Хроники Обетованного. Тени и зеркала

— Энтор, — любовно произнёс Ривэн, вжимаясь спиной в золотисто-белый храм Эакана, бога ветров. Мимо пронёсся всадник в доспехах, и он едва успел оттащить Вилтора у него с дороги. — Я так давно не гулял по нему просто так...

— Нет, ты это видел?! — и Вилтор, побагровев, разразился вслед рыцарю оглушительной бранью (убедившись, впрочем, что тот отъехал достаточно далеко). — Только и знают, что давить честных людей! Думают, раз дорогущий конь, то всё можно!

— Тихо ты, не бушуй... — и, понизив голос, Ривэн добавил: — Милорд думает, что рыцари скоро понадобятся Дорелии. А он просто так болтать не станет.

— И то верно, — вздохнул толстяк; любые судороги гнева легко утихали в нём при упоминании лорда Заэру. До встречи с ним Ривэн не поверил бы, что такая преданность вообще существует.

Тем не менее, когда они проходили через Восточный рынок, прилавки которого потихоньку пустели, Вилтор успел возмутиться состоянием овощей ("Все мухами засижены — совсем ослеп этот дубина-фермер?") и рыбы ("Тухлая, ну ведь напрочь тухлая, а врут в глаза, негодяи... Эх, жаль, что с Альсунгом мы теперь в ссоре: вот в Северном море рыба так рыба!"). В итоге на подходе к пекарне Мейго, вывеска которой занимала чуть ли не треть Улицы Таллиама Первого, Ривэн почти тащил приятеля волоком. Тот явно встал не с той ноги и ворчал по любому поводу, грозя всё-таки навлечь на них неприятности.

Ривэн уже бывал тут раньше: семья Мейго с радостью привечала друзей сына, да и выбора у неё в общем-то не было. Ему нравилось приходить к ним: у госпожи Мейго, полной и миловидной, был слишком огненный характер, а вечная улыбка её мужа отдавала глуповатостью, но людьми они были добрыми. Эта доброта и весь их домашний уклад, полный уюта и довольства, так сильно отличались от всего, к чему Ривэн привык в приюте и после.

— Здравствуй, Ривэн, мой мальчик! — и в этот раз защебетала госпожа Мейго, ставя перед ним кружку горячего молока. Вилтор уже молча опустошал свою, подвергая опасности бархатную куртку. Насколько мог судить Ривэн, молоко было у них в семье частью какого-то негласного и общеобязательного ритуала. — Давненько тебя не видно. Как там дела, во дворце? Неужели совсем всё плохо?.. А ты даже не смотри на меня, безмозглая твоя голова! — её ласковый голос перешёл в рассерженный визг, а высокая причёска гневно заколыхалась. — По три дня домой не заглядывать — так теперь принято у молодёжи?!

Вилтор открыл было рот, чтобы ответить (успей он исполнить своё намерение, Ривэн стал бы свидетелем очередного короткого скандала), но тут из пекарни, располагавшейся за стеной, вышел господин Мейго. Его широкое лучистое лицо покрылось испариной от постоянной близости печей. Приоткрыв дверь, он впустил в комнату упоительные запахи пекарни, от которых рот даже у вполне сытого Ривэна наполнился слюной.

— Ну, добрый вечер, ребята... Знаю, знаю, принесли смету, — он забрал у Ривэна листок и, пробежав его маленькими глазками, бросил миролюбивый взгляд на супругу. — Дорогая, что-то случилось?..

— Конечно, ничего! Если отсутствие совести вот у него, — она ткнула пальцем в Вилтора, — для тебя не новость... Дора, иди к себе!

Пухлая девочка лет десяти, сестра Вилтора, на секунду выглянула из своей комнаты и тут же скрылась, залившись краской. Ривэн успел заметить золотые серёжки у неё в ушах и ощутил знакомое алчное жжение в груди. Поспешно отведя глаза, он стал смотреть, как госпожа Мейго с подчёркнутым шумом раскладывает печенье по бумажным пакетам.

— Ты посмотри, как он одет — да лордам и не снилось... Где уж такому помнить о нищих родителях. Разве не так?

