Орден для Поводыря

Селивана выбрали старостой только неделю спустя ухода последней телеги на Герьев. Все поверить не могли, что их мир рухнул, что никому их умения больше не нужны. И что нужно теперь как-то приспосабливаться. Как-то выживать.

Пока подъели запасы. Пока собрали и перековали в косы, серпы, гвозди и подковы валяющееся в цехах железо. Потом приехали сторожа, перестали пускать в оставленный людьми завод, и стало совсем худо. За лето никто из мастеровых так и не сподобился распахать и засеять поля... Несколько семей, получив паспорта, уже уехали в Кузнецк...

Пока разговаривали, староста все косился на подводы с мешками. И даже когда я сказал, что это бесплатно — не поверил. Переспросил еще раза три, и пока приехавшие с нами из Тогульского женщины с паперти не потащили в селение выданный им казаками паек, все недоверчиво качал головой.

Впрочем, мое предложение переехать в губернскую столицу, тоже было встречено без энтузиазма. Расстались на том, что Селиван обещал следующим же утром собрать общий сход и обсудить это с земляками.

Ночь получилась беспокойная. До самого утра из Томского шли и шли люди за причитающейся им долей продуктов.

Казачьи урядники, заведовавшие распределением привезенных благ, изо всех сил старались не шуметь. Но, сами знаете, как оно бывает — постоянно что-то брякало, или скрипело. Люди старались разговаривать вполголоса, но в ночной тиши даже легкий шелест ветра в кронах далеких деревьев, было отлично слышно.

Да еще одолевали думы. Злился на нетерпеливых томских жителей, ворочался на своем, сложенном из дерна, топчане под тонким походным одеялом, а сон все не шел.

Странно как-то все было. Странно и неправильно. Пятьсот здоровых, сильных мужиков за лето не сподобилось озаботиться пропитанием для своих семей?! Да посади они весной соток по тридцать-сорок той же картошки — и всю зиму можно пузо на печи чесать, ни о чем не задумываясь. Здесь же еще ни колорадского жука ни проволочника поди еще не водится. Урожай — дай Бог каждому получился бы. Неужто их кто-нибудь за вскопанные пяточки наказывать бы стал?

Однако что-то я возделываемых полей вокруг селища не встретил. Куцые огородики с несколькими грядками лука да чеснока возле домов. Кое-где в подзорную трубу удалось разглядеть светло-зеленые "головы" капустных кочанов. И все! Герочка мгновенно выводы сделал. Дескать, остались в поселке тупые, ленивые да безрукие, а путних-то, поди, давно на Гурьевские фабрики свезли. А ты, Герман Густавович, собрался этих трутней кормить бесплатно, и на свои будущие заводы зазывать...

Ну, на счет бесплатно — это Гера погорячился. Все-таки две тысячи рублей в продовольствие бабахнул, а это по нынешним временам — безумная сумма. У многих чиновников в год жалование меньше выходило. И дарить эти деньги я уж точно не собирался. Во-первых, все равно не оценят. Халява — она и есть халява. Как пришло, так и ушло. Пропьют, разбазарят, сгноят или мышам скормят. А во-вторых, как бы это цинично не звучало, мне было необходимо средство, способное привязать этих людей к себе. И две тысячи лично мне обязанных жителей губернии, это-таки гораздо лучше, чем просто две тысячи человек.

Правда, с того места, где Безсонов поставил наш лагерь, большую часть селения видно не было. Может, и были какие-нибудь посадки, но их и не разглядеть от дороги? Спрятали с глаз долой, от соблазнов всяких разных чиновников. А здесь низина. Казаки выбирали площадку, наиболее удобную для спуска лошадей к воде. Выставленные на ночь дозоры располагались на холме — у мертвого завода и Кузнецкого тракта.

Хорошо было бы в Томское съездить, да самому все хорошенько разглядеть. Но и тут незадача. Селиван собирался следующим же днем общий сход устроить, дабы донести до народа мои предложения. И соваться туда в момент этого эпохального события резона не было. Сами должны решить. Чтоб не говорили потом, что их принудили.

