К черному трону

— Здравствуй и ты воин! Уж не внук ли ты Тэнгена, отца Дайсун-Эрлика?

— Я и есть. Хочу просить совета.

— Будь славен Великий Хан! Да будут славны его воины! Будь тверда твоя рука! А совета могу и не дать.

Джамсаран вкратце поведал аксакалу свое горе, умолчав лишь об известиях печальных и вещах секретных. Старик сел на землю, черпнул горсть песка, пересыпал сухую струйку из ладони в ладонь, ссыпая песок на землю узором, принялся размышлять вслух, растягивая слова:

— Ты все время будешь блуждать в пути, поскольку думаешь, что к истине ведет прямая дорога. На самом деле путь к истине не самый прямой, надо следовать ее зову. Тогда путь твой будет быстр и извилист, как молния.

Сейчас ты попал в плен радостной встречи, тебя сковали колодки дружбы. Поэтому ты не можешь разбить оковы силой. Не можешь и ускользнуть змеей. Во-первых, покроешь имя свое позором, во-вторых — от караулчей не убежишь. Они не люди — они лишь тени Закона Великого Хана. Невозможно убежать от тени. Разве что скрыться в темноте ночи. Не можешь ты, и купить свою свободу: во-первых — тебе нечем их подкупить, во-вторых — караулчи неподкупны, в-третьих... в-третьих... хватит и первых двух. Ах да! в-третьих, ты потеряешь голову, предлагая взятку.

— Что же мне делать? Если задержусь на пиру — потеряю голову с позором.

— Хочешь потерять голову с честью? Какая разница, если башки на плечах нет? Но это твое дело. Раз бессильны меч, тайна и богатство... Попроси помощи у Тенгри.

"Старик уж чрезмерно стар".

— Я все время молю его о помощи, только ответа не разу не слышал. Как помочь Тенгри, чтобы он помог мне?

— Всевышний — хозяин случая, случай — глаза удачи.

— Я разучился отгадывать загадки, ата. Я давно не мальчик.

— Вижу. Но раз ты внук Тэнгена, слушай: ты должен выиграть свою свободу. Играй в игру, в которую умеешь играть лучше всего. Поставь на кон свою жизнь или свою честь.

Такие ставки обычно высоко ценится, да ничего не стоят. Потому что пока ты жив — ты жив, а мертвому все равно, проиграл он или выиграл. Честь же продать можно, а купить нельзя. Чужую честь себе не присвоишь, своя честь — лишь мнение иных людей о тебе. Погляди на меня, сможешь ли сказать, сколько раз в жизни я терял честь?

Джамсаран взглянул на старца пристально.

— Ни разу.

Старик лукаво улыбнулся.

— Это на памяти твоей, твоего отца и деда, но сможешь ли сказать тоже самое о давно умерших покойниках. Они-то, может, были иного мнения обо мне. Только кости их давно сгнили. И теперь все равно терял ли я когда честь или нет. Все равно никто не помнит.

— "Жизнь или честь", говоришь? А что у меня кроме этого есть?

— Ты их все равно потеряешь, если останешься сидеть на месте. Рискни, если не боишься!

— Я ничего не боюсь. Боюсь только не доставить вовремя послание Великому и опозорить свое имя навеки.

— Ты воин, суетны твои мысли. Я все сказал.

— Благодарю, ата. Да продлятся дни твои.

— Я скоро умру, потому спешу передать людям мудрость.

Из темноты раздался гортанный зов Чамихолома.

— Джамсаран! Джамсаран! Иди на Первую Кровь!

— Уже иду! Скажи, ата, как тебе не надоело жить?

— Мало-мало работаю, как устал — сажусь, ем-отдыхаю. Потом снова работаю. Жить хорошо! Иди, внук Тэнгена. Шумный пир не для меня. Если встретишь наше кочевье — передай моим весточку. Мне же весь остаток жизни придется пасти овец для караулчей. Прощай, береги голову, воин... для палача Великого Хана.

Джамсаран немало поразился последним словам старика.

