Ксенос и фобос

Небо набухло, лохматясь разнесенными ветром краями туч. Мелкая морось, висящая в воздухе, обещала превратиться в проливной дождь. А могла — и в туман. Но одежда промокала от нее, как от настоящего дождя. И тропинки все развезло, вот и грохнулся под веселый смех ожидающих очередной грибник или рыбак, поскользнувшись на крутом травянистом откосе.

— Хватит ржать — капитан на палубе, — пробурчал он, ступая на доски пирса. — Покурили? Вот и марш вниз. Спать можете. Идти нам далеко, часа четыре, не меньше.

— А пить? — весело крикнул кто-то.

— А хоть упейся. Водка, говорят, радионуклеиды выводит. Вот и проверим.

— А там радиация? Вроде, не говорили? — забеспокоился кто-то.

— Проверим — узнаем. Тому, что говорят, верить никак нельзя, — все так же хмуро сказал пришедший последним и загрохотал сапогами по трапу, поднимаясь в рубку. — Концы там примите!

…

Уютно рычал за стальной переборкой двигатель. Катер подрагивал на встречной волне, но качки практически не было. На столе в узкой и длинной каюте, занимающей все свободное место под палубой, были расставлены бутылки водки, соки на запивку, мужики весело толкаясь, чуть суетливо выгружали из своих рюкзаков закуску. Тут же хвалились ножами, разрезая упаковку, кромсая на удобные куски хлеб, сало, не знающее национальностей и веры, колбасу. Порубили на дольки пару красивых ярких фиолетовых луковиц. Вскрыли пару судочков с порезанной селедкой.

— Эх, блин… Стол-то какой!

— Горячего бы. Надо было, знал бы, пловчику из дома захватить.

— Ха! А то — не знал, будто!

— Да ладно, мужики, и так хорошо пойдет! У всех налито? Ну, за наше дело!

— За удачу!

Пластиковые одноразовые стаканчики сблизились, рывком поднялись до уровня рта — х-ха! — вылились одним движением в привычные глотки. Замерли мужики на мгновение, ощущая, как пролилось, упало сверху вниз и потекло теплом по жилочкам. И только после паузы — дружный выдох, закуска — со смешками, когда сталкивались руки.

Компания была давно и крепко сбитая, знакомиться никому нужды не было. Под водку, под закуску пошли опять в ход старые и новые байки и анекдоты. Когда командир, оставив у штурвала хозяина катера, спустился вниз, услышал окончание очередного рассказа:

— Да я-то, в принципе, всегда знал, что здесь может быть все, что угодно. И не то, что в городе — во всей, так ее, области! Вот случай у меня был. Давно — я тогда как раз срочную служил практически по блату — недалеко от дома. И вот наш пацан из молодых палец сломал, указательный, а я был там медбратом. Мы его посадили в свою «таблетку»…

— «Буханку»?

— Нет, «Буханка» — это четыреста шестьдесят вторая. А мы на четыреста шестьдесят девятой. Слева, за рулем, значит, Султан — сто кило живого веса, с Казахстана. Справа — военврач пьяный в зюзю, мы его еле загрузили, но без него никак нельзя, а сзади мы с больным. Ночь, темно, мы несемся в Молотов.

— А где служил-то?

