И что с того, что я знаю, что при скорости сто десять километров в час я за секунду пролетаю тридцать метров, а с высоты полсотни метров бомбе лететь до земли чуть меньше трёх секунд, и даже если я учту коэффициент замедления бомбы равный ноль-шести, нарисовать эту задачку на листочке не проблема и даже точно рассчитать, за сколько метров до цели мне нужно бомбы сбросить, чтобы они точно попала. И я уже почти начала радоваться, что я постигла смысл точной бомбардировки. Но выясняется, что высоту я имею по отношению к высоте выставленной на нашем аэродроме, а высота земли в районе цели может быть над уровнем океана другой и проставленные на карте изолинии высот совсем не обязательно смогут помочь. То есть задачка на листочке — это классно, но высоту нужно нюхом или ещё чем-то определять, а ещё добавьте, что всё происходит ночью в темноте, где ориентиры постольку-поскольку и даже свой штурвал на ощупь. Ну, ладно, с высотой мы как-то сумели определиться, а как вы на глаз метры до цели определять будете? У больших бомберов у штурмана есть прицел, который точно ловит угловые величины и этим позволяет проводить прицеливание. У нас же есть вырезанное окошко в правом нижнем крыле вдоль фюзеляжа, на котором можно устанавливать риски или перемычки, а можно просто ориентироваться на края, а самому высовывать из кабины направо голову и таким образом ловить углы для прицеливания. Осознали? Вот и я осознала, то есть точное бомбометание — это интуиция и чутьё, хоть и есть формальные расчеты. Но даже при таком раскладе, при наших скоростях точность нашего "на глазок" бомбометания в разы выше, чем у больших бомбардировщиков при всех их прицелах, и не смотря на то, что они всё видят и работают днём, а мы ночью. Хотя, не буду пытаться задирать нос перед ними. Не знаю, смогла бы я как они над целью с хорошим зенитным прикрытием, когда вокруг самолёта со всех сторон рвутся десятки зенитных снарядов, а тебе нужно держать "ниточку" боевого курса без права даже чуть качнуться на курсе. А зенитчикам только этого и нужно и они садят и садят, так, что от разрывов самолёт болтает, как пьяного боцмана на пути к родному кораблю. И если в этой свистопляске удаётся куда-нибудь попасть, то это безумное везение. Но и цели у них мощнее, как и бомбы, которые они используют. Ведь наша бомба на сто двадцать килограммов большому железо-бетонному мосту ничего не сделает, ну, может в настиле дыру пробьёт, если повезёт, а надо подрывать так, чтобы пара пролётов в реку легли и опоры разворотило...

Сижу слушаю и понимаю, что мне нужно начинать иначе смотреть и воспринимать иначе толку от меня не будет. И что у меня под крылом нет даже немцев, а есть цели и при необходимости выведенная из строя живая сила противника. По ходу занятия вскользь звучит, что когда при прорыве укреплений работали с выливными приборами с пирогелем, которым заливали немецкие укрепления и окопы, там внизу так полыхало, а крики сгораемых были даже в кабине на высоте слышны.

Другие тактические приёмы и придумки. Почему по цели лучше ночью работать парой? Потому, что первый самолёт выходит на цель по ориентирам, глушит мотор или на минимальных оборотах заходит на цель и производит бомбометание, чаще всего не попадает, потому, что без подсветки в темноте попасть невозможно, но это бомбометание хорошо подсвечивает цель для второго самолёта, который бомбит уже прицельно по хорошо видимой цели. И тут тоже мелочь, второй самолёт должен заходить с очень небольшим интервалом от первого и обязательно пересекающимся над целью курсом, потому, что сектор неба, где зенитчики больше всего ждут появление второго самолёта — тот откуда заходил первый. И даже если они прекрасно знают, что обычно заходят с разных сторон, небо большое, а тут как по приказу: "НЕ ДУМАТЬ ПРО БЕЛОГО БАРАНА!" всё равно основное внимание будет на сектор захода первого самолёта. Из этого выходит, что первым лучше бомбить менее опытному экипажу, а более опытный с бОльшей вероятностью сумеет поразить подсвеченную цель. К концу занятия от количества вываленной на меня информации у меня уже голова кажется лопнуть собиралась, Зоя сжалилась и отпустила нас с Машей. Чтобы немного отвлечься и привести мысли в порядок пошла к своему самолёту. Хоть перед полётом я выполнила положенный ритуал предполётного осмотра, но моя память техника заставляет самой залезть и пощупать всё, что можно.

