— Вопрос, надо ли подчиняться князю, если он пустота, конечно, интересный, — задумчиво сказал Донч. — Но мы же — тоже пустота. Если одна пустота слушается другую пустоту, то это правильно. Пустота тоже должна быть как-то устроена...

— А меч — тоже пустота, — произнес Мирза. — Но острая и голову на раз сносит.

— Так и через решетку можно по частям провалиться. И доспехи не спасут. Если прутья заточены и удар сильный.

— Ни хрена я не понял, — грустно сказал Свен. — Берет одна пустота другую пустоту, машет ей через третью пустоту, и человека нет. Только голова по земле катится... Вернее, пустота в форме круга. Шара, — тут же поправился парень, не дожидаясь справедливых упреков за неграмотность от соратников.

— Не хочешь, чтобы катилась, — назидательно проговорил Шарль, — хватай вторую пустоту и учись ею третью пустоту разгонять. Разбираем мечи — и в круг. Наш черед.

Под стенами Магдебурга, год 942 от Рождества Христова, апрель

— Герр барон!

Гюнтер говорил тихо, но озабоченность в голосе чувствовалась.

— Что тебе? — толком не проснувшись, рыкнул фон Эхинген в ответ. — Ночь кругом!

— Есть сведения, — капитан не обратил внимания на нескрытый намек сюзерена, и продолжал маячить в проходе. Яркая Луна за спиной обрисовывала силуэт столь четко, будто чеканила его на железе...

— А до утра не терпит?

Вылезать из-под теплой шкуры не хотелось. Тем более, вечером разболелась голова. В положении лежа боль почти не ощущалась, но стоило встать, и начинали накатывать тягучие горько-кислые волны. У Вернера подобное недомогание случалось и раньше. Давний удар по шлему не обошелся без последствий. Лекарство было только одно — сон. И именно его и лишал сейчас настырный капитан.

— Всё и всегда терпит, — ответил Гюнтер, отступая с прохода. — Но последствия терпения бывают разные.

Чертыхнувшись, фон Эхингем выбрался из палатки.

— Ну?

Капитан не спешил. Сначала еще раз огляделся, убедившись, что никто не сможет услышать их разговор. Впрочем, посреди лагеря стояла тишина, прерываемая лишь унылой перебранкой маркитанок, поминающих прежние грехи товарок. Барон, дожидаясь ответа, успел несколько раз зевнуть, чуть было не поймав ртом ночного мотылька...

— Первое, — сказал, наконец, Гюнтер. — Русам, действительно помогает дьявол. Или кто-то из Старых. Прошлым летом поляне пытались сходить на Киев. Рассказывают такое, что волосы дыбом встают.

— Здесь и поляне есть? — удивился Вернер. Свежий ночной воздух прогнал не только сон, но и головную боль. — Не замечал.

— Не удивительно, что не замечал. Их здесь практически нет. Кроме, разве что, перелетных бродяг-наемников, — усмехнулся Гюнтер. Капитан и сам был из таких. Хотя, конечно, из германцев, а не славян. — Но слухи ходят. И не только слухи. Полянское войско споткнулось о десяток воинов. Споткнувшись, потеряли чуть ли не половину. Земля вставала на дыбы, а молнии жгли воев сотнями...

Фон Эхингем недоверчиво усмехнулся. Раньше капитан не был замечен в легковерии:

— Ага! Слышали и мы заячьи байки. Сначала бегут от одинокого воина так, что у сапог подметки дымятся, а потом рассказывают, что тот ростом выше деревьев, поперек себя шире, кидался молниями и тряс землю. И вообще, врагов было аж трое, а нас всего дюжина.

— Возможно, — не стал упорствовать Гюнтер. — Но нынешней осенью Гнезновский замок Льстислава сравняли с землей за одну ночь. И это не байки и не слухи. Сведения надежные, — для пущей убедительности капитан кивнул в сторону аббатства Святого Мориса. В котором, как все знали, Оттон пользуется бенедиктинским гостеприимством

Барон присвистнул: разрушить замок, даже самый плохонький — не самое простое дело. Тут нужен труд сотен землекопов и каменщиков. Тем более, что его сначала надо взять.

