Боярин. Князь Рязанский

— А где вы тут рыцарей видите? Мы — русские. И к врагам своим относимся по-нашенски. Хотим — милуем, а хотим — на кол. Нам плевать на ваши законы рыцарства. У нас свои законы. И в нашем государстве мы живём по ним. А главный закон русского человека — с предателями переговоры не вести.

— Но вы нас позвали...

— Я?! Вас?! Вы сами пришли... — я рассмеялся, Григорий и вестовые тоже, а Степан так "громыхнул" своим басом из люка, что троица подпрыгнула.

— Но мы не знали...

— Мне вас пожалеть? Понять и отпустить?

Они кивнули разом. Мне было смешно, и я прыснул в кулак.

— После смерти тех князей Гомельских, кто наследует Гомель?

— Я, — сказал самый младший из троицы. — Я тоже Гомельский. Михаил. А они... точно... Того... Преставились?

— Похоже на то...

Я посмотрел на молодого, чуть старше меня парня, и вздохнув, дал ему оптику, оставляя на своей руке кожаный ремешок. Многие отбрасывали прицел, впервые глянув в объектив и увидя вдруг приблизившуюся цель.

— Посмотри через трубу на корабль.

Михаил Гомельский, посмотрев, распрямил спину и повёл шеей.

— Оба лежат, накрытые плащами, — повернувшись, сказал он своим напарникам.

Те склонили перед ним головы, и присели, согнув одно колено.

— Вы ещё тут па-де-де станцуйте, — смеясь сказал я. — Гомель не твой. И даже не мой... А его, — я показал пальцем на северо-восток.

— Кого? — Спросил Михаил Гомельский.

— Царя Российского, — дурья твоя башка. Товарищ полковник, шмальните-ка ещё пару раз такими же зарядами. Чтобы флаг белый на тех корытах подняли.

— Не надо, прошу вас, сударь, — взял меня за руку Гомельский. — Мы сдаёмся.

— Григорий Иванович! У вас заготовлен акт капитуляции?

— Так точно, Великий Князь! — Сказал полковник.

— Давайте.

Григорий раскрыл свой планшет, и достал кожаную папку с двумя листами пергамента с одинаковым, отпечатанным типографским текстом, с пробелами на местах с названиями городов и имен, подписавшихся от сдающейся стороны.

— Читайте... — Сказал я.

Гомельский читал и менялся в лице. Потом обернулся к своим приятелям по несчастью и сказал:

— Слова отпечатаны... не писаны. И скокма у вас таких "капитуляций"? — С вызовом спросил он.

— Вся Польша, — спокойно глядя ему в глаза, сказал я. — Меня зовут Михаил Фёдорович Рязанов.

Гомельский расширил глаза и медленно опустился на колено, склонив голову.

— Это, господа, тот Михаил Польский, у которого договор с Турецким Султаном и с Пруссией. И на чьей стороне Орден.

Оставшиеся двое тоже удивлённо расширили глаза, и опустились на правое колено.

— Я не Польский, а Рязанский, а в остальном всё правильно, — хмыкнул я.

Посмотрев на стоявших на коленях князей, я спросил:

— Подписывать капитуляцию будете?

* * *

С теплом работы, естественно, прибавилось. Посадили вдоль дороги злаки, лён. От вступления в колхоз народ воздержался. Мужики всю зиму и весну бродили по округе. Брали пробы земли, растаивали её, нюхали, бодяжили водой, пили взвесь, жевали всухомятку. Определили, что вдоль дороги на Минск, самая нормальная. А так, земля в округе — дрянь. Песок, глина, да торф.

Я это знал и раньше, поэтому картофель высадил под Смоленском, отправив туда несколько семей моих первых колхозников, а здесь, вдоль трассы высадил кукурузу, а в промежутке между зелёной и красной горками, у переправы — арбузы. Казённых "колхозников" у меня было шесть сотен бойцов.

Зато глины здесь было много всякой: и кирпичной, и керамической, и огнеупорной, и цементной. Песка стекольного.... А железа болотного... Тут его и до нас собирали, но ковать не ковали. И не плавили. Было и метеоритное железо, которого уже насобирали возле села Брагино около тонны.