— Конечно, дорогая, — смиренно подтвердил господин Мейго и кряхтя присел к ним за белый от муки стол. — Если ты так считаешь... Вилтор, тут очень много всего, в этом списке. Больше, чем я ждал. Видно, понадобится больше тележек... И ты так и не прислал ко мне Линтьеля, как я просил.

— Забыл, — Вилтор хлопнул по лбу мясистой ладонью. — Честное слово, забыл, старина. Он на днях уехал в замок милорда.

— Линтьеля? — удивился Ривэн. — А зачем?

Представлять кезоррианца в пекарне Мейго было так же странно, как... Раньше Ривэн бы сказал — как себя в королевском дворце. Но теперь, пожалуй, ничего настолько же странного в мире и не осталось.

— Крысы замучили, — пояснил господин Мейго, жалко улыбаясь. — Чем уже только их не травили, а спасу нет...

— Вот и опозоришься когда-нибудь, — сварливо вставила госпожа Тейно, занявшаяся было печеньем. — Продадим хлеб с крысиными зубами — и прощай, репутация...

— Ничего не понимаю... А какое отношение имеет Линтьель к выведению крыс? — спросил Ривэн, переводя взгляд с одного на другую. Вилтор смущённо кашлянул в кулак, а извиняющаяся улыбка его отца стала ещё шире — и совсем потонула где-то в дебрях щёк.

— А, так ты не знал... Я думал, милорд уже доверил это тебе. Ваш Линтьель ведь того... волшебник.

Повисла неловкая пауза. У Ривэна смятенно заколотилось сердце. Волшебник... Что ж, это объясняет многие странности в поведении Линтьеля. Подумать только, настоящий волшебник у него под боком! Он-то был счастлив завести знакомства с лордами, рыцарями и Когтями, но это, пожалуй, даже более волнительно... и куда более необычно. При дворе Абиальда магии побаивались или стеснялись, точно редкой болезни. О ней говорили шёпотом или не говорили совсем. Да и Линтьель вряд ли напрасно скрывал свои способности, в чём бы они ни заключались... Понятно, почему лорд Заэру так ценит его. Вон, даже отправил в собственный замок с каким-то секретным поручением...

"Больше, чем он когда-либо будет ценить тебя, бывшего вора", — шепнул злорадный голосок в голове Ривэна. Он вспомнил тихий голос менестреля, его безукоризненную опрятность — и от досады заныли зубы.

— То есть... Он учился в Долине Отражений? На самом деле? — растерянно пробормотал Ривэн.

— Ну конечно, — важно кивнул Вилтор, светясь гордостью за друга. Он уже расправился с молоком и теперь тянулся к не распроданным за день булкам. — Только это тайна, имей в виду... Но колдует он хоть куда, сам видел. И словами, и знаками всякими... Лорд говорит, повезло нам, что он не остался в Кезорре.

Слушая его, Ривэн думал о том, сколько ещё магов среди Когтей и вообще при дворе — и сколько всего он ещё не знает...

— Поэтому он и поехал в Заэру?

— Ну да, чтобы заняться укреплениями... Но только, — Вилтор, как умел, попытался говорить тише, — в последнее время он часто жаловался, что с магией что-то не то... Сам знаешь, все эти жуткие случаи...

— Ты об убийствах в городе и призраках, которых видела стража? — неосторожно уточнил Ривэн, и госпожа Мейго при слове "призраки" ахнула, готовясь лишиться чувств. При этом она так всплеснула руками, что опрокинула на пол плошку с глазурью. Шум расколовшейся плошки спугнул из-под стола небольшое существо — но не крысу. Ривэн, забыв закрыть рот от изумления, наблюдал за тем, как оно пересекло комнату и юркнуло в пекарню. Коготки при беге кровожадно скребли по доскам пола.

Маленькое чудовище — так бы он это описал, хотя еле успел рассмотреть. Чёрная лоснящаяся шерсть покрывала бугристое тело — вытянутое, как у ящерицы, и такое же гибкое. На мордочке горел единственный красный глаз, а два желтоватых клыка были тонкие и длинные, словно иглы. Но главное заключалось не в облике существа — безусловно, необычном. Ривэн отчётливо ощутил, пусть на пару мгновений, присутствие чего-то мерзкого — и враждебного. "Опасно, опасно", — будто твердил топот крошечных лапок; нечто уродливое, извращённое, чужое было в нём. Даже госпожа Мейго оборвала визг, предназначавшийся обычной крысе, и поражённо молчала.