— Да тут, неподалеку, на Обве, у нас там городок был. Оттуда по левому берегу вдоль Камы и летели. И вот, вроде, уже недалеко было от города, но тут мотор чихнул и замолк. Тихо так сразу стало. Султан плавно так на обочину свернул, затормозил, ручник с хрустом вытянул и сидит, балдеет. Военврач спит. Фиг ли ему, пьяному… Я говорю, мол, Султан, ехать же надо! А он ключом туда-сюда покрутил и пальцем мне тыкает — видишь? Бензин — йок. Посидели мы так минут пять, подумали. А что думать? Ночь. Дорога лесная. Попуток не дождаться. Но, вроде, вдалеке справа какой-то огонек горит, мерещится. Деревня — не деревня, но что-то там есть, точно. Мы вылезли с Султаном, размяли ноги, он ведро достал — и двинули на огонек. И вот чем ближе, тем страньше все наши дела. Вдруг дорога появилась. Ну, то есть вот шли натурально по грязи, по раздолбанной колее, а вдруг твердая бетонка. И чуть не светится она — белым песочком откосы отсыпаны, чистота и порядок. Потом впереди баки какие-то большие, фонарь на столбе посреди площади яркий, колючка кругом, и какой-то дом с одним окном светящимся. Ну, мы к дому, конечно. Два раздолбая этаких. Дверь дернули — не закрыта. Вваливаемся. Вы картинку представьте себе, представьте. Ночь. Советский Союз. Не обозначенная ни на каких картах бетонка. Дом. В доме огромный стол посреди комнаты, на столе — карты расстелены. И мужик какой-то на этих картах мордой спит. Поднимает на шум голову, видит в дверях нас с Султаном в форме и при погонах, бледнеет и начинает орать дурным голосом «Нихт шиссен! Нихт шиссен!».

— Врешь, поди? Ну, врешь же!

— Чего мне врать? Все так и было. Я ему говорю: ты, мол, чего орешь? Нам бензин нужен! А он — только по-немецки что-то балаболит и чуть ли уже не «Гитлер капут» заводит… Начинаю перебирать: газолин? Газ? Ойл? — Я-я, отвечает, ойл. И ведет на улицу к бакам, откручивает кран, наливает нам ведро. Султан туда палец сует, нюхает, говорит — не то. Нефть, говорит. Ойл, спрашиваю? Я-я! — отзывается. — Ойл!

— Ну?

— Чего, ну? Так и вернулись к машине, Султан ключом крутнул — она вдруг и завелась. И мы спокойно доехали до больницы, сдали нашего больного. Вот не было же бензина — и вдруг он стал. Я и говорю: с тех еще пор я понял, что-то тут не просто в этой области. Что-то тут не так…

— Ты погоди, погоди, а этот-то, немец — он здесь каким боком? Что за фантастика?

— А-а-а… Это я потом уже узнал. Просто они тут по контракту нитку нефтепровода тянули.

— Тьфу, черт! Развел опять! — под общий хохот высказался самый старший на вид. И тут же обратил внимание на стоящего на трапе командира:

— О! Петрович! Ну, скажи — какой же ехидный народ пошел эта молодежь…

Петрович хмыкнул, оглядывая свою «армию», весело смотрящую на него от стола.

— Всю водку выпили?

— Командиру всегда найдем!

— Парами можно ходить проветриваться. Там туман лег — спокойно идем, — сказал Петрович, присаживаясь с краю и приподнимая до уровня глаз свой стакан.

— Ну, будем! Через час примерно, кстати, будем. Не страшно?

— А чего нам бояться? Ментовни там наверняка нет — первым делом слиняли, известный их мотив. Армия — на блокпостах и ходу в город не имеет. Город чист. Чист город, Петрович?

— Ну, вот через час и глянем. Пойдем двумя группами. Первая с Васильичем по центру, по ювелирке пройдется. Вторая со мной — сразу на Гознак. Что там взяли с собой? Стволы какие, дубинки, ножи — все под рукой держать на всякий случай. Мало ли… В общем, кончай закусывать, мужики, начинайте готовиться к высадке.

…

Высаживались перед грузовым портом. Задача была такая — чтобы не видел никто. А мост железнодорожный наверняка наблюдается. Вот, до всех мостов еще, ниже, у правого берега, и пристали мягко, опустили деревянный трап с набитыми поперек рейками, попрыгали на берег, протянули канат к тополю на крутизне, похватали рюкзаки под «хабар». Расчехлили, у кого что. Было три ружья, ножи охотничьи, а в чехлах для удочек везли заостренные с одной стороны обрезки труб с обмотанными изолентой рукоятками, удобные ухватистые дубинки из твердого дерева, локтя в полтора длиной, молотки на длинных рукоятках, как у железнодорожников.