— Теперь понятно, зачем столько сил. И почему монахи так часто поминают имя Господа, — пощипал себя за бороду барон. — Пожалуй, надо озаботиться тем, чтобы не оказаться в первых рядах.

— Это еще не все, — произнес Гюнтер. — В городе дурная болезнь. И среди воинов — тоже проявляется. Многие умирают.

— И что? — не понял тревоги Вернер. — Всегда кто-то умирает от болезней. На то они и существуют, чтобы люди дохли.

— Я знаю эту болезнь, герр барон, — глухо сказал капитан. — Если мы не хотим сдохуть, надо бежать отсюда как можно быстрее. Если еще не поздно.

Фон Эхингем хмыкнул. Судя по голосу, Гюнтер не шутил.

— Вы слышали о чуме? — спросил капитан, не дождавшись прямого вопроса.

У барона перехватило дыхание. Слышал. И читал. В Библии есть все...

— Это она, — добил Гюнтер. — И еще. Заставы на выездах из лагеря с сегодняшней ночи усилены в несколько раз. И на границах Саксонии тоже. Приказ — никого не выпускать. Провизию с приезжих перегружают на заставах.

'Чума! — свихнувшимся дятлом стучалось страшное слово.— Чума! К чертям все! Добыча, слава, доброе имя. Ничего из этого не нужно покойнику. Ни к чему земное умершему!'

Барон осклабился:

— Не выпускать, говоришь? Посмотрим, как у нашего милейшего короля это получится. Уходим! Поднимай отряд! Только тихо! Еще успеем нашуметь

Книга

'Все люди одинаковы и равны. Сомневаешься, потомок? Правильно делаешь. Все люди разные. Мужчины и женщины. Взрослые и дети. Дворяне и сервы. Воины и землепашцы. Веселые и грустные. Смелые и трусливые. Как не посмотри, абсолютно непохожие друг на друга.

Но для чумы все люди одинаковы. Все они лишь жертвы для болезни. С того момента, как первый раз заболела голова, начался жар или покраснело лицо, неважно, кем ты был в предыдущей жизни. Король, герцог, солдат, нищий бродяга... Неважно! Ты всего лишь ходячий труп. И ходячий недолго. Но перед смертью успеешь заразить всех, до кого сможешь дотянуться. Зашел в деревню — вымерла деревня. В замок — значит, замок. В город — горе городу. Ты уже мертв, хотя пока еще жив, и несешь смерть окружающим. И они тоже мертвы. И равны. Перед Чумой и Смертью.

Болезнь появилась в марте. Кто заболел первым, и откуда появилась зараза, не узнать никогда. В лагере крестоносных войск под Магдебургом, при жуткой скученности, антисанитарии и прочих прелестях, неминуемо сопутствующей любой средневековой армии, болезнь распространялась быстрее степного пожара.

По той же причине не имели успеха и действия по локализации очага заражения. Когда европейцы договорились до первой попытки карантина, незараженных в окрестностях не осталось.

Надо отдать должное Оттону. Император действовал решительно. Через две недели границы Саксонии перекрыл 'железный занавес', не уступающий советскому в годы Холодной войны. Увы, помочь подобные меры не могли. При отсутствии надежной системы связи, прибывающие войска узнавали о бедствии, только оказавшись на месте. Первое время — в самом лагере, после на карантинных постах. Сумевшие выбраться предпочитали молчать о причинах, подвинувших на смену места жительства — слишком уж вероятно 'лечение' топором по голове.

