| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Разумеется, первым чтение закончил Ден. Несмотря на многочисленные поправки и дополнения многие его предложения остались в совершенно неизменном виде, так что он просто пробежался глазами по большей части материала, но, заметив немой вопрос во взгляде Владимира Ивановича, я жестом попросил повременить, давая Салтыкову время.
— Весьма интересный прожект, — откладывая последний лист в сторону, поднял на меня взгляд Михаил.
— Однако есть у меня ещё один проект, не менее интересный, — я встал и принялся мерить кабинет шагами. — Я решил создать институт императорских аудиторов с необычайно широкими правами и полным императорским доверием для каждого из них. Для себя я определил необходимость аудитора отвечать лишь двум требованиям. Во-первых, он должен быть как пес верен своему императору и России. Во-вторых, быть совершенно неподкупным. Таким образом, аудитор должен быть либо кристально честным, либо чертовски богатым человеком, либо и то и другое вместе.
Права таких доверенных людей будут огромны. Слово аудитора это слово, отменить которое может только император, — я обвел взглядом своих слушателей. — Однако такие права — огромная ответственность. Если аудитор будет пойман на взятке или недобросовестном исполнении возложенных на него обязанностей, наказание будет самым жестоким, вплоть до казни.
— Михаил Евграфович, — обратился я к Салтыкову, тот встал. Он волновался и кусал губы. — Я знаю вас как необычайно честного человека, обладающего, к тому же, незаурядными способностями. Вы воспринимаете беды России, её народа как свои собственные. Я хотел бы видеть в числе своих сподвижников и назначить своим аудитором.
— Это великая честь, — севшим голосом ответил Салтыков.
— Вам нужно будет воплотить проект нашего с Деном творчества в Курской губернии. Думаю, Владимир Иванович, окажет вам всестороннюю поддержку. Также я назначаю вам на личное содержание 60 тысяч рублей в год, не считая премий при успешном воплощении проекта, и полмиллиона в год на приведение губернии в должный вид. Разумеется, вам понадобится подобрать помощников, которым вы будете доверять. Отдаю это полностью на ваше усмотрения. Но помните, что за результат спрошу лично с вас. И спрошу со всей строгостью, — придавая словам больший вес, глядя прямо в глаза выпрямившемуся Салтыкову, впечатывал каждое слово я.
— Здесь вкратце очерчены ваши полномочия, — я протянул бумагу Салтыкову. — По сути, я ограничиваю вас только вашей совестью и тем что, в конце концов, мне предстоит принимать у вас работу. Сроку вам даю два года.
— Когда мне следует приступить? — спросил Михаил, взглянув на скупые строки накладываемых на него ограничений.
— Начинайте прямо сейчас. Лучше всего с ваших вопросов ко мне. Вижу, они есть у вас обоих.
— Тогда я хотел бы внести замечания по программе, — Салтыков уверенно взял со стола рукопись и развернул на второй странице. — Первый и второй, а также третий и четвертый пункты, по моему глубокому убеждению, следует поменять местами. Вы предлагаете сначала описать все имущество чиновников курской губернии и их родни, после чего заняться повышением их жалования. Я же предлагаю сначала провести исследование вопроса жалования. Вы справедливо заметили, что у многих нижних чинов жалование таково, что не всегда хватает на хлеб с водой для семьи. В этом положении взяточничество просто необходимая для выживания мера. К тому же повысив жалования, мы сократим количество чиновников вышедших в отставку.
— Вы правы, — согласился я. — Ден, что вы хотели добавить?
— Составить опись имущества весьма остроумный ход, вот только побегут господа мздоимцы со службы как тараканы. Мы ведь им всю сладость работы попортим. Где уж теперь им над простым людом куражиться! Имущество свое бы сберечь.
— Все не уйдут, — возразил Салтыков. — К тому же следует сразу начать вводить премирование для работающих без нареканий.