Да! Я забыла сказать, имя я своему У-двасику уже придумала, когда мы подошли, он из-за накинутой маскировки и чехлов был похож на мишку, который из берлоги наполовину высунулся, вот и стал он МИШКОЙ. Чтобы не испортить из-за недопонимания отношения с техником, объяснила Матвею, что сама была техником и только поэтому, а не из-за недоверия к нему, хочу сама облазить самолёт. При внимательном осмотре обнаружила плохо замытые следы крови в обеих кабинах и многочисленные свежие заплатки по крыльям и фюзеляжу. Тут, как я понимаю, дело даже не в недобросовестности техника, просто при такой погоде и отсутствии тёплого ангара отмыть качественно кабину не получится при всём желании и старании, зима на дворе и это серьёзный аргумент. В принципе, состоянием самолёта осталась довольна, конечно он уже многое пережил, но никаких криминальных повреждений не нашла, а мелкие латки и заплатки — это не страшно. Я же помню, как Филя и Бобик внешний вид имели совершенно не соответствующий содержанию. А уж какой красавец вышел из серьёзного ремонта, когда я думала, что после такой посадки машину только на помойку... Для меня необычно выглядел кольцевой коллектор выхлопных газов, вместо точащих от каждого цилиндра патрубков, как объяснили, он выполняет целых две функции: гасит пламя и уменьшает шум от работы двигателя...

Вечером четыре экипажа улетели в темноту работать. Без шума и гама, без всякой суеты, завели моторы, прогрели и по укатанному снегу скользнули неясными тенями, чтобы буквально через десяток минут раствориться в окружающей ночной темноте, ведь даже стрёкота моторов уже не стало слышно. И как я не прислушивалась, так ничего и не услышала, пока через час с лишним не появился потихоньку нарастающий стрёкот, вслед за которым на поле приземлились две машины. Вылезшая из одной из них Зоя случайно увидела меня и погнала немедленно спать, вторая пара летала куда-то гораздо дальше и должны были вернуться только через три часа. Вообще, сейчас полк отдыхал, во время наступления в среднем экипажи делали по семь-восемь вылетов за ночь, в течение двух месяцев в таком режиме людей здорово измотали, и сейчас щадящий режим был вместо отдыха на переформировании. Но задачи есть, и летать всё равно приходится, хотя и нагрузка очень небольшая...

Глава 68

27 марта. Первый боевой вылет

Формально, боевые вылеты у меня уже есть и их не мало, судя по моей лётной книжке. Да и два спущенных с небес немецких самолёта вместе с пилотами, какие уж там они были асы или нет не знаю, но встречу со мной они не пережили, что не мешает мне спать спокойно и их гибель не вызывает у меня терзаний и кошмаров. Как там Александр Невский сказал: "Кто с чем к нам, тот от того и Того!" — правильно сказал, чего уж там. Всю нашу историю все соседи к нам лезут с целью поживиться, так и чему удивляться, если грабитель свои силёнки не рассчитал, а уж тем более жалеть урода и переживать по поводу его кончины. Тот — кто зарится на чужое, уже вычеркнул себя из числа людей, переступил через правила делающие человека человеком. Убил, украл, преступил — преступник и не человек! Мы — РУСИЧИ, у нас нет внутри англиканской квакерской проказы, согласно которой ДЕНЬГИ НЕ ПАХНУТ, деньги очень даже пахнут и каждый это знает. И их наличие разрешено далеко не любой ценой, и они не могут быть целью, которая оправдывает средства...

У меня сегодня первый боевой вылет с гвардейцами на бомбёжку. То есть я буду сбрасывать бомбы на немцев. Но они не люди, и я их не собираюсь убивать, они есть — живая сила противника, которую НЕ УБИВАЮТ, её УНИЧТОЖАЮТ, как сорняки на грядках или мышей в доме. И не нужно впадать в экстаз трясущей дряблыми телесами интеллигенции, по поводу равенства и бесценности любой жизни или цены слезинки ребёнка. Бешеную собаку уничтожают даже самые добрые и гуманные люди. И даже не из-за страха перед переносимой ею заразой, а потому, что это уже не собака даже, а чудовище, которому не место под одним с нами солнцем. И пусть они и дальше захлёбываются слюнями в своих спорах и словоблудии, ничего другого они не могут и не умеют, а я буду делать дело, как миллионы ЛЮДЕЙ, на которых напал враг и хочет убить или сделать своими рабами, так и кто ж их сюда звал...