"Совсем старый стал. Забыл дед, что родился сразу после Великой Чумы, что давно умерли от старости все его внуки и теперь никто не помнит, кем он кому доводится. Нет у него больше прямых родичей. Обычай велит нам помнить предков до седьмого колена, а старик из восьмого. Или девятого?"

Предстояло выдержать Джамсарану нелегкое испытание: пировать всю ночь. Пиры эти — вечно поднятая чаша в ожидании, когда закончится очередная славица. Тогда чащу до дна, скорей клади еду в рот, пока не заполнены чаши по кругу. Снова держи чашу перед собой и слушай. И так — пока весь круг не пройдет. Осенние ночи длинны. Зимой еще длинней. Потому зимой пиров не устраивают — выпивки не хватает до утра гулять.

Пир начинался с жертвы. Черный круторогий баран, перехваченный за ноги бечевой, лежал на земле, спокойно созерцая мир прорезями зелено-желтых глаз. Рядом билась и тихо блеяла белоснежная овца, в ужасе плотно сжавшая веки.

Джамсаран и Чамихолом вспороли животы черному барану и белой овце, запустили руки внутрь и вырвали сердца. Брат брату пожал окровавленную руку.

Воины воздали славицу Великому Хану и его победе над всеми врагами. Подняли пенящиеся теплой арькой чаши.

... Красный воин очнулся от пьяной полудремы, как только забрезжил рассвет. Ему привиделся недавний сон. Вновь звал его кто-то неслышный: "Джамсаран... Джамсаран...".

Потряс головой — рассеялся сон.

"Источник Цус-хуур... Цус-хуур? Возможно, сон был вещий".

Чамихолом встал, поприветствовал того, кому однажды и навсегда дал клятву верности, Джамсаран сделал тоже самое. Это было знаком перехода от пира Победы к празднику побратимов.

Начали воины-караулчи состязались в стрельбе из лука. Джамсаран решил не делать ставок, стрельба — занятие юношей. Для воина стрелять все одно что дышать: в битве не замечаешь, на охоте наслаждаешься.

Состязались в борьбе хапсагай и в борьбе куреш. Сначала борцы танцевали мужественные танцы под удары медных гонгов. Джамсаран злился на медленное Время. Он не собирался бороться: огромные батуры Чамихолома могли его уставшего долгой дорогой заломать. На то и созданы борцы — побеждать на войлочном ковре.

Все пили, глаза разгорались.

"Надо подобрать состязание, когда все напьются и превратятся в зверей. Самому пьянеть не стоит".

Джамсаран протянул руку, вместо крепкой арьки наполнил пиалу топленым жиром с горячим бараньим бульоном, разом опорожнил, запил горячим кислым кумысом. Откинулся назад, чувствуя, как тепло, прогоняя хмельную слабость, растекается по телу, превращается в силу, которую воин решил копить до поры.

"Опять же уехать нельзя до танца побратимов. Конечно, я могу выйти в плясовой круг в любое время, но тогда все решат, будто ханский посланец — бражник, подпивший гуляка, обронивший в пыль свою честь. Плясать надо с радости, а радость принесет победа".

Для отвлечения красный воин завел разговор с сидевшим рядом Чамихоломом.

— Сколько кумыса, арза выпили твои псы, а молчат, будто воду пили!

— Не беспокойся. Простых воинов из войска терзают мысли о смерти, потому они пьют много. Им кажется — для веселья. На самом деле воины пьют для забытья. Они забывают о смерти, пьянея, становятся бешеными зверями от вина, потому пьяными лезут на ножи друг друга. Хотя поутру в диком похмелье, когда человеку стыдно за то, что он родился на свет, они оправдываются друг перед другом, говоря: "Пить так заведено нашими отцами и дедами. Не можем мы нарушать эту древнюю воинскую традицию". Так говорите вы себе, чтобы оправдать свое безрассудство.

Не то мои люди, все время думающие об измене. О чужой измене, измену ищущие вдали и рядом, подозревающие ее и в друге, и в начальнике, и в отце с матерью, даже к себе подозрительные. Чем больше пьянеют, тем больше у них развязываются языки, тем больше они боятся проговориться. Сболтнуть чего лишнего. Посмотри: это самые молчаливые говоруны на свете.