Разговор плавно перешел на детали и закончился уже глубокой ночью, когда мы прояснили все моменты. В итоге Салтыков обещал в ближайшие дни набрать среди своих знакомых чиновников людей, которым сможет доверять, после чего замотивирует их высоким жалованием, получением внеочередного чина в случае успеха дела и огромным доверием и вниманием к проекту самого государя. Когда костяк аудиторской команды будет сформирован, он приступит к делу и начнет с того, что повысит жалование курского чиновничества до условно безбедственного существования, которое хотя бы позволит не протянуть ноги семейным при честном образе жизни. Затем командой аудитора будет описано все имущество чиновничьей братии и их родни. Во-первых, если тот будет воровать, то ему будет надо куда-то тратить средства, а если будет тратить не по жалованию, то выявить это будет хоть и трудно, но хотя бы возможно. Во-вторых, за теперь воровство и мздоимство отвечать будут своим имуществом. Но оставалась ещё одна проблема — чиновник не может брать взятки, но может встать в позу (и непременно сделает по нашему с Салтыковым убеждению) и откровенно саботировать свою работу. Для этого и был придуман третий, поощрительно-взыскательный, пункт. И, слава богу, что воплощать все это в жизнь буду не я! Моему аудитору предстоял каторжный труд сроком в два года.
* * *
Собравшиеся в караулке охранники гомонили. Наиболее обсуждаемой темой было задержание Курского губернатора. Пуская вверх клубы дыма, служивые собрались вокруг заросшего по самые глаза бородой богатырского сложения детины. Тот, польщенный всеобщим вниманием неторопливо и важно рассказывал.
— Стою я, значится, на посту нумер осемь, в карауле, — казак не спеша, затянулся и выдал. — Служба. Часу не прошло, как заступил — проходит генерал. Хромает, потом обливается. Ну, думаю, гвоздь в сапоге вылез некстати. Тут, глядь, — бородатый сделал паузу, — в другой зал зашел, да за шторку прячется. А мне-то в щелку видно. Ну, думаю, дело ясное, но проверить согласно предписанию положено, — охранники дружно закивали. — Подхожу я, значится, поближе... — крепыш затянулся и выдержал паузу, явно наслаждаясь вниманием притихших сотоварищей.
— Давай, Матвей, не томи! — воскликнул самый нетерпеливый.
— Ну же! — стали подгонять его остальные.
— Подхожу я, значится, поближе, — довольно продолжил рассказчик. — Глядь — а у генерала ентого булатный кинжал в сапогу! Ну, думаю, раз оружие не сдал, да еще и носит тайно надо вязать. Хоть бы и цельный генерал. Набросился я на него, а тот давай бороться! Здоров как тот медведь! Смотрю не заломить мне его, а силушкой меня Боженька не обделил, — он гулко хлопнул себя по богатырской груди. — Я отскочил на шажок, да как вдарил его в глаз, того аж повело. А тут и Савелий на шумок подоспел. Вдвоем-то мы его мигом скрутили. Сдали мы, значится, генерала ентого начальнику караула. Как положено. Верно я говорю, Савва?
— Верно, говоришь! Было дело, — подтвердил худощавый и жилистый казак похожий на большую кошку.
— Стоим на посту дальше, — рассказчик снова затянулся ядреным табачком и не спеша выдохнул, подогревая интерес. — Стоим мы, значится, дальше. Глядь. Генерал идет, тот самый. Прямо ко мне идет. Ну, думаю, будешь меня задирать, я тебе второй глаз подобью, да лейтенанту опять сдам. При исполнении я. Права такие имеются, — прокомментировал свои рассуждения казак под одобрительный гул. — Я уж было приготовился, как бы половчей медведя этого с ног свалить. Савве уже и знак подал, чтоб не лез. А генерал ентот возьми да и достань ассигнацию аж в сто рублей со свово кармана. У меня аж дух перехватило. Деньжищи-то какие! Бери, говорит, молодец, за службу верную, да деньги мне сует, — Матвей изобразил как именно ему совали деньги. — Не положено, говорю. Тот все равно сует. Бери, говорит. Заслужил. А я ему и говорю. Коль деньги свои от меня не уберет, мигом начальнику караула сдам. Положено так у нас. А сам от расстройства чуть не плачу! Деньжищи-то какие! Он похвалил, да денюшку убрал. Ну, на этом, думаю, и кончились мои приключенья с генералом. Ан нет. Вызывает меня к себе сам командир. Понравился ты, братец, генералу, говорит и дает мне значится сто рублев от генерала, да сто рублев от Императора. Потешил я его, говорит. И от себя за службу верную сверху ещё сто рублев положил, — торжественно закончил рассказ охранник.