Больше недели меня с Машенькой Зоя и не она одна гоняли каждый день. Поляна, превращённая в наш учебный полигон, от угольной пыли вся стала чёрной. Было бы лето, то мы бы "бомбили" мешками с цементом или мелом, чтобы видно было, куда наша "бомба" попала. А сейчас в заснеженном лесу гораздо лучше уголь, его на белом видно лучше. Всё просто, берётся на кухне зола и угли прогоревшие из печек, они это в одно место сваливают, чтобы на щёлок замочить, вот и с нами поделились для дела, и расфасовывается в небольшие бумажные мешки, которые Маша бросает из кабины.

Когда в первый день мы попали в назначенную нам мишенью большую сосну, я чуть от гордости не лопалась, как и Маша, когда мы из Мишки на земле вылезали. Но нам быстро объяснили, что это нам, как новичкам или не слишком умным просто повезло, и это попадание ни о чём не говорит. Вот когда мы станем стабильно попадать в круг хотя бы в десять метров в диаметре, вот тогда будет повод гордиться. Следующий же вылет показал, что старшие снова правы и все наши "бомбы" легли не ближе пяти десятков метров от цели. И вообще, они летят куда угодно, только не туда, куда назначено, как ни старайся. На третий день, когда от усталости постоянных вылетов и заходов на бомбометание уже ноги дрожали мы с Машей одновременно сорвались и переругались, обе уверенные, что причина наших промахов в другой. Были бы мы парнями, наверно подрались бы. Обедали молча, обе надутые, и Зоя нас не кинулась мирить, а только хмыкала и улыбалась. Потом она объяснила, что это один из этапов притирки экипажа, что если суметь из этого первого конфликта с честью выйти, то экипаж получается, а вот если нет, то лучше искать другое сочетание в команду, эффективно работать не получится. После обеда успокоилась, отошла от нервного запала, подумала и пошла к Маше мириться, как оказалось, мириться мы решили одновременно и в итоге, сначала расплакалась она, а за ней и я. Если до этого, мы ещё, можно сказать, принюхивались друг к другу, то на новый вылет пошли уже почти подругами. А ещё через день у нас пошли бомбометания, и раз от раза стала повышаться точность и слаженность. И если даже в танке есть внутренняя связь, то в исполнении У-дваса связь — это СПУ (самолётное переговорное устройство) в виде трубы между кабинами, вроде того, что было на старых пароходах, когда в трубу с мостика в машинное орали команды, а потом прижимали к раструбу ухо и слушали ответ. Вот и мы вынуждены также орать друг дружке. Говорить в таких условиях об адекватной связи не приходится, и понимать нужно друг дружку на уровне ощущений, а не команд, вот для этого и требуется спаянность и взаимочувствие между частями экипажа. Для этого, в том числе, можно использовать и наши дублированные органы управления. В общем, много и разного за эти дни пришлось освоить, понять, и сработаться с моим штурманом-стрелком...