Действительно, все караулчи сидели тихо, но с горящими глазами, словно у кобелей на случке.

Гонги дали сигнал к началу состязаний, борцы стали кидать друг друга в разные стороны. Лагерь взорвался нетерпеливым говором о достоинствах и недостатках борцов. И ни о чем более.

— Почему твои воины не делают ставок?

— Чтобы не проиграться... или не выиграть. У них может быть только один даритель — я! Ха! Ха! Ты что, хочешь поставить на борцов? Брось, я с удовольствием сыграю с тобой на травле собак или на бое баранов.

"Хорошо живут караулчи, все празднества Степи себе забрали. Так до вечера затянется".

— На всадника поставить хочу.

Чамихолом хлопнул ладонями. Хапсагай отложили. Подогнали табун скаковых коней, может лучших коней во всей степи. Вышли наездники.

"Все они караулчи. Чамихолом может дать знак и нужный поддастся".

— Выбрал кого? На кого ставишь?

Далее Джамсаран старался говорить как можно громче. Чтобы все слышали.

— На себя. Ты не откажешь брату в удовольствии посостязаться?

— Нет. Но что ты поставишь на кон?

— Если выиграю — сразу поеду в Ставку. Если нет — так нет.

— Я не могу принять такую ставку.

— Можешь. Если не расстанешься со мной до завтрашнего утра, то слова своего не нарушишь.

— Хорошо. Но если проиграешь — больше не вернешься к Улан-нойону, станешь моим гонцом.

— Согласен!

Побратимы ударили по рукам.

Чамихолом властно хлопнул в ладоши, во всеуслышанье объявляя новую забаву:

— Бюргэ! Кёк бюргэ! А брату моему — коня!

Побратимы неслись по степи, вглядывались черные в спины скачущего впереди отряда караулчей и молчали. Лишь перейдя на спешную иноходь Чамихолом начал разговор.

— Как же ты выиграл?

— Твои воины привыкли соблюдать правила и действовать заодно. Каждый хотел выслужиться перед тобой. Мне победа была нужна. Только победа. Потому они сбились в кучу и не давали мне бросить барана к твоим ногам.

— Тогда ты придумал перепрыгнуть на коне через ряды пирующих? Плохо! Зацепил копытом моего воина.

— Да!

Джамсаран умолчал про то иные уловки, ускользнувшие от глаз опытного соглядатая: как незаметно пнул ногой джигита, никак не отпускавшего барана, когда почувствовал, что его искалеченные пальцы не удержат скользкую шерсть. Как поддал пяткой в брюхо Аранзала и тот лягнул самого опасного соперника так, что всадник вылетел из седла, кубарем покатился по траве, но поднялся и ошарашенно огляделся по сторонам, а по бритой голове его заструились темные струйки, кровь залила глаза джигиту. Эти глаза Джамсаран надолго запомнит. Не хотел бы он когда-нибудь попасться такому в руки.

— Ты чуть не стал моим воином?

— Хорошо, что не стал!

— Вы в войске не любите караулчей. Никто не любит, потому что боится.

— Боятся — не боюсь, любить — не люблю.

— Почему не боишься?

Джамсаран взглянул в глаза побратиму.

— Я воин, а не пес.

— Караулчей должны бояться все! Для того мы существуем: под страхом смерти блюсти Законы, данные Великим Ханом. Народ Великого Хана живет одним военным лагерем. В лагере не может быть вражды: воин не должен убивать своего воина, не должен клеветать на него, красть, врать кому бы то ни было, должен делиться с соратником последним куском. Жены должны рожать от воинов вернувшихся с воины. От лучших воинов, а нет от приблудных псов! Но как заставить всех людей стать сразу такими хорошими? Только страхом смерти.

— Я на службе у Великого Хана не из страха. Так велит мне мой воинский обычай, дело моей чести.

— Ты мне нужен, а не мои зуктеры! Мы ищем крамолу, лазутчиков, бунтовщиков. Теперь вот в Великой Степи надо устанавливать Закон. Людей не хватает.