Со вторым поездом приехал сын Ивана Кузьмича, приказчика огненных дел из Рязани. За зиму он поставил здесь, и ковальное, и кирпичное дело, а сейчас ещё и стекольным занялся. Охотников пойти на службу к нему в огненный приказ было предостаточно. Казна платила справно. Ежемесячно.

По правому берегу часть частокола, до отмели, установили ещё по зиме, разобрав все, кроме побережной, стены крепости. Сейчас стали укреплять левый берег Днепра от устья Сожа за отмель, устраивая на месте естественной переправы большой судоходный шлюз с подъемным мостом. Там же ставили и водяные мельницы, льномялки, и водяные шестерёнчатые гидромашины, вращающиеся от напора воды. Весь металл сейчас шёл на трубы и металлические скобы.

В конце июля от Александра Олельковича прибыл гонец с вестью о том, что в большинстве уездов мятеж подавлен, захваченные бунтовщики ожидают моего суда. В Минске для этого подготовлена моя резиденция в только что построенном местном замке.

Ехать из Лоева мне не хотелось по нескольким причинам. Во-первых, я ждал гостей от султана, во-вторых от князей Глинских, в-третьих — мы стали закладывать новую кирпичную крепость, а главное, — меня втянуло строительство храма.

Храм уже был возведён под самую маковку, над которой плотники трудились с особым тщанием. Из Рязани доставили, отлитый Кузьмичом лично, бронзовый колокол с надписью: "От Князя Михаила Фёдоровича Рязанова городу Лоеву. Отлил Иван Кузьмич Ковалёв". Изготовлен крест с месяцем и узкими вторичными лучами — почти восьмиконечный. Ожидался праздник водружения креста и первого удара колокола. Я не мог его пропустить.

Замок свой я расширил, надстроив несколько хоромин с подклетями, и сделав к ним переходы, как и было заведено в этом мире. В том числе, я надстроил зал приемов. Не слишком большой, правда... "Сойдёт", — подумал я, и пригласил всех подсудимых на суд к себе.

Наступил торжественный день водружения креста и полумесяца. Мы так его официально и назвали, о чем наши гонцы разнесли по всей округе, вплоть до города Чернигова. К тому времени стали стекаться гости. Стояла середина августа 1455 года.

Князья Глинские прибыли из Чернигова втроём и с сотней воев, оставшихся за моим кордоном на левом берегу. Князья и свои шатры разбили там же.

Сулейман бей прибыл в день праздника рано утром. Я встречал его на тяжёлом вороном рыцарском коне. Кроме чёрной кожаной широкополой шляпы, кожаных штанов и куртки, никаких изысканных одежд на мне не было. Шёл накрапывающий дождь. И мой наряд соответствовал погоде.

— Плохая погода для праздника, Князь.

— Для радости любая погода хороша, а в горе, и солнце не в радость.

Сулейман бей качнул головой из стороны в сторону, видимо не зная, что ответить, но я выручил его.

— Будет солнце.

— Откуда знаешь?

— У меня есть предсказатель погоды.

Сулейман засмеялся.

— У меня тоже есть — мои колени, но они предсказывают только плохую погоду.

— Мои колени пока молчат, поэтому у меня есть другой предсказатель. Я покажу тебе. Это простая еловая веточка.

Мы как раз въезжали в широкие ворота нижней кирпичной крепости, где по сторонам дороги на юго-восточном склоне я высадил арбузы.

— Карпуз! — Воскликнул посол. — Откуда?!

Я пожал плечами, и развёл руками. Арбузы росли обильно и уже вызревали. Весь склон был уложен большими зелено-пятнистыми, слегка вытянутыми шарами.

— Точно — Шайтан! — Покачал головой Сулейман.

— У меня и в Рязани росли арбузы, — пожал плечами я. — Мне друг из Индии семена привёз в подарок.

— Друг из Индии... Хиндостан-да не тур бир аркадаси олабилир... — тихо пробормотал он.

Я турецкого не знал, и мне было по "барабану", что он бормочет.

— Сегодня будем пробовать.

— Давно я не ел карбуз. Тут нет хороший карбуз.

— Наши отличные.

