Кадыр откинул резким движением полог, закрывающий вход в шатер тысячника и, совершив ритуал почтения к старшему по званию, твердым шагом направился к одному из ковров, разложенных вдоль стен, на которых уже сидели другие тысячники и военачальники рангом пониже. Его место никто не имел права занимать, если бы такое случилось, это могло означать только одно — смерть воина. В монголо-татарском войске существовал один на всех закон, прописанный в 'Ясе' и гласящий: если у тебя есть твое место, то ты человек, а если у тебя нет места, то ты мертвец. На небольшом возвышении ввиде нескольких ковров, положенных друг на друга посередине шатра, восседал кипчак Абдул Расулла, удостоенный высокого звания тысячника. За его спиной стояли два телохранителя, вооруженные дамасскими саблями и кинжалами с ручками из слоновой кости, их головы были обмотаны кусками пестрой ткани, а вместо шуб и синих монгольских чапанов были надеты теплые халаты, подвязанные разноцветными кушаками. В руках воины держали длинные пики с цветными шелковыми лентами, подвязанными под наконечниками. Рядом с хозяином разлеглась огромная ит-собака из породы степных волкодавов, положившая голову на лапы. Стены шатра были увешаны коврами с нацепленным на них оружием, в медных подставках с ажурным плетением горели в плошках фитили, концы которых купались в растопленном жире. Расулла по случаю большого совещания надел на голову тюрбан из парчи, переливающейся всеми красками, украшенный павлиньим пером, а в середине его сверкал крупный рубин. Пальцы на руках оттягивали массивные золотые перстни с драгоценными камнями, на которые точили зубы монгольские и татарские военачальники. И если бы Расулла не был нойоном — ханом, они бы его ограбили, невзирая на то, что он являлся их соратником, и что законы 'Ясы' запрещали воинам орды желать добычи товарища по оружию.
Кадыр опустился на коврик и подобрал ноги под себя, затем мельком пробежался черными глазами по лицам военачальников, выискивая тех, кто мог бы стать претендентом на место тысячника. Их оказалось довольно много даже среди таких, кто не слишком проявил себя личной отвагой, зато владеющих тактикой ведения боя, что не раз отмечалось на совещаниях. Внутри у джагуна вновь поднялась волна протеста против судьбы, преподнесшей массу неприятностей, особенно в последнее время, чтобы она не выплеснулась наружу, он опустил голову, сосредоточил взгляд на шкурах, укрывавших пол. Одна из них, медвежья, была с длинным жестким волосом и такой огромной, что доставала пятками с кривыми когтями почти до входа, а носом упиралась в колени тысячника, сидевшего посередине шатра. Снова перед глазами всплыла фигура урусута, едва не вырвавшего ему голову из плеч, в мозгу пронеслась мысль, что в здешних местах ловцы на таких медведей рождаются не меньшей силы, способные завалить зверя одним ударом ослопа. Кадыр поймал чутким ухом, как Абдул Расулла взялся воздавать хвалу темнику Бухури, убитому защитниками крепости, награждая его мыслимыми и немыслимыми эпитетами, после его речи загундосил муэдзин, а потом началось главное действие, ради которого все собрались. И хотя имя кандидата на командование десятью тысячами воинов никто не знал, все были уверены, что монголы поставят на этот пост тысячника Расуллу, служившего чингизидам верой и правдой со времен битвы на реке Калке. Вот почему каждый старался выставить себя перед собравшимися в юрте в выгодном свете, так-же, как каждый стремился выпятить наружу отрицательные качества товарища, с которым делил до этого момента один кусок лепешки. Несколько раз называлось имя Кадыра и терялось в красивом славословии в пользу других кандидатов, джагун тоже пытался что-то доказать, одновремено понимая, что бывшие друзья пекутся только о себе. Наконец тысячник поднял руку, призывая к тишине, он приготовился объявить имя заместителя на случай, если его