— Этого ещё не хватало. Не видел раньше таких зверей, — отметил господин Мейго, спокойно кивнув на липкую лужу. — Жалко глазурь, надо бы вытереть... А ты всё-таки позови к нам Линтьеля, сынок. Лишним не будет.

— Позову, отец, когда вернёмся из Заэру, — заверил Вилтор, откусив булку и широко зевнув.

— "Вернёмся"? — переспросил Ривэн, который уже чувствовал себя, как незнакомец, который не понимает и половины в разговорах между старыми друзьями. — Так ты тоже едешь?

— Ну конечно, и ты... Ещё пара дней, и отчаливаем. Милорд не сказал тебе? — Ривэн покачал головой, и Вилтор, пожав мощными плечами, прикончил булку. — Он особенно настаивал, чтобы ты ехал. Сказал, что ты там пригодишься ему... Я забыл, почему именно ты. Что-то связанное с его дочерью, леди Синной. Боится он за неё: Альсунг, Ти'арг, то да сё, а сам-то в Энторе, она в замке вечно одна... Может, хочет включить тебя в её личную охрану... — отвернувшись от родителей, Вилтор ухарски подмигнул. — Я бы вот не отказался. Ты же ещё не видел её, верно?

Ривэн, конечно, не был знаком с Синной эи Заэру: будучи незамужней, она не жила при дворе. Но многое слышал — а ещё видел у милорда её портрет. Ведьмински рыжие, как пожар, волосы и отцовские глаза-угли... Он уже понял, что художники часто льстят женщинам-аристократкам, но в этом лице была не только и не столько красота. Что-то особое, томительно-тревожное, похожее на зуд под кожей в тот миг, когда запускаешь руку в чужой карман. А Ривэн знал, что не способен этому противиться.

ГЛАВА XV

Граница Ти'арга и Альсунга, Старые горы. Перевал — Гха'а, город агхов

Они являлись Альену ещё несколько раз. Обычно — по ночам, когда приходила его очередь нести караул, так что невозможно было даже доказать себе, что он не сумасшедший, призвав в свидетели Бадвагура. Они принимали разные обличья — от прекрасных, как то крылатое создание, до уродливых чудищ, казавшихся насмешкой безумного ваятеля. Однажды Хаос облачился в бледную плоть вампира, жаждавшего крови; изучая некромантию, Альен сталкивался с подобными существами — искусственно созданными, несчастными, боявшимися солнца. Но этот кое в чём и отличался от них: он был силён, уверен в себе и глумлив, как все тени Хаоса. Почти все они вступали с Альеном в издевательские беседы, называя его своим повелителем, но любые магические ухищрения презрительно игнорировали.

А ещё им особенно нравилось выматывать его, обращаясь в продолжения его снов — принимая облик отца, Алисии, Ниамор или кого-то ещё из Отражений. На внешность Фиенни тени, впрочем, пока не покушались. Альен даже представить не мог, что станет делать и думать, если такое случится. Наверное, уже без всяких шуток сойдёт с ума.

Подходила к концу третья неделя их путешествия. Клячу из Овражка пришлось отпустить: не привыкшая к горам, она переломала бы себе ноги. Альена угнетали голод (еды, несмотря на богатства агха, не хватало: на определённой высоте как-то очень резко, в пару дней, кончилось любое человеческое жильё), холод и постоянное чувство собственной нечистоты (помыться, естественно, было негде). Покидая Домик-на-Дубе, он не думал, что это вообще может его беспокоить, — но, к его досаде, выяснилось, что очень даже может. Как и отсутствие снадобий. Альен терпеть не мог чувствовать себя от чего-нибудь зависимым — а таких "чего-нибудь" обнаруживалось, увы, всё больше и больше.