Это был особый, хорошо родивший в этих широтах, гибрид моего времени, который не ела ни одна крылатая дрянь, потому, что семена были заговорены Феофаном. За три года обильных урожаев, я вышел на торговый рынок Российского государства, и ещё планировал держать его лет пять.

Площадь у храма, уложенная керамической плиткой, была заполнена народом. Я, кивком головы, поздоровался с князьями Глинскими, с князем Олельковичем, князем Гомельским. С ними мы уже с утра виделись, поэтому обошлись без церемоний. Все стояли, запрокинув головы вверх. Крест уже лежал на площадке, надстроенной ниже маковки.

Оглядев присутствующих, я перекрестился и крикнул:

— С Богом!

Крест стал медленно подниматься, подталкиваемый длинными шестами, оперевшись комлем в центр маковки. С противоположной стороны его поддерживали канатами. Поднявшись вертикально, крест резко просел, встав на штатное место. Ударил колокол! Потом ещё раз, третий, а потом звонко напевно зазвучала молитва:

— Господи, иже еси на небесех! Да светиться имя твое, да будет царствие твое... как на земле, так и на небесех...

После христианской молитвы запел муэдзин:

— Аллааху акбарул-лааху акбар... Ашхаду алляя иляяхэ илля ллаах... Ашхаду анна мухаммадар-расуулюл-лаах...

Снова ударил колокол, и кто-то пошёл в храм, а мусульмане смотрели на Сулеймана. Сулейман посмотрел на меня, и я повёл его к углу церкви, в который был встроен Камень Храма Адама.

Сулейман, прочитав молитву, подошёл к камню, и положил на него руку, постоял немного, и поцеловав его, отошёл. Вслед за ним к камню шли и шли, прикладываясь и целуя его, люди Сулеймана.

— Большое ты дело сделал, Михаил Фёдорович, — сказал Сулейман, и обнял меня. — Веди к столу, Князь, веселиться будем... Ну, и где твоё солнце? — Спросил он, посмотрев на небо, и охнул...

Никто не заметил, что дождь прекратился. Над Днепром висела радуга. Сквозь тучи пробивалось солнце.

— Везёт тебе, Князь! — Вскинув руки вверх, сказал он. — Где арбузы? Не томи...

* * *

На следующий день после праздника я судил мятежников. Передо мной стояли: Радзивилл и Станислав Остиковичи, Гольшанский Юрий Семёнович с двумя сыновьями: Александром и Иваном, Иван Гаштольд с сыном Мартином. Это были самые родовитые представители Великого Княжества Литовского. Я смотрел на них и думал... Хотя нет. Сейчас я не думал, а выбирал из нескольких продуманных ранее решений. А смотрел я на них, чтобы прочитать их мысли. Но это были матёрые волки, закалённые не только в боях, но и в интригах междоусобной борьбы, в битвах за место у трона, а некоторые и за трон. По сравнению с ними, при всём моём жизненном опыте, я был щенок.

Но сейчас в моих руках была их жизнь, и будущие России. И вот, когда оно будет лучше, с ними, или без них, я не знал. Убирая их, я усиливал Олельковичей... И ещё несколько, сейчас слабых семей... Поняв, что я снова начинаю мысленную логическую карусель, которая меня ещё ни разу никуда не привела, я остановил свои мысли. Не только я смотрел на них, но и они смотрели на меня. Почти все спокойно и слегка насмешливо.

Я помотал головой, сбросив мор раздумий, и сказал:

— Я оставлю вам жизнь.

У обоих Остиковичей одновременно промелькнула гримаса презрения, да и у остальных на лицах не было облегчения. У молодого Ивана Гольшанского промелькнуло что-то вроде разочарования.

— Я оставлю вам жизнь, — повторил я, растягивая слова, — подарив вас Турецкому Султану. Ни мне, ни государю нашему вы не нужны. Султан подарок соизволил принять... Так ведь, уважаемый Сулейман бей?

— Истинно так, Великий Князь.

— Мне всё равно, что султан с вами сделает...

У младшего Гольшанского подкосились ноги и он упал. Отец и брат приподняли его, но Иван стоять не мог. У всех других гримасы на лицах сменились на испуг. Только оба Остиковича, не изменили своей презрительной усмешки.

