А девушка, похоже, завершала свой урок — подчеркнуто медленно вдвинула боккэн в такие же, деревянные ножны и коротко поклонившись неведомому партнеру, обернулась наконец к Николаю.
— Здравствуйте, мичман — улыбнулась она ему
— Что же Вы замерли на краю полянки?
— Боялся помешать — честно сказал Николай:
— Это было прекрасное упражнение и мне вовсе не хотелось вставать на Вашем пути.
Девушка дунула на выбившуюся из прически прядку, своевольно выпавшую на ресницы:
— Спасибо! — серьезно, без обычной шутки в голосе поблагодарила она мичмана.
— Ката — это упражнение не только тела, но и духа, и потому мешать исполняющему его — очень дурно. Но — звонкий голос девушки обрел привычные Николю, шутливые нотки:
— К делу! Вы же не зря принесли свой меч, так давайте же начнем!
Так уж вышло, что и в первое и во второе их свидание, юноша имел при себе боккэн. Не то, чтобы Николай был особо суеверен, но все же (на всякий случай) прихватывал с собой японскую деревяшку и на следующие встречи, а зачем — он и сам толком не понимал. Невинная маскировка на случай, если кто из офицеров заметит его ранним утром? Талисман? Обычно, он просто прогуливался, придерживая деревяшку наподобие трости, которую несут в руке, не опираясь на нее. Но сегодня ему, похоже, предстоит воспользоваться боккэном по назначению
Следующие четверть часа показались Николаю вечностью скорости и боли. Он всегда считал себя неплохим фехтовальщиком, но сегодня его противница делала с ним все, что хотела. Более всего это напоминало то ли избиение младенцев, то ли игру кошки с мышью — на фоне молниеносных защит и отточено-стремительных атак, в которых силуэт девушки буквально расплывался, выскальзывая из поля непривычного к такому зрения, движения Николая выглядели медленными и неуклюжими. Видно было, что его напарница сдерживала силу своих ударов, но бока, плечи и грудь Николая обжигал яростный огонь боли всякий раз, когда боккэн девушки бил коротким тычком или скользил рубящим ударом по его телу.
С другой стороны, Николай знал, что в поединке на одной только технике ударов и защит далеко не уехать. Нужно понять, как дерется твой противник, какие удары предпочитает, как защищается, в чем он силен и в чем — слаб. Подловить можно и мастера, если поймешь его стиль, ведь тогда он станет для тебя предсказуемым.
Сегодня Николай на своей шкуре почувствовал азиатскую школу боя. Она была и необычной, и непривычной для него, но все же мичман не узрел ничего такого, с чем нельзя было бы справиться. Не было каких-то тайных приемов или чего-то столь изумительного, чему европейская наука сабельного боя не смогла бы противостоять. Он, конечно, проиграл этот бой. Но проиграл не потому, что европейское фехтование никуда не годилось против японского, а потому что сам он, как фехтовальщик, многократно уступал своей очаровательной сопернице.
В какой-то момент, когда очередной тычок заставил вспыхнуть правую сторону груди пламенем боли, а чертовка, мастерски нанеся удар, в мгновение ока отступила, разорвав дистанцию и готовая к защите, Николай нашел в себе силы рассмеяться, отсалютовать девушке деревянным клинком и сделать шаг назад, прекращая поединок. Однако же его напарница что-то заметила
— Как Вы, мичман? — С тревогой спросила она. Николай постарался улыбнуться самым беззаботным и обворожительным образом, но пристальный взгляд карих глаз обмануть не смог. Девушка что-то прошипела по-японски себе под нос, и тут же перешла на английский:
— Простите меня. Мне следовало принести с собой защиту. Как глупо все вышло...— вырвалось у нее
— Ну что Вы, ничего страшного не произошло. Бывало и хуже — покраснел Николай. Получить тумаков от девушки — само по себе неприятно, но если эта девушка еще и жалеть тебя начнет... Похоже, японка угадала причину, заставившую алеть щеки юноши и смутилась окончательно. Выглядела при этом девушка чудно, но Николай вдруг осознал, что их отношения висят на очень тонкой ниточке, которая запросто может оборваться в любой момент.