— Ну, мужики, — Петрович сжал пальцы в кулак, постучал в такие же кулаки своим «бойцам». — Задача простая: брать то, что не занимает места и ценится у нас. Если попадутся военные — на рожон не лезть. Тут вполне могут быть исследовательские группы под охраной. Местных, если вякнет кто, бить, не жалея. Через двадцать часов отчаливаем, по темну. Ждать отставших не будем. Но и раньше уходить не станем. Нам нужна темная ночь. По течению можно даже на малых оборотах идти, без шума.

Одна группа полезла наверх к гаражам, чтобы там сразу свернуть налево, в центр. По карте им идти часа полтора-два. Кто-то из молодых заглянул в распахнутые ворота, зашел-вышел:

— Пусто, как в заводской столовке после свадьбы. Все вывезли.

— Я и говорю — в городе пусто и тихо…

Вторая группа пошла прямо, цепочкой под бетонным забором завода, стараясь не вылезать на перекрестки. Им те же два, а то и все три часа — вверх, к Гознаку. Там уж — как повезет. Правда, кто будет охранять фабрику в зоне ЧС? Вряд ли там кто остался.

…

— Васильич!

— Ну?

— Васильич, чудится мне, следят за нами.

— Чудится — перекрестись.

— Без балды, Васильич!

— Стоп! Отдохнем перед последним броском.

Группа замерла на перекрестке. Слева обширная площадь, какой-то памятник. Впереди парусом раскинулось здание местной администрации. До центральной улицы осталось всего ничего — пара кварталов.

— Вот тут Лёха говорит, что следят за нами. Кто заметил?

Все заоглядывались настороженно, но на улицах — будто вымерло. Правда, в такую рань в субботний день и в нормальное-то время прохожих практически не бывало.

— Вон, мелькнул кажись кто-то!

Все повернули головы. Вдалеке вышел из-за дома и нырнул обратно человек. И чуть дальше, у сухих фонтанов быстро шли двое. С другой стороны, напротив, во дворе старого деревянного двухэтажного дома тоже было какое-то движение.

— Ну? Не пусто, да… Но — пустынно. И потом, что нам эти местные? У нас катер, не забывайте. И времени полный рюкзак. Вперед!

Двинулись, было, но тут сзади раздался переливчатый свист, как если бы горошинку в свисток засунули. Притормозили, скучившись, завертев головами. А тут и впереди отозвалось. И сверху, с улиц ведущих наверх, к рынку, из дворов послышались свистки.

— Налево!

Побежали налево, по некошеной траве, спотыкаясь и толкаясь. Разойтись в стороны — страшно!

Опять свист сзади — но уже ближе. И остальные посвистывают. И тоже будто все ближе и ближе, а еще будто все больше их и больше, свистунов этих.

— В переулок, от площадей!

Задыхаясь, обливаясь потом, забежали за какие-то закопченные развалины, ушли с открытого места. Тут же перешли на шаг, отдуваясь и утираясь, продолжая, однако, двигаться в нужном направлении.

— Стоп! Местные, блин! А Петрович-то говорил…

Впереди, метрах в ста, как-то лениво и неторопливо разворачивалась в цепь поперек улицы группа мужиков с красными повязками на рукавах, вывернувшая из-за поворота.

— Пробьемся? — неуверенно предложил кто-то, покачивая в руке дубинку.

— Лучше вернуться, думаю. Раз туда не пускают — лучше вернуться.

Один из «красноповязочников» поднял руку ко рту — снова раздался свист.

И такой же свист — сзади! Такой же цепью, густеющей на глазах, наполняющейся народом, вытекающим из поперечных переулков, оказалась перегорожена улица и сзади.

— А вот теперь — прорываться. Вперед. К катеру не пустят. Ну, как на футболе?

Встав по двое, упершись плечом к плечу, рванули было вперед, в ногу топча асфальт. Но тут вздрогнул воздух от выстрела, провизжал жакан над головами, выступил вперед высокий седой мужик из местных, в сером плаще-пыльнике и тоже с красной повязкой на рукаве.

— Ну, здравствуй, племя младое, незнакомое. От имени совета рабочих депутатов поздравляю вас, новых жителей города Молотова. Предлагаю сложить инвентарь на землю и подходить по одному для знакомства и регистрации.