Конечно же, люди пытались вырваться из гиблого места. Никто не хотел собственноручно обрекать себя на мучительную смерть. Способов не выбирали. Кордоны останавливали далеко не всех. Иногда их обходили, хоронясь по окрестным лесам, чаще сметали, ровняя с землей. Прорывавшиеся были воинами и бежали 'повзводно и поротно'. В начале апреля Гуго Великий, положив большой и толстый скипетр на общехристианские ценности (в конце концов, первый раз, что ли, от церкви отлучат?), увел бургундцев, заодно оголив кусок границы в зоне своей ответственности. После этого бегство приняло повальный характер.

Вырвавшиеся прямым ходом отправлялись по домам. А в компании с несостоявшимися покорителями Руси шествовала ее величество Чума. Вымирали города и деревни. Взмывались черные флаги над донжонами баронских замков. Вывешивались траурные тряпки над дверями бедняцких лачуг.

Нет, Европа не сдалась. Она боролась. Специальные 'зондеркоманды' сжигали трупы с домами и всем имуществом, не задаваясь вопросом, а мертв ли уже воющий от боли человек или еще нет. Усиленные дозоры перехватывали бродяг, стараясь максимально ограничить любое передвижение. Лекари опробовали самые причудливые средства, нередко убивающие быстрее самой болезни. Европа боролась. И безнадежно проигрывала.

К середине березозола в полной власти Черной Смерти оказалось земли Германии и Франции. К концу — Италия и Балканы. В травне зараза явилась в Испанию и на Оловянные острова. Даны, не собиравшиеся присоединяться к крестоносцам и еще осенью прекратившие набеги на Германию, умудрились избежать заражения с юга, но получили болезнь с севера, из Англии'.

Тюрингия, год 942 от Рождества Христова, апрель

Голова болела не переставая. Несколько же дней подряд. Нет, тому виной вовсе не меч рыцаря Остзее. Белесая гадость, облепившая язык, явно не следствие того удара. Мир праху твоему, рыцарь, ты очень вовремя подвернулся нам при бегстве...

Пост на выходе из лагеря просто смели. Никто не ожидал, что уходящие не станут ни разговаривать, ни размахивать поддельными подорожными, а обрушатся конным строем и умчатся в темноту.

С заставой на саксонской границе повезло еще больше. Навстречу попался идущий по зову короля рыцарь. Закадычный враг, заклятый друг, без которого жизнь была бы пресней. Встретились, поговорили, не слезая с коней. Потом, спустились, выпили вина, и поговорили уже по-другому. Правда, только правда, одна лишь правда. Конечно, прозвучало не все, известное фон Эхингену.

Про приказ никого не выпускать из Саксонии Вернер умолчал. Остзее не дурак, быстро смекнул, что должен сделать. И повернул отряд назад, к своему замку. А Вернер пошел южнее, к своему. А потом передумал.

Барон подоспел к граничному посту вовремя. Как раз тогда, когда оставшиеся в живых воины Отсзее добивали служак Оттона. Или все происходило наоборот. Тусклый лунный свет не позволил распознать бойцов по помятым, заляпанным кровью и грязью доспехам. Впрочем, Вернер разбираться не собирался. Стоптали выживших, и вся недолга. О рыцаре, утонувшем в грязи, барон не жалел. Острота приедается. Иногда хочется и спокойствия...

Дальше путь был свободен. Вот только через два дня умер первый. Труп сожгли вместе со всеми вещами. Желающих что-нибудь взять на память о покойнике не нашлось. В костер полетел даже кошель.

Не помогло. Люди заболевали один за другим. Барону пришла мысль убивать всех заболевших. Поразмыслив немного, отбросил. Не из жалости. Просто бессмысленно. Скорее всего, заразились все. А излишняя жестокость может привести к бунту. Сами умрут. Как уже многие умерли.

Сегодня Вернер и сам понимал, что болен. Но как не хочется верить...

Гюнтер вынырнул словно из-под земли. Внимательно посмотрел в лицо барону. Нахумрился.

— Болен, — не спросил, сообщил. — Все больны. Надо было уходить раньше. Кто знал...

— А ты почему здоров? — спросил Вернер.