Кое-что о нравах японцев Николай все же усвоил, беседуя в госпитале Сасебо с врачами, владевшими английским языком. Самое страшное для японца — потеря лица, которая происходит, если японец прилюдно совершил какой-то неподобающий обычаю и его чести поступок. В данном случае, можно сказать, что она заставила Николая потерять лицо — не тем, что победила его в бою, но тем, что выказала по отношению к проигравшему жалость, которая могла лишь унизить его. И, совершив предосудительный поступок в отношении Николая, "потеряла лицо" сама. "Если я сейчас брякну что-то не то, то мы расстанемся и больше не увидимся никогда", — шепнул мичману его внутренний голос и, похоже, был абсолютно прав.
— Вы блестяще фехтуете, куда лучше меня, и мне не следовало затягивать схватку. Но я ничего не мог с собой поделать — желание насладиться поединком оказалось превыше здравого смысла. В этом моя вина и я прошу у Вас прощения (Николай вовремя вспомнил, что если женщина не права, то самое лучшее, что может сделать мужчина — извиниться перед ней). И... позвольте поблагодарить Вас за бесценный урок. — здесь Николай склонился в поклоне по-японски — ладони на бедра, голова опущена так, чтобы лицо было параллельно земле.
Мягкая, нежная ладонь дотронулась до его волос
— Николай, никогда не кланяйтесь Вашему сопернику так, как Вы это сейчас сделали. Я коснулась Вас ладонью, но в ней мог быть клинок, а Вы бы ничего не увидели. Когда мы делаем поклон в начале и по завершении схватки — мы выражаем уважение. Но выразить уважение, не означает оказать доверие — я ведь говорила Вам, это совершенно разные вещи. Поэтому наши воины во время поклона не опускают глаз, они всегда смотрят на лицо противника.
Николай молча склонился еще — на этот раз, не отрывая глаз от чуть порозовевшего лица своей учительницы.
— Я сожалею лишь об одном — что не обладаю мастерством боя моего старшего товарища, сражавшегося в поединке, который Вы видели. Полагаю, в этом случае я смог бы лучше развлечь Вас сегодня.
— О, он — прирожденный воин, — ответила девушка.
— Да, — подхватил Николай, радуясь возможности перевести разговор на менее щекотливые темы:
— Мой друг, князь Алесей весьма искусен в фехтовании, и, кажется, для него не существует лучшего подарка, чем добрая тренировка. Когда у него нет возможности заниматься, он сильно скучает и становится решительно невыносимым...
— Ваш друг? — чуть сморщив лоб, промолвила девушка
— Такой невысокий, жилистый....
— Да, да, это он.
— Но я говорю не про него, а про его соперника.
От удивления у Николая опять едва не отвалилась челюсть. Про себя он отметил, что крайняя степень изумления, похоже, становится привычным для него состоянием. Вслух же произнес:
— Похоже, мне никогда не понять Японию.
— Почему? — Удивленно глянула на него девушка:
— Конечно, Вы гайдзин, чужеземец по-нашему, хотя это слово у нас несет пренебрежительный оттенок, что-то наподобие варвара. Но Вы небезнадежны. Вот, к примеру, Вы искали поединка со мной, но не могли вызвать меня прямо. И вместо этого придумали хороший способ — не говоря ни слова, всегда брали с собой боккэн на наши встречи. Это был хороший намек на Ваше желание, которое Вы не могли выказать иным образом. Вполне по-японски. И я, в конце концов, не устояла — со смехом закончила она.
Николай с грустью понял, что за сегодняшние синяки он должен благодарить исключительно самого себя.
— Но почему Вы считаете есаула настоящим воином, ведь он же проиграл в поединке? — спросил он.
