посипывать, так, что допела я одна, а Верочке было велено: до завтра молчать или говорить только шёпотом. А на будущее горло сначала "разогревать"!

На нас обрушились десятки вопросов, на что Верочка не особенно напрягаясь сдала меня с потрохами, прошептав, что это мы с Меточкой в поезде от скуки разучивали. А дяденька полковник так хорошо про Туркестан рассказывал, что Мета и предложила спеть...

Мне опять пришлось объяснять, что я ничего не сочиняла, я просто слышу эти песни в голове, вот и пою... А мне хотелось снова к ксилофону. У меня буквально руки зудели, как мне хотелось поиграть, а не отвечать на дурацкие вопросы, поэтому не медля согласилась ещё чего-нибудь сыграть или спеть.

И с какой же радостью и задором я барабанила заводную "воздушную кукурузу", а потом сначала просто играла, не выдержала и спела "Барабан"*. И видела перед глазами симпатичного рыжего кудрявого парня, который это поёт гораздо лучше меня, да и песня мужская, но мне нравился ритм, и я пела скорее про ту, и от имени той, что пляшет на барабане...

Потом, чтобы не дразнить отлучённую от пения Верочку мы пошли разговаривать за чаем, а где ещё русским людям лучше всего разговаривается, как не за чаем и желательно самоваром? Верочка, пользуясь тем, что ей разрешено только шептать, залезла комиссару на колени, и рассказывала ему всё на ухо, что остальным уже поведала. Софья с хозяйкой не переставали восхищённо удивляться песням, и пытались склонить меня к тому, что раз так хорошо выходит, то мне стоит не летать где-то, а прямо здесь учиться музыке и мы с Верочкой тут рядом будем. Но я отказывалась, что всё это можно и после войны сделать, а сейчас война важнее и я как лётчик смогу освободить для фронта одного хорошего пилота и сама принести свою посильную помощь. Против таких убойных доводов им сказать было нечего...