— И так... Я оставляю всем вам жизнь, кроме Радзивила и Станислава Остиковичей. Они оба предали царя Василия Васильевича дважды. Первый раз, когда они отпустили Дмитрия Шемяку, и второй раз — теперь, подняв бунт в Ливонском Княжестве. Казнь, отсечением головы, состоится немедленно палачом в пытошной каморе. Увести! — Крикнул я громко.

Четверо конвоиров, по двое, взяв их за руки, вывели князей в двери, и потащили вниз по лестницам в подвал "воровского приказа". Я посмотрел на Князя Олельковича. Он сидел белее снега. Глинские о чём-то переговаривались. Гомельский сидел потупив голову.

— А эти, Сулейман бей, ваши! Забирайте...

— Спасибо за подарок, Великий Князь. А мы не посмотрим на казнь?

— На Руси не принято наказание превращать в развлечение.

— В этом ваша сила и ваша слабость, — сказал посол вздыхая, — Когда воин не только умирает радостно, но и убивает с радостью, он жаждет убивать, и он не победим.

— Согласен, Великий Посол, наши воины жалеют своих врагов, и в этом наша слабость. Но мы слишком любим наше Отечество, и эта сила любви во сто крат сильнее желания убивать. И тогда у наших врагов желание убивать вдруг пропадает, и появляется желание бежать.

Я говорил эти слова улыбаясь, почти смеясь, без напряжения и угрозы. Легко и спокойно. И Сулейман, тоже улыбнулся.

— У нас с тобой сильные и мужественные воины, — сказал посол, тоже смеясь. — И нам нет нужды проверять, кто из них побежит быстрее...

* * *

— Ты почему смурной? Не понравилось моё решение по бунтарям? — Спросил я Михаила Гомельского. Мы сидели с ним на скамье, установленной на входе в "разборную палату" воровского приказа, где только что закончилось "судилище".

— Не понравилось, — тихо сказал он. — Не по-христиански так...

— Тебе, как голове своего уезда, тоже придётся принимать решения, которые не многим будут по нраву. Всегда найдутся недовольные. Вон, гомельским понравилось решение, потому что они знают, что служить можно и туркам, и татарам. Ведь так и было столетиями. Русичи даже воевали с татарами Кавказ и Сарматские степи.

Ничего там с ними страшного не произойдёт. Им ещё и уделы султан в окраинных землях, в Венгрии, или в Болгарии даст. Султан сейчас на Папские земли пойдёт, и ему хорошие воины во, как нужны! — Я провёл большим пальцем по своей шее.

— У нас с ним уговор особый... Не переживай за них. Мы пока воевать не будем. Будем государство строить. А ты... Ежели хочешь себя в войне испытать, мне скажи. Наши многие вои султану помогать будут. Может быть и я пойду.

Михаил смотрел на меня некоторое время недоверчиво, а потом, поняв смысл сказанного, — изумлённо.

— Ты токма, не говори никому о том. Акромя тебя никто не знает о моих задумках. Коль о том заговорят, я пойму, что это от тебя "утекло". А моё доверие восстановить будет ох, как не просто...

— Я ведь не просил говорить мне... Да и клятвы не давал, чтобы молчать...

— Ты мне клятву верности дал. Помнишь?

Михаил снова опустил голову.

— Так то... по нужде вроде, как было...

— А, вот, что тебя мучает... — я усмехнулся. — Согласен. По нужде.

Я сделал паузу и сказал.

— Я отдаю тебе твою клятву верности, Михаил Гомельский. Но тогда, сдавай свои полномочия уездного головы своему помощнику, и можешь быть свободным. Ступай куда хочешь, живи, как знаешь. Усадьба у тебя в Гомеле есть. Деньги, пока, тоже. Но, ты, при должности государственные секреты узнал, и коли их кому расскажешь..., я тебе даже голову рубить не стану, а просто на кол посажу. И на груди повешу досочку со словами: "Он выдал Царёву тайну". Иди! Передумаешь, возвращайся, поговорим. Всяко бывает. Молодой ты ишшо. Моча в башке булькат. Ступай от меня!