Вечером разговорились с Машенькой. Оказалось, что она старше меня на полгода, мы с ней с одного года, но так как она майская, то пошла в школу на год раньше меня и поэтому успела до войны год проработать в какой-то артели. Вообще, она прекрасно рисует и мечтает поступить в художественное училище на художника— оформителя или реставратора. В полку она бессменный редактор всей наглядной агитации, стенных газет и боевых листков. У неё получаются великолепные карикатуры и шаржи, при чём шаржи у неё получаются удивительно добрые и никто не обижается. Мне кажется, что это потому, что она сама очень добрый человек, ведь шарж очень легко сделать зло и выпятить уродство, очень многое зависит от того, какое нутро у самого художника. Она рассказала, что ещё в начале июня сорок первого уговорила маму и младшего брата поехать к родственникам на Украину. Она очень хотела писать этюды, то есть нарабатывать умения и навыки по рисунку для поступления в училище, где на конкурс нужно представить ряд своих работ в разных техниках, для того, чтобы комиссия оценила все грани твоих умений. Они замечательно отдыхали, мама общалась с сестрой и другими родственниками, брат не вылезал из местной речки, а она рисовала, когда грянула война. Они жили на хуторе, где узнали о начале войны только на третий день, ведь их не бомбили, кому нужно тратить боеприпасы на маленький хутор? Пока судили и рядили, собирались в дорогу, словом потеряли кучу времени, на дорогах уже были толпы беженцев и наших отступающих войск. Самыми страшными были постоянные налёты немецкой авиации, хотя было ведь совершенно точно видно, что среди идущих по дороге никаких войск нет, все гражданские, но даже истребители не пролетали мимо просто так, обязательно снижались и делали несколько заходов, поливая из пушек и пулемётов разбегающуюся толпу. Так в один из налётов, может даже одной пулей были убиты её мама и брат. Мама умерла сразу, а вот брат ещё больше суток мучился и умирал у неё на руках. Она рассказывала, как сходила в ближайшую деревню, еле выпросила тачку, чтобы привезти тела родных. На удивление ей помог поп из местной церкви, который не только пристыдил местных женщин, но и помог с похоронами. А ввиду того, что мама была крещёной, то не стала возражать против отпевания и похорон по православному обряду. Пока это происходило, пришли вести, что немцы уже прошли на восток и она, как получилось, оказалась в тылу у немцев. На предложение остаться в деревне, Маша отказалась и решила идти пока сможет. Несколько раз видела немцев, картины зверств и расправ и не только над военными, которые устраивали солдаты вермахта. Когда она уже решила, что добраться до своих у неё не получится, она вдруг вышла к штабу какой-то нашей части. Она каким-то образом прошла насквозь линию соприкосновения войск, видимо повезло, что ещё не было сплошной линии фронта.

После всего увиденного, она для себя решила, что она будет воевать с немцами. Для девушки самый простой и доступный путь был идти в медицину, но Машу, как и меня когда-то, это не устраивало, на курсы радистов её почему-то не взяли, я полагаю, что при прослушивании у неё не обнаружили достаточного чувства ритма и слуха. Как художника её охотно взяли бы в любой штаб от уровня корпуса и выше. В больших штабах работа художника достаточно востребована и ценится. Взять хотя бы оформление штабных карт. Нанести обстановку ("поднять карту") с расположением частей и штабов, оперативную обстановку могут штабные офицеры, это их работа и они с ней справятся без художественных талантов. А вот дальше карту надо оформить, привести в презентабельный вид, то есть красиво подписать, оставить место для подписи её старшим начальником и прочее, а это нужно сделать красивым шрифтом, это нужно уметь делать. Для художника это не сложная задача, а вот для остальных это не так легко. Кроме карт в штабе куча другой оформительской работы и художник ценится и нужен. Но Машу совершенно не прельщала служба в штабе, она хотела лично участвовать и на передовой. Вообще, из художников получаются хорошие стрелки, после обучения, потому, что глазомер и умение видеть для художника профессиональный навык. Но в снайперы Маша не попала, видимо не попалась на глаза толковому специалисту. С моей точки зрения, Маша — настоящая русская красавица, у неё не такой типаж, как у моей мамы, но это не значит, что она не красавица. У неё довольно широкое, немного скуластое лицо, большие светло серые глаза с шикарными густыми тёмными ресницами, аккуратный чуть вздёрнутый носик, красивые объёмные губы и тёмно-каштановые густые волосы, которые сейчас обрезаны на уровне шеи, а раньше была коса и как я догадываюсь, её коса была толще моей, хотя у меня самой волосы густые, а не крысиный хвостик. Сосед сказал, что Маша похожа на актрису Наталью Фатееву, вот только Фатеева в юности была пышечкой, а Маша довольно стройная и глаза у Фатеевой голубые, а не серые. Машенька на несколько сантиметров выше меня, чуть плотнее с идеальной гитарной фигурой, высокой грудью и прямыми ножками.* Ну, какому штабному мужчине бы не хотелось, чтобы рядом ходила и вдохновляла на ратный труд такая красота. Машу, как меня и многих красивых девушек эти сальные взгляды только бесят. А ещё, у неё "взгляд художника" — прямой, открытый, словно просвечивающий рентгеном, такие взгляды у тех, кто не смотрит, как большинство, а видит. И этот взгляд делает её глаза ещё красивее, он словно притягивает к себе внимание...