— Так ты теперь, Матвей, богач!
— А то! — с блаженной улыбкой гладя карман, протянут он. — А все, потому что службу свою знаю, — он с умным видом поднял вверх палец, сослуживцы согласно закивали.
Глава 13. Сорок дней спустя.
Конец марта
Когда на 40 дней мы с Лизой впервые вышли из Дворца и отправились на службу в Петропавловский Собор, меня накрыло еще раз. Первыми в глаза бросились цветы, ветки ели и сосны, украшенные яркими лентами, лежащие у ограды Дворца. И свечи, сотни, тысячи свечей, горящих на холодном мартовском ветру.
В момент, когда мы подъезжали к воротам, к ограде неподалеку от ворот подошли мужчина и женщина средних лет, явно семейная пара. Он — с непокрытой головой, в потертом тулупе поверх форменной рабочей одежды Обуховского завода. Она — в сером, домотканом платье и платке. В руках у мужчины была свечка, а у его спутницы — маленькая, темная от старости иконка. Подойдя к ограде, мужчина взял иконку у спутницы и осторожно положил её на землю, запалил свечку и воткнул в снег рядом. Пара начала креститься на икону, в воздух полилась молитва за упокой. Глядя на них, Лиза тихонько заплакала и тоже начала осенять себя крестом. Постучав по перегородке, я сделал знак кучеру остановиться.
Карета притормозила. Выйдя из неё, я сделал знак следовавшей позади охране оставаться на местах и подошел молящимся. Пара, как раз закончив молитву, обернулась в нашу сторону. Заметив меня, они поспешно, глубоко, до самой земли, поклонились.
— Здравствуйте, — поздоровался я. — Простите, я... я хотел... Спасибо! Спасибо вам!... Кто вы? Могу я узнать ваши имена?
— Т-тимоховы мы, государь, — все еще не поднимая глаза, запинаясь, пересохшим голосом ответил мужчина. — Я Кузьма, Ф-фролов сын, то ж-жена моя, Светлана, — заплетающимся языком представил он себя и супругу, которая с самого начала разговора спряталась за широкую спину мужа, и сейчас испуганно оттуда выглядывала.
— Спасибо вам, за свечи, за все... — я замялся, не зная, что еще сказать. — Икону не жалко тут, в снегу оставлять? — ляпнул от смущения и тут же чуть не прикусил себе язык с досады за дурацкий вопрос.
— Вам сейчас нужнее, — просто ответил Кузьма, и от него повеяло такой искренностью, что другие слова как-то сразу стали не нужны.
— Спасибо, — поблагодарил я его, чувствуя, как в груди защемило сердце.
— Мы тоже маленьких потеряли, — тихонько добавила его жена, — из пятерых наших только двое выжило.
— Спасибо, — еще раз сказал я.
В голове мелькнула мысль что-то дать в ответ. Деньги предлагать в данной ситуации мне показалось даже кощунственным. Немного подумав, я снял с головы шапку и протянул её Кузьме:
— Возьмите, сейчас холодно, замерзнете.
Поколебавшись, тот взял её и еще раз поклонился, видимо собираясь уйти, как вдруг дверь нашей кареты отворилась и из неё вылетела Лиза. Не говоря ни слова, она сняла с плеч оренбургский пуховой платок, и накинула его на Светлану. После чего, подойдя, прижалась к моему боку.
Ошеломленные, Кузьма с женой несколько секунд стояли, не зная, что делать. Затем они снова поклонились и, держась за руку, тихонько пошли в сторону канала. Глядя на них, я протянул руку и взял маленькую, горячую ладошку Лизы в свою. Жена в ответ сжала пальцы. Так мы стояли, смотря им вслед, пока их фигуры не скрылись из виду.