Уснуть удалось только под утро, когда проснулись птицы. И потому проспал почти до обеда. Потом полог палатки нагрелся на солнце, и в парусиновом жилище просто невозможно стало находиться.

Пока почивал, в лагере произошли значительные изменения. Во-первых, сгрузив с подвод остатки продовольствия, отбыли домой в Тугальское, нанятые там извозные мужички. А во-вторых, на рассвете, при смене далеко вынесенных дозоров, урядники обнаружили двоих своих подчиненных избитыми до бессознательного состояния. Оружия потерпевших на месте тоже не отыскалось.

Казаков аккуратно притащили в лагерь, и отправили в селение гонца за доктором, или хотя бы каким-нибудь туземным знахарем. А на место инцидента выехали сведущие в чтении следов ветераны. Следовало выяснить, кто именно посмел поднять руку на государевых воинов.

На всякий случай, караулы были усилены, ружья составлены в пирамиды у палаток, и все занятые в хозяйственных работах служивые, оказались вооруженными. Я только голову из своего шатра высунул, а мне Апанас уже заряженный револьвер в руки сунул. Сначала оружие, а чашку черного чая уже потом.

Честно говоря, я даже слегка растерялся от таких новостей. Ну, с извозчиками — понятно. Я с ними еще вчера рассчитался, и их здесь больше ничего не держало. А вот нападение на служащих Императорской армии — это серьезно. Согласно "Своду законов Российской Империи", том 2, третьего раздела, для злоумышленника это могло и петлей закончится. Причем я, как, хоть и временный, но командир, имел право провести следствие, судить и привести приговор в исполнение. Или, если существовала такая возможность, мог отправить виновных на суд в ближайший крупный населенный пункт. В тот же Кузнецк, например.

Только у казаков было и свое собственное, ни как не связанное с законами страны, мнение. Они чувствовали себя хозяевами этого огромного края, и любое покушение на члена своей касты воспринимали как подрыв авторитета всего сословия.

В общем, за раздумьями, я и вкуса того, чего ел на завтрак, не почувствовал. Сначала и вовсе есть не хотел. Пошел сдуру, после водных процедур, взглянуть на раненых, а от одного воспоминания о том зрелище, аппетит напрочь отшибало. Будто под экскаватор попали. Лицо — одна сплошная опухоль и кровоподтек. У одного, похоже, сломаны ребра, а у другого — обе руки.

Кое-как впихал в себя опостылевшую кашу со шкварками, и переоделся в походную одежду. Подпоясался и за ремень засунул испытанный пистоль. Достал из чехла, перезарядил и смазал основные узлы у подаренной Гилевым Спенсерки. Это Апанасу. Поди, не велика хитрость из этого полуавтомата стрелять, а мне за спину спокойнее будет...

Вернулись следопыты. Двое из пятерых. Доложились сотнику, а тот уже и ко мне явился. Следы злодеев вели к сторожке охранников завода. Видимо горные стражники таким способом решили поквитаться за вчерашние обиды. Зря все-таки мои казачки их по лугу нагайками гоняли, веселились. Нелюбовь служивых к горным архаровцам, вообще-то, давние корни имеет. Мне это Безсонов еще на Московском тракте рассказывал.

Лет этак с полста назад, решением наказного атамана, два сибирских кавалерийских полка были расформированы. Драгун, что в Кузнецкой да Бийских крепостях стояли, в Семипалатинск перевели, где по другим подразделениям разделили. А вот у Тобольского татарского полка и знамя забрали. Инородцев служивых, что по статусу к казакам приравнивались, по улусам распустили. Только большинство из них — потомственными воинами были. Ничего кроме как головы на скаку рубить — не умели. Им-то куда деваться было?