— Это же очевидно, — ответила его собеседница и Николай с неудовольствием услышал нотки превосходства в ее голосе.
— Понимаете, мичман, есть бой... а есть — театр. И воин, и актер изучают одни и те же приемы. Но задача актера — показать красоту и искусство. Он не убивает на сцене, он лишь имитирует поединок так, чтобы зрители восхищались, и чтобы гадали, чем же все закончится. Актер услаждает взоры зрителей, это его профессия и талант. А воин — убивает. Это тоже искусство, это тоже красиво, но... это совсем другая красота. И другой путь. Актер показывает красоту движений, он должен потешить публику, а воин должен убивать быстро — иначе убьют его самого. Актер выступает на деревянных подмостках и под навесом — воин обязан уметь убить врага хотя бы и по колено в грязи, под проливным ливнем. Воин умеет убить пешего и всадника, будучи сам на коне или на ногах. Или лежа в канаве. Актеру этого не надо — в театре лошадей и канав нет. Если вывести воина на подмостки театра и заставить сражаться по правилам актера, то воин может проиграть. Но в настоящей схватке актер не справится с воином.
— Ваш друг... его не учили убивать. Его учили побеждать, когда под ногами — ровная земля, а противник скован правилами поединка. И сам поединок — понарошку, достаточно коснуться лезвием, и это считается за удар. А воин... для воина нет правил. И легкий порез врага не остановит. Воин должен бить наверняка. Понимаете, мичман?
— Кажется, да — задумчиво произнес Николай. Интересно, не поэтому ли казачий есаул избегал "фехтовального клуба", и на поединок его пришлось заманивать коньяком? Николай против воли воскресил в памяти ту схватку... А ведь действительно, выходило так, что практически каждый удар есаула стал бы смертельным, или, как минимум искалечил бы противника — будь это "всамделишный" бой. Вот только мичман не понимал этого, пока японка не взяла его за шкирку и не натыкала носом в, казалось бы, очевидную истину.
— Значит есаул — это воин. Интересно, мог бы я когда-нибудь стать... — продолжил Николай, и увидел, как на лицо его собеседницы налетело облачко озабоченности...
"Боги, ну что я опять делаю не так?" — вопросил себя мысленно Николай. Впрочем, сообразил мичман, если бы он закончил фразу, как собирался: "...мог бы я когда-нибудь стать воином", то девушке, наверное, было бы трудно ему ответить. Ведь он моряк и воин, участвовал в сражении, и сказать ему "не сможешь" — вероятно, с точки зрения японца означает нанести ему оскорбление. А сказать "сможешь" ... Николай не был высокого мнения о своем фехтовальном искусстве и понимал, что такой ответ вряд ли будет правдивым.
— ...мог бы я когда-нибудь овладеть искусством боя на мечах, как есаул? — закончил он. Судя по выражению лица девушки, вопрос был задан верно. Японка окинула его ставшим серьезным взглядом
— У тебя есть талант — после паузы ответила она.
— Но ты не развил его, когда было нужно. А сейчас уже поздно.
— Поздно? Но я же вовсе не... — тут мичман слегка замялся — ему казалось, что девушка несколько старше его, а признаваться в этом не хотелось
— Это когда же мне следовало начинать? Во сколько лет начали Вы?
— В четыре, — быстро ответила девушка и чуть закусила очаровательную губку — похоже, Николай только что узнал то, что ему знать не полагалось. Но... с четырех лет?!! Тогда понятно, откуда эта звериная грация и феерическая быстрота. Конечно, против такого противника Николаю не светило ни при каком раскладе...
— М-да... А нет ли какого-то хитрого, истинно японского способа справится с противником, который много сильнее тебя? — спросил юноша. Николаю казалось, что тон его был достаточно шутливым, чтобы дать понять — он говорит это только для продолжения беседы, но... Кажется его слова были восприняты серьезно, и Николай снова удостоился задумчивого взгляда японки.
— Может и есть, — промолвила она.