изберут темником на совете левого крыла войска в шатре Гуюк-хана, и если решение утвердит высший совет орды. В этот момент полог откинулся и вовнутрь шатра вошел Гуюк-хан в сопровождении нескольких приближенных, среди которых выделялся свирепым выражением лица хан Бури, не снимавший руки с рукоятки китайского меча. На Сиятельном были китайские доспехи поверх длинного кафтана, а голову венчал золоченый шлем, украшенный драконами. Кипчаки вскочили с ковриков и замерли в почтительном поклоне, Кадыр как бы нечаянно стукнул ножнами о пол, стараясь привлечь внимание чингизида к своей персоне. Это ему удалось, сын кагана всех монгол едва заметно покривил губы в легкой усмешке, он шумно вздохнул и прошел на середину шатра. Слуги втащили за ним невысокое возвышение, отодвинув ковры, на которых сидел тысячник, поставили на их место походный трон и растворились в полутьме. Гуюк-хан опустился на мягкое сидение и возложил руки на подлокотники, на пальцах сверкнули искрами множество богатых перстней, разукрашенных замысловатым плетением золотых и серебряных проволочек. Почти все перстни были именными, они принадлежали когда-то хорезмским и самаркандским шахам с персидскими халифами и султанами с китайскими императорами, и были подарены монгольским завоевателям не владельцами, а сорваны с отрубленных пальцев коронованных особ. Сиятельный поправил на груди золотую пайцзу и позволил присутствующим присесть на свои места. Узнав, что кипчаки еще не выдвинули кандидата на место тысячника, но что единодушно поддерживают на пост темника Абдул Расуллу, он огладил пальцами голый подбородок и окинул собравшихся властным взглядом:
— Совет чингизидов и темников левого крыла войска утвердил тысячника Абдула Расуллу на место убитого в бою темника Бухури. — сказал он и поднял вверх раскрытую ладонь. — Пусть бог Тэнгре благоволит к нему в небесных чертогах.
— Да будет так! — повторили как заклинание военачальники. — Аллах акбар!
Сиятельный проследил, чтобы чалмы и тюрбаны чернобородых в большинстве кипчаков склонились как можно ниже, затем подался чуть вперед и с нажимом сказал:
— Я не буду возражать, если на пост Расуллы вы назначите сотника Кадыра. Это воин, успевший прославиться при взятии урусутских крепостей, его тело в шрамах, но воинский дух остался прежним, — он сдвинул редкие брови и продолжил. — Как только Кадыр поменяет юрту сотника на шатер тысячника, ему будет поручено важное задание, связанное со штурмом крепости Козелеск. Окситанские требюше с другими стенобитными машинами переправили через реку Жизыдары, осталось установить их напротив ворот, выходящих на южную сторону.
Военачальники вежливо склонили головы, но решение Сиятельного поддержали не сразу, последние слова сказали о том, что войско будет находиться под стенами непокорного города до тех пор, пока не схлынут весенние воды и не подсохнут дороги. А это означало, что заботиться о пропитании придется с удвоенной силой, не оглядываясь на запас зерна в обозе, который предназначался лишь для монгольских и татарских всадников. Кадыр чутко уловил перемену настроения в соплеменниках, он с начала совещания ждал момента, должного стать для него звездным, рассчитывая, что обсуждение кандидатуры затронет болезненную тему нехватки продовольствия для людей, и фуража для животных. И чудо свершилось, несмотря на то, что о припасах никто не обмолвился ни словом, вопрос витал в воздухе подобно запаху амбры, которой слуга освежал воздух внутри шатра. Джагун собрал волю в кулак, затем вскинул подбородок, дерзко оглядев начальственный состав кипчакских полков, обратился к Гуюк-хану:
— Сиятельный, перед тем как мои воины оседлают стены урусутской крепости, я обещаю тебе найти кладовую Козелеска, забитую по крыши припасами для ее защитников, о которой ходит много сплетен, — он сглотнул слюну и еще выше поднял голову. — Я знаю, где ее искать.