В общем, часть татар по казачьим полкам приняли. Старожилы сибирские давно с туземцами бок обок живут, уже бывает — и не разберешь — казак это лихой или татарин. А те, что в иное сословие перейти не пожелали, стали в стаи сбиваться и на тракте шалить. То есть, как бы, честь русского воинства замарали. Случалось — бывшие однополчане и друг друга рубали. Куда деваться? Каждый сам свою сторону выбрал...

Потом Алтайская администрация стала горную стражу собирать, и эти, которые с большой дороги, туда поспешили записаться. А ненависть уже вовсю полыхала. Одни другим завидовали, другие первых презирали...

Трое уже выехали к дамбе через Томь-Чумыш, чтоб вороги не удумали в свой наглядный Барнаул сбежать. Еще два десятка казачков спешно седлали коней. И судя по их лицам, месть не заставит себя ждать. Так что и мне пришлось поторапливаться. Не то, чтоб я намерение имел в давнишний спор вмешаться. Зачем мне из-за давно минувших дел отношение со своими телохранителями портить! Скорее хотел присмотреть за своими конвойными, чтоб слишком уж не... озоровали. А то народ нынче простой, цены человеческой жизни не ведающий.

Тракт огибал завод и, спускаясь с горы, вел дальше, мимо селения в сторону Кузнецка. А между заводом и селом зеленел изрезанный тропинками обширный луг. Ни деревца или кустика — наш отряд из окошек сторожки далеко видно было. И засевшие в ней стражники не придумали ничего лучшего, как начать стрелять по и так не добрым после случившегося казакам. Да еще и чью-то лошадь ранили...

Одна из пуль, словно весенний шершень, прожужжала и над моей головой. Одного этого вполне достаточно было, чтоб развешать злодеев по березам...

Окна выходили только на две стороны. В третьей стене была дверь, а четвертая была совершенно глухая и смотрела на заводской забор. "Мертвых зон" оказалось достаточно, чтоб полностью обложить строение, не подставляясь под дурную пулю. А вот выходить из своей крепости на скорый, но справедливый суд, стражники не торопились.

— Эх, туда бы дымовую шашку закинуть, — хмыкнул я, разглядывая поле боя из седла Принцессы. — Сами бы вылезли...

— Этточно, Ваше превосходительство, — оскалился сотник, и гаркнул кому-то из своих сержантов — урядников:

— Эй, Петруха, давай-ка, возьми молодших, да соберите соломки с хворостом. Щас мы этих лисицев из норы выкурим!

— Так! — грозно вскричал кто-то начальственным тоном со стороны хвоста моей кобылы. — Это, что тут у нас происходит? Потрудитесь объяснить!

Я обернулся быстрее здоровенного Безсонова, но он говорить начал первым.

— А ты сам-то, господин хороший...

Заложив руки за спину, подслеповато щуря глаза, на нас смотрел белокурый мужчина лет пятидесяти в кургузном, давно вышедшем из моды, темно-синем горном мундире со знаками отличия горной администрации. Пришлось выручать своего человека.

— С кем имею честь? — холодно поинтересовался я.

— Ага, — скривил тонкие губы чиновник. — Так это вы, молодой человек, начальствуете над этими бандитами? Я Лолий Васильевич Юргенсон, слыхали о таком?

— Нет, — совершенно искренне ответил я. — А что должен был бы?

— Я, стало быть, Верхотомский окружной управляющий приписными за Алтайскими заводами крестьянами! — должность из его уст прозвучала, так словно он член императорской семьи.

— Стало быть, бывший управляющий, — кивнул я. — Приписных-то, стало быть, уже и не осталось. Позвольте поинтересоваться...

Дверь в сторожку приоткрылась на секунду, и из образовавшейся щели раздался выстрел. Тяжелая пуля чиркнула по ножнам сотника и, изменив траекторию полета, вонзилась в плечо горного чиновника.

В одно мгновенье соскочивший с коня Безсонов подхватил Юргенсона, и уволок к забору, в невидимую для стрелков зону. Меня, взяв Принцессу под узду, туда же отвел Апанас.