— Можно мне её...? — тихонько попросила Лиза, кивая на иконку.
— Сейчас, — пообещал я и зашагал к ограде. Подойдя к иконке, я бережно выудил её из наста. С древнего, почерневшего от старости, дерева на меня взирал лик святой Анны. Осторожно отряхнув икону от налипшего снежка, я передал её жене. Поцеловав иконку, Лиза прижала её на груди и, с ней, забралась обратно в карету. Я еще немного постоял на морозе, подождав пока перестанут бушевать эмоции и щипать глаза, а затем сел к жене и крикнул кучеру править к Петропавловской крепости. В голове заново прокручивали события последних недель, вызвая острое чувство вины перед семьёй, которую я не смог уберечь.
— Николай, посмотри! — оторвал меня от нелёгких мыслей возглас жены. С перепуганными глазами Лиза протягивала мне иконку. Сначала я не понял, что её так взволновала, но, приглядевшись, сам не смог удержаться от изумленного вздоха. Еще недавно темный, едва различимый, лик с каждой секундой светлел, наливаясь давно позабытыми красками. В уголке глаза святой налилась янтарная капля и медленно потекла вниз, оставляя за собой влажный след. Запахло миррой и можжевельником.
'Чудо, чудо!' — билось в голове. Рука сама сложилась щепотью, поднялась в вверх и... замерла. Взгляд, обращенный к старой, ещё допетровской иконе, уткнулся в двоеперстие, изображенное древним мастером. Что-то внутри ощутимо щелкнуло и... рука вновь пошла вверх, осеняя себя крестом, сложенным уже 'о двух перстах'.
— Что это? Николай, как это возможно? — затеребила моё плечо Лиза, не отрывая потрясённого взгляда от замироточившей иконы. Путаясь в словах, как мог, я рассказал ей всё, что знал об иконах, их просветлении и вообще о религии, к которой я относился лишь как к старому и плохому инструменту в строительстве государства. Пока я знакомил жену со своим, весьма скромным багажом церковных знаний, мы не заметили, как карета подъехала к Заячьему острову. Выйдя из кареты, мы с женой поздоровались с встречавшими и направились в собор.
Служба прошла тихо, можно даже сказать по-домашнему: маленький собор Петропавловской крепости смог вместить только родных и близких. Наверное, так и задумывал построивший его Петр. Горе — это очень личное чувство, его нельзя выставлять на обозрение. Единственное, что смущало меня — недоуменные взгляды, бросаемых на меня служками и митрополитом: всю церемонию я, а вслед за мной и Лиза, крестились двоеперстием. Для стоящего за нашими спинами люда сие действо осталось незамеченным, но вот те, кто стоял рядом явно обратили на это внимание. И судя по округлившимся глазам свидетелей слухи о 'переменах' в скорости пойдут по столице. Но мне было все равно. Чувство внутренней правильности, посетившее меня при взгляде на икону святой, не оставляло ни на секунду.
Признаться тогда не понимал, что делаю. Что я, выросший и воспитанный в традициях еще советского церковного нигилизма, знал о взаимоотношениях внутри русского православия? Практически ничего. На слуху были слова церковь, староверы, из школьного курса помнилось несколько заученных фраз про Никоновкую реформу. Вот собственно и все. Слова 'единоверие', 'поповцы и беспоповцы', 'Белокриницкое согласие' ничего мне не говорили. Лишь по прошествии многих лет, ко мне пришло понимание, какую лавину я спустил тогда своим маленьким поступком.
Отстояв службу, я подхватил жену под руку, и мы вместе вышли на крыльцо собора. Выйдя наружу, я поразился — площадь переполняло настоящее людское море. Питаемое все прибывающим, сквозь ворота крепости, людом, оно разрослось так, что казалось бесконечным. Сермяжные армяки и овчины простонародья соседствовали с тяжёлыми шубами купцов и аристократов, скромные шинели мещан — с плащами и мундирами дворянства. Гул голосов, витавший над всем этим скоплением народа, стоило нам показаться в дверях церкви, умолк.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