— Чего?

— Того. Глуховат ты, старшой? Повторяю для всех: теперь вы граждане нашего города. И будете исполнять законы нашего города.

— Не, нам бы домой…, — а глаза так и шарят, ища выход.

— Ваш дом теперь здесь. И отсюда никому пути нет, — сказано было так уверенно и спокойно, что мороз по коже и слезы на глазах.

И хочется еще доказать, что есть путь, что сейчас вобьем вас в землю, да пробьемся домой, к катеру… Но из-за поворота, со стороны реки, на выстрел выворачивает, слегка урча двигателем, БТР, и башенка с пулеметом повернута правильно, а сидящий сверху прапорщик в бронежилете кричит со смехом седому:

— Что за стрельба, а трупов нет? Плохой охотник!

— Да вот, новички у нас.

— Помочь?

— Ну, покараульте пока. Пока разберемся тут с ними…

Лето. Глава 13

По поводу происхождения слова Пермь возникло также немало предположений.

Широкую известность получило, например, мнение, согласно которому Пермь — видоизмененное коми слово парма — возвышенная местность, поросшая еловым лесом. Однако это предположение было отвергнуто и оказалось, что слово Пермь по происхождению не коми и не русское. Его истоки в языке летописной веси Перама. Основной территорией предков современных вепсов (веси) в прошлом было пространство между Ладожским и Онежским озерами (Перама по вепски — задняя Земля). Вепское Перама попало в русский язык в формах Перемь и Пермь. В связи с переселением населения с северо-запада территории слово Пермь попало сначала к вычегодским коми, проживавшим в бассейне Северной Двины, позднее Пермь пришло в Верхнее Прикамье. Пермь Великая так называли земли Западного Урала. …

… 1940 — Март. Город Пермь переименован в Молотов

Информация с сайта о городе

Семен сидел на скамейке в парке и медленно, со вкусом очищал уже второй подряд банан. Ну, получилось так — любил он бананы с детства. И потом, они сейчас были самым дешевым из фруктов-овощей, хотя о деньгах он никогда не задумывался. Но знал, что огурцы — и те дороже. А еще бананы — сытные. Съел пару-тройку длинных спелых сладких бананов — вроде, пообедал. И еще в рекламе говорили, какие-то там особые сахара, какие-то микроэлементы. В общем, и вкусно и полезно.

И лето он всегда любил. Вот даже такое, полубездельное, тихое. Вроде и рабочее, но не напряжное, без лишней суеты. Жаркое, но с ветерком. С проливными дождями по ночам, смывающими всю дневную пыль с города. С шелестом тополиных листьев над головой, и с девушками, с гордыми фигурами проходящими мимо.

Нет, бананов у него было много, потому что купил целую ветку и нес ее домой. Мог бы с девушками и поделиться. Но они, красиво шагая, что положено — спереди, что надо — сзади, двигались мимо Семена по тенистой аллее, только изредка стреляя глазами в сияющую желтым солнечным теплом банановую связку, лежащую рядом на скамейке, и иногда в него, длинного крепкого мужика среднего возраста в богатом костюме.

Ну, вот, загляделся на очередную пару девчонок, в спортивном и обтягивающем мелкой рысцой пробегающую мимо. А банан — спелый. Ты его такой чистишь, а он отламывается, и — ба-бах! Почти весь упал. Прямо на песок. Черт побери!

Семен наклонился, чтобы поднять и выкинуть в ярко-зеленую урну, стоящую тут же, но остановился, привлеченный мельтешением вокруг банана. Муравьи! Он с детства любил муравьев. Столько раз замирал на полдня над большим лесным муравейником с крупными рыжими муравьями. Или даже "брал шефство" над маленькими черными мурашками, живущими на краю тропинки под землей. И книжки читал про муравьев. Даже Никитина, хоть этого и с трудом. Раньше читал.

Он взял мягкий, сладкий банан, вывалянный в песке, и перенес на обочину, положил на горки рыжего песка, показывающие муравьиные норки. Буквально через минуту мелкие черные муравьи вгрызлись в банан.