Даже благостность Бадвагура с его отрешённой погружённостью в мастерство потихоньку начинала раздражать Альена — и это ему тоже совершенно не нравилось. Чем больше он уважал агха, тем больше убеждался, что не имеет никакого права считать его другом. Они мало говорили, и для взаимопонимания хватало теперь пары жестов — но это не скрашивало слишком ясного обоим факта: Бадвагур исполняет свой долг, и в отношении Альена он — кто-то вроде конвоира, сколько бы они ни разыгрывали что-то более благородное. Он ведёт Альена в место, где его, скорее всего, убьют, если он не исполнит невозможного. И смерть Альена не подкосит его — он останется тем, кем был. Непревзойдённым мастером-резчиком, чужим среди своего народа. Останется в своих камнях и своём прошлом.

По крайней мере, так всё это виделось Альену.

Внизу, в долинах и предгорьях, уже вовсю пылала осень, но на этой высоте снег лежал круглый год. Бадвагур отлично знал тропы, и шли они по наименее отвесным местам, счастливо избегая коварных провалов и камнепадов, что время от времени грохотали вдали. Но к концу каждого перехода тело уставало до бесчувствия, разреженный ледяной воздух раздирал лёгкие, а ноги просто отказывались взбираться на ещё большую высоту, нащупывая почву под сугробами, кое-где доходившими до колен. Просушивая вечерами сапоги и заново перематывая окоченевшие, израненные ступни, Альен ощущал, что делает нечто совершенно бессмысленное.

Зато Бадвагур, судя по всему, наслаждался каждым мгновением. Громоздившиеся вокруг пики скал, заснеженные валуны, чистые холодные небеса, топоток и блеянье горных коз, метавшихся в поисках травы, — всё это быстро наскучило Альену, но ему никогда не могло наскучить. Он уставал не меньше, но будто и этой усталости радовался, с упоением шлифуя на привалах свои статуэтки. Каждое движение его коренастого неуклюжего тела говорило: "Я дома, я агх, здесь я король — не страшны мне ни людская власть, ни людская магия". И Альен, признавая святость его правоты, не лез с рассказами о тенях. Только спрашивал — молча, обращая к спутнику обветренное в метелях лицо: скоро уже? И получал такой же немой ответ: скоро.

И верно: в один из вечеров, когда поднялась особенно сильная буря (Альен даже всерьёз задумался, уж не колдовского ли она происхождения: озверевший ветер сшибал его с ног с такой силой, точно весил некромант не больше снежных змей, гонимых с вершин), они развели костёр в укромной пещере, о которой очень вовремя вспомнил Бадвагур. Вскоре что-то неуловимо изменилось в выражении его глаз, и из-за рыжеватой бороды раздался вздох, перекрывший завывания бури снаружи. Альен посмотрел на него с недоумением и уже собрался озвучить свой вопрос, когда прогремел — словно со всех сторон сразу — гортанный вопль: "Катхаган!" — и они оказались в кольце коротких, широких клинков.

Альен не сразу сообразил, но потом вспомнил: Бадвагур тоже иногда поминал Катхагана — в своих не то сдержанных молитвах, не то пространных обращениях. Катхаган — дух и творец гор, тот, кого агхи считают своим создателем. Вдохнувший жизнь в кости земли.

Сейчас Альен почему-то вспомнил об этом с удовольствием. Такие вещи — верования, традиции — всегда и смешили, и успокаивали его. Отвлекали от боли и тяжёлого, сосредоточенного отвращения к себе.

Маленькая пещера до тесноты наполнилась гномами — Альен насчитал шестерых. Быстро и очень грамотно — рыцарям-людям бы поучиться — они образовали круг, ощетинившийся мечами прекрасной ковки. Их лезвия, слишком короткие для человеческой руки, но оттого не менее смертоносные, так ярко и неожиданно отразили дрожащий свет костра, что Альен машинально заслонил глаза ладонью. Агхи, по-видимому восприняв его жест как угрозу, одновременно шагнули вперёд — все как один низкорослые, бородатые, в тяжёлых кольчугах и плащах на меху, с простыми круглыми щитами. Было что-то забавное и одновременно устрашающее в том, как они замерли, присогнув колени, как тяжело дышали из-за надетых на локти щитов. Кончики лезвий почти касались тела Альена, и он, чувствуя покалывающее возбуждение от близкой опасности, медленно поднял руки.