-Знаете что, мичман, давайте я расскажу Вам одну японскую... сказку. Если Вам это, конечно, действительно интересно.
Николай только кивнул — обычно его собеседница говорила мало, но сегодня, кажется, все изменилось, так что он промолчал и обратился в слух. Юноша и девушка, подхватив боккэны, покинули полянку, где состоялся их поединок и медленным шагом прогуливались по саду. Лучи восходящего солнца играли в тени ветвей, словно солнечные зайчики в церковных витражах. И тихой литанией звучал женский голос, столь прекрасный, что даже утренние пташки притихли, боясь пропустить хотя бы слово.
— Давным-давно, когда Япония кипела войной властителей, не подчинившихся еще божественной воле Императора, жил мудрый самурай по имени Асано Кадзума. Он следовал путем Этикета Исэ-Рю, и таково было его умение, что для четырнадцатилетнего сёгуна Асикага Ёсихару не нашлось лучшего учителя. А когда сёгунат пал, мудрый самурай простым ронином пришел в город Татэока, где был призван на службу могучим кланом Могами.
Асано Кадзума верой и правдой служил клану. Он обзавелся семьей и у него родился сын. Но когда сыну исполнилось шесть лет, другой самурай Сакагами Сюдзэн, тоже служащий клану Могами, оспорил учение Этикета Исэ-Рю, которому следовал Асано Кадзума. Дело дошло до мечей и Асано пал.
Его малолетний сын не мог занять достойного места в обществе, пока не отомстит за гибель родителя. Но не это двигало молодым Асано Тамидзимару. Он искренне любил и чтил своего отца и всем сердцем желал смерти его убийце. Сын Асано Кадзума воспитывался при храме Хаясидзаки Кумано Дзиндзя, обучаясь искусству владения мечом. Молодой Асано не желал иной дороги, кроме пути самурая, он не мыслил себе иной доли и старательно учился мудрости предков, не жалея себя в постижении воинского искусства.
Настал день, и Асано Тамидзимару исполнилось 18 лет. В день своего совершеннолетия он получил новое имя — Хаясидзаки Дзинсукэ Минамото-но Сигенобу и право следовать туда, куда влекло его сердце. Два года потратил он на поиски убийцы своего отца и наконец-то нашел его.
Множество раз молодой Хаясидзаки представлял себе этот день, но никогда не думал, что час, когда он узреет своего смертельного врага, сокрушит все его надежды. Ибо Сакагами Сюдзэн был настолько опытным воином, что у юноши не было ни единого шанса победить его в бою.
И сын Асано ушел в сумрак ночи. Его жизнь потеряла всякий смысл. Юноша мог выйти на бой, соблюдя канон самурайской чести, но тогда он погибнет, а отец так и останется неотомщенным. Цель молодого воина не будет достигнута, а значит, дни его жизни не имели смысла. Отступление так же немыслимо. Выхода нет и нет спасения для чести, а значит, остается только оборвать нить обессмыслившегося бытия собственной рукой.
Юноша вынес себе приговор, и готовился встретить свой последний рассвет. С первыми лучами солнца, он исполнит обряд сэппуку, как только и должен уходить из жизни самурай, чей меч не смог защитить его чести. В ожидании неизбежного, юный Хаясидзаки погрузился в медитацию дабы очиститься от посторонних и лишних мыслей. Но вместо примирения с неизбежным, он вдруг обрел понимание...
Жизнь самурая подчинена единственной цели — служению истине. Истина самурая — его честь. Все, что мешает служению истине, противоречит самой сути вещей, и должно быть исправлено. Когда что-то омрачает служение истине, нет места ни мести, ни злобе — нужно всего только исправить неверное, вернуть бытию гармонию и порядок. Что может быть естественнее? Меч — душа самурая, слуга истины. Меч — это не ярость и разрушение, меч возвращает миру его красоту и справедливость. А потому истинный самурай не обнажает меч. Истинный самурай ОСВОБОЖДАЕТ меч.
