Небо шамана. 1 часть

В Мешхеде нас приняли на большой аэродром, на котором уже разместились два наших истребительных полка, и места всем хватило. В стороне была свалка оттащенной разбомблённой техники бывшей авиации Ирана. Нам