В шатре установилась настороженная тишина, никто не ожидал, что сотник огласит сведения, о которых толком не ведал никто. Было видно, что Гуюк-хан напрягся тоже, это был главный вопрос для войска, за решение которого джихангир мог простить любые прегрешения, а курултай в Каракоруме, когда весть достигнет Монголии, расценить как самую большую победу над врагом. С нахождением таинственной кладовой прекратился бы падеж животных, а отряды воинов, рассылаемые в разные стороны, не пропадали бы в темных лесах бесследно. Сиятельный, удостаивавший Кадыра вниманием лишь изредка, уставился на него в упор, маленькие губы подобрались еще больше, а ноздри приплюснутого носа кровожадно зашевелились, с шумом втягивая воздух.
— Говори, — приказал он джагуну глухим голосом.
Кадыр почувствовал, как превращается из тысячника без нескольких мгновений в хашара обыкновенного, владеющего какой-то тайной, жизнь которого висит на волоске. Если он сейчас не объяснит всем, где находится кладовая, его сочтут лжецом и отдадут палачам, чтобы те содрали с него с живого шкуру, а потом посадили бы на кол. Еще в своей юрте, когда притащил туда урусута, он вдруг понял, где искать амбары с зерном, вот почему решил ускорить над ним расправу— ответ на загадку читался на лице хашара, как китайское письмо на пергаментном листе. Оставалось или заставить написавшего ускорить перевод, или призвать на помощь внутреннего толмача. Урусут предпочел переводу смерть, а внутренний толмач джагуна быстро нашел ключ к тайне. Кладовую нужно было искать на правом берегу реки Жизыдары вверх по течению, к ней вела, скорее всего, наезженная дорога, ведь старые запасы нужно было вывозить, а новые завозить обратно. Грести вверх по течению было тяжелее, как заметил урусут, да еще если лодка груженая, а если плыть вниз, можно и веслами не шевелить. Кто догадается, что эти откровения, от которых у хашара сам собой возник смех, нужно будет воспринимать с точностью до наоборот?Вряд ли во всем ордынском войске найдется такой умный джагун, как Кадыр, который умеет не только разгадывать загадки врагов, но даже прочитать их мысли. Кадыр в который раз за сегодняшний день собрал волю в кулак и смело посмотрел в глаза Гуюк-хана, успевшего превратиться в снежного барса, которые водились в стране Барон -Тала, приготовившегося к атаке.
— Ан-Насир — Победоносный, кладовая урусутов находится вверх по реке Жизыдары, я думаю, что ее построили недалеко от берега, чтобы легче было таскать туда с лодок мешки с зерном и другими продуктами, — четко произнес он.
— Откуда тебе об этом стало известно? — продолжил Сиятельный допрос бесстрастным голосом, на плоском его лице не покривилась ни одна черточка. В полной тишине было слышно, как мерно раскачивается опахало в руках раба, стоящего у печки и разгоняющего теплый воздух по шатру.
— От пленного урусута, которого я с воинами захватил на погосте Дешовки, — у Кадыра задергалась щека, он подумал, что сболтнул лишнего и болезненный приступ от волнения, часто посещавший его, может прервать диалог с чингизидом, но тот пропустил его откровение мимо ушей. — Я сегодня его допрашивал.
— Что рассказал тебе хашар?
— Почти ничего, но я заставил его путаться в ответах, а потом сделал нужные выводы.