— Послушай, брат мой Чамихолом. Неужели ты и в правду думаешь, что главная сила Закона — страх?

— Да! Пока мы есть, люди боятся не только бунтовать, вздорить, воровать; боятся не только делать это скрытно, не только сказать другому вслух, но даже запрещают себе думать об этом, чтобы ненароком не проговориться. Люди отучаются думать о пороках, пока мы блюдем Закон. Забывают о пороках и пороки исчезают. Наступают всеобщие праведные времена для Народа Великого Хана.

Недаром Великий Хан написал для нас Ясу. Недаром отменил многие дурные обычаи, в том числе Самый Страшный Закон Степи — обычай кровной мести. Раз нет больше племен, есть только отряды, то не могут два отряда одного войска враждовать друг с другом. Взамен мести он дал наказание. То есть Справедливость! За одно это деяние можно упасть ему в ноги и служить как пес до конца жизни. Никто не мог дать нам справедливость. Великий — смог. И потому он Великий.

Народы Великого множатся. Дети больше не перенимают дурные нравы родителей, потому что родители ведут себя праведно. Хочешь убивать, злословить, насиловать, брать добычу — иди на войну, стань воином. Обрати порок в добродетель. Заплати за страх кровью.

— Я принимаю страх, как оружие, выбивающее меч из рук врагов еще до того как они завидят нас вдали. Для такого нагона страха все средства хороши. Для того и устроена поголовная резня сарданаков, чтобы лишить другие народы воли к вражде.

Ты же приучаешь НАШИХ будущих воинов бояться: они перестают быть воинами, превращаются в овец.

Но бояться всегда и всего означает не видеть реальной опасности, все время чувствовать себя виноватыми, нарушившими Закон преступниками. Бояться всегда — утратить настоящее представление Проступке, о карающем Проступок Законе, превратить Закон в пустые звуки. Убьёте Закон.

Чтобы нагнетать страху в мире, где все поголовно преступники вам придется запугивать врагами народ, всюду находить изменников настоящих и мнимых. Закон уже никого не защитит, будет карать всех. Безвинно карать.

Караулчей тоже, потому что страх сначала пожирает сеятелей страха. Вы начнете бояться сами себя, своего слова. Закон обовьет вас арканом, и не отпустит. Задушит.

Однажды люди, совсем потеряв страх смерти, устанут бояться и восстанут. Первой жертвой падете вы — верные псы Закона, начавшие бояться самих себя.

Страх проникнет в сердца полководцев Великого Хана. Они перестанут ценить и беречь воинов. Чтобы спасти свою жизнь, безрассудно начнут посылать своих воинов на смерть. Страх породит заговоры. Великому придется карать своих лучших людей. Империей некому будет управлять, ее некому будет защитить, и она падет. Рухнет все добытое большой нашей кровью и многими жизнями. Погибнет Империя. Я не хочу этого.

— Ты говоришь опасные слова. Эх!... Но ты мой брат.

— Я говорю правду...

— ... потому что смерть тебя ждет. В свитке известие о смерти Гуймака?

— Не знаю.

— Тогда оставайся со мной и сохрани жизнь свою для служения Великому Делу. Я же пошлю своего гонца, который скажет, что ты опасно ранен.

— Глупо упускать случай. В бою с каждым новым противником рискуешь баш на баш, здесь же два против одного. Если останусь, то до конца жизни буду упрекать себя за трусость, начну бояться, стану трусом. Трус не воин, погибает быстро.

— Поглядишь на тебя со стороны и подумаешь: ты не за жизнью гоняешься, но за смертью.

— У смерти нельзя выиграть. Можно обойти ее на круге раз, другой. Но она выигрывает один раз... и навсегда.

— Ты мудрый воин. Я буду ждать тебя, и ты вернешься, когда однажды поймешь, что сила Великого Хана не в его войнах — они погибают, подчиняя других, и те погибают, подчиняя третьих. Даже тумен Алтын-нойона редеет. Вечны только мы — стражи. Ради укоренения на Земле праведных нравов посылающие в священный огонь войны все новых и новых воинов.