Жуткая мысль пронзила сознание. Может, это Гюнтер всех и заразил?! А у самого есть противоядие. Но если это правда, то в чем смысл? Хотя сейчас за противоядие фон Эхингем готов отдать всё!

— Нет у меня противоядия, — произнес капитан, словно подслушав мысли. — Просто я уже болел. И выжил. Давно. Надо устраиваться в любой деревне и пытаться пересидеть болезнь в тепле. Кому повезет — выживут.

— А...

— Багровые волдыри есть? Возле уда. И под мышками.

Волдыри были. Вернер обнаружил их утром. И не придал особого значения. Мог и натереть сырой одеждой. Оказывается, все не так...

— Многим повезет?

— Нет, — честно ответил Гюнтер. — Может, и никому не повезет. Но это шанс. Я лежал в тепле и пил отвар из хвои. Не знаю, есть ли в этом смысл, но буду вас поить. Вдруг поможет. Идти в замок нельзя, мы убьем всех в баронстве.

— Хорошо, — фон Эхинген не задумывался. — Сворачиваем.

— Но у меня одно условие.

Барон с удивлением посмотрел на капитана. Тот впервые ставил какие-то условия.

— Какое?

— Жителей деревни выгоним прежде, чем войти. Пусть живут.

Вернер кивнул. Потом вытащил из ножен меч.

— На колено!

Положил оружие на плечо капитана.

— Посвящаю тебя в рыцари. Видит Бог, ты этого достоин больше, чем большинство из тех, кто по недомыслию Господнему уже получил сие звание...

Западнее Волыни, лето 6450 от Сотворения мира, березозол.

Одинокий всадник вылетел из леса и галопом полетел к засеке. Издалека он смотрелся опытным: чувствовалось, не первый день в седле сидит. Не каждый печенег так умеет с конем обращаться.

Порубежники, помня наставления воеводы, схватились за луки и самострелы. Сказано, никого не впускать, значит и не пускать. Коли знает человече слова заветные — кликать Снежко, человека княжьего, что прибыл на засеку для скрытных дел и слова воеводины привез. А пока тот не придет, гостюшка пусть за вехой ждет, что в полста шагах впереди воткнута. Слова и оттуда можно прокричать.

А уж коли не скажет, так пусть проваливает обратно. А нет, так и стрелу недолго получить. Как веху пройдет, так и стрельнем. Потому как на фряжские земли злая напасть пришла, кою нельзя к себе пустить. Вот и с этим так будет. Или этак...

Шуму, конечно, немало будет. Но попробовать можно и без большой крови обойтись. Если попервой по ногам стрелять. Но гость, похоже, правила знал, коня начал осаживать загодя. Но толи конь слишком горяч попался, толи всадник слишком устал. Останавливался медленно, с трудом натягивая поводья непослушными руками. Только у самой вехи сумел остановиться

Слез, а точнее, сполз с коня, уселся на землю, отцепил от пояса баклагу и надолго припал к горлышку. Вода проливалась мимо рта, стекала по подбородку, капала на кожаную кошулю...

Наконец напился, медленно повесил баклагу на пояс и прокричал настороженным караульшикам всего одно слово. То самое заветное. И добавил тише:

— Поздорову вам, люди русские...

Глушата, самый молодший из порубежников, бросился к избе за княжьим человеком.

— И тебе не болеть, — откликнулся Звонило, бывший на засеке за старшего. — сиди где сидишь, сейчас будет, кто тебе надобен. Слово такое из Киева пришло.

— Правильное слово, — отозвался гость. — Сам бы не пошел.

И замолчал. Видно было, что даже говорил с трудом.

От избы спешил Снежко. Сходу проскочил сквозь узкий проход в засеке.

— Стой! — заорал сидящий, откуда только силы взялись. — Не подходи! Болен я! Поветрие моровое...

Княжий человек остановился, но лишь когда подошел к гостю на десяток шагов. Негромко, чтобы не слышали порубежники, бросил одно слово. Тот облегченно вздохнул.