Чиновнику повезло, что сорок грамм свинца потеряло убойную силу, столкнувшись с шашкой сотника. Неопрятного вида, расплющенная блямба пули сама вывалилась из набитого конским волосом плечика мундира. На коже счастливчика переливался всеми гематомными цветами синяк величиной с ладонь.

— Повезло их благородию, — качнул головой казачий командир. — Ваше превосходительство, их благородие бы в ихнюю усадебку бы отнесть. Да и вы тоже... Мы тут как-нибудь...

Медведь переминался с ноги на ногу, скромно разглядывая что-то на вытоптанной земле. Похоже, никто и не собирался выпускать злодейских стражников из подожженного домика...

— Пожалуй, — согласился я. А что мне еще оставалось? Начни я требовать суда, никто из казаков бы меня не понял. Это что? Я сомневаюсь в их способности самим восстановить справедливость? Или мне нужно было приказать конвойным все-таки вытащить стражников из укрытия, чтоб потом повесить? А в чем разница? Смерть, она и есть смерть...

В общем, я предпочел не вмешиваться. Тем более что появилась замечательная причина покинуть поле боя. И, быть может, получить какую-нибудь информацию.

С другой стороны завода, у берега реки, куда я вчера не стал заходить, нашлось настоящее, как я его себе и представлял, дворянское гнездо. Двухэтажная кирпичная усадьба, с колоннами у входа, высокими застекленными окнами и многочисленными дворовыми постройками. Только все вокруг выглядело слегка заброшенным, не жилым. В сторону правого флигеля с высоким деревянным крыльцом вела хорошо натоптанная тропа, а все остальное пространство двора заросло вездесущей лебедой.

Юрнегсон очнулся на крыльце. По-птичьи дернул головой, судорожно оглянулся и зашептал, одновременно пытаясь вдеть руку в рукав мундирчика:

— Здесь, здесь меня оставьте, голубчики. Не стоит Клару Павловну моим приключением-то пугать...

Два крепких казачка с готовностью посадили чиновника на серые доски крыльца, коротко поклонились и убежали за холм, к своим. Апанас принял у меня лошадь и сразу отошел в стронку, а я присел рядом с раненым.

— Вам повезло, Лолий Васильевич, — Господи, что за имечко-то! — Кабы не мундир, могло бы все иначе повернуться.

— Да, мундир жалко... Простите, вы не представились...

— Герман Густавович Лерхе, исправляющий должность начальника Томской губернии. Действительный статский советник.

— О! — он попытался вскочить. Пришлось ловить его за руку и усаживать обратно. — Титулярный советник, Лолий Васильевич Юргенсон, Ваше превосходительство. Ныне исправляю должность смотрителя Томского завода.

— Экак вас, — удивился я. — С управляющих крестьянами-то...

— Не прешелся-с, Ваше превосходительство, к обновлениям-с. Да-с. Я-то, знаете ли, человек старой формации-с. До манифеста меня тут всякий знал. И всякий черносошенный говорил-с обо мне, что, дескать, господин Юрнегсон суров, но справедлив. Я ведь и ребятишков ранее десяти годов отроду в весях забирать не велел, и пороть за провинности более дюжины плетей не назначал...

— Что значит — детей в деревнях?

Он и рассказал. И пока этот пожилой горный чиновник говорил, волосы на моей голове шевелились, так и норовя сбросить фуражку.

Алтайским заводам с каждым годом требовалось все больше и больше рабочих рук. Шахты становились глубже, леса, нещадно пережигаемые на древесный уголь, отступали все дальше от производства. Цеха расширялись. Техническую отсталость компенсировали увеличением числа мастеровых.

В тесных цехах все чаще случались несчастные случаи. Редко кто из рабочих, перешагнувших тридцатилетний рубеж, остался не помеченным раскаленными каплями брызгающегося чугуна, сохранил все пальцы на руках, или здоровые легкие. Рождающихся в семьях мастеровых детей оказалось недостаточно для восполнения естественной убыли...