Гуюк-хан уставился перед собой и надолго замолчал, не смели прерывать течения мыслей и тысячники с сотниками, хотя блеск глаз не мог скрыть чувства зависти, испытываемого ими к сопернику. Особенно оно не давало покоя тем, кого называли кандидатами на место Расуллы, кидавшими в сторону Кадыра неприязненные взгляды. Но джагун сидел не шелохнувшись, он сделал дело и от него теперь мало что зависело, разве что подтвердить сказанное действиями в этом направленнии. Для начала нужно было получить лишь разрешение Сиятельного, без ведома которого ни один человек не мог покинуть военный лагерь. Наконец, чингизид вскинул голову, увенчанную китайским шлемом с золотыми насечками и пером от белой цапли, и полуобернулся к Расулле, занявшему место на коврике сбоку и позади него:
— Ты поедешь со мной, а твое место прямо сейчас займет тысячник Кадыр, — он перевел взгляд на джагуна. — Я меняю планы в отношении твоего отряда, тысячник, теперь у тебя одна задача — найти кладовую Козелеска, из которой его защитники пополняют запасы, и захватить ее вместе со слугами.
— Слушаю и повинуюсь, Ан-Насир, — сложился Кадыр в глубоком поклоне, доставая тюрбаном до коленей. — Я обещаю тебе, Сиятельный, что найду урусутские амбары и вымету из них все до зернышка.
В шатре раздался гул голосов, половина из которых была одобрительной, а половина ехидной и недоверчивой, ведь кладовую не переставали искать с момента, как полки орды подошли к стенам крепости, и ни один отряд не сумел отыскать даже намека на то, что она существует. Зато много воинов навсегда затерялось в непроходимых чащах с топкими болотами, земля на которых дрожала как при землетрясении. Гуюк-хан приподнял обе руки, за них ухватились слуги, оторвавшие его грузное тело от сидения, и он, переваливаясь на коротких ногах, направился к выходу из шатра. За ним заторопились высокие сановники во главе с ханом Бури, к которым присоединился тысячник Расулла, успевший вырасти на целую голову и поменять мало подвижное выражение лица на безликую маску темника. Проходя мимо Кадыра, согнувшегося пополам, он покривил уголки губ с белым налетом, как бы давая понять, что чин тысячника был получен им не без молчаливого его согласия.
— Яшасын, Высокоблагородный, — приложил недавний джагун правую руку к груди. — Ты можешь опираться на меня как на спинку походного трона, который поставят в твоем новом шатре. Яшасын!
Расулла ничего не сказал, сейчас ему было лень поднимать даже ноги над порогом шатра, и если бы не законы 'Ясы', вырубленные в ней булатными клинками, он бы приказал убрать его с дороги.
Джихангир с непроницаемым лицом слушал своего родственника Бури, вернувшегося из ставки Гуюк — хана. Они сидели перед ковром, уставленным кипчакскими сладостями и китайскими чашечками с монгольским чаем, заправленным соленым жиром. Весть о том, что джагун Кадыр, которому Бату-хан приказал вырвать остатки ноздрей, назначен тысячником на совете чингизидов и темников левого крыла войска, не слишком зацепила его. Он понимал, что это ответный ход сына кагана всех монгол, посчитавшего себя оскробленным после получения им приказа о взятии крепости Козелеск за два дня. Перед этим Бату-хан выслушал доклад Непобедимого полководца о хорошо укрепленном городе, где тот указал на факт, что до тех пор, пока не схлынут полые воды, крепость вряд ли можно будет взять. Ее омывают с трех сторон разлившиеся реки, а с четвертой защитники вырыли ров, глубиной в несколько сажен, из вынутой земли они соорудили такой же высокий вал, усилив проездные ворота поднятым перекидным мостом. Вряд ли окситанские требюше, показавшие себя в других местах с лучшей стороны, сумеют разбить двойную преграду из дубовых плах, соединенных железными пластинами и квадратными гвоздями. Разве что попробовать снести камнями одну из глухих башен на навершии стены, а потом послать на штурм отборные части. Ослепительный долго молча перебирал четки, вырезанные из черного агата, эту привычку он перенял у факиха Хаджи Рахима, кипчакского летописца, состоявшего при нем и пачкавшего белые свитки бумаги темной краской, висевшей каплями на конце его каляма. Затем он встал и прошелся по шатру вокруг походного трона с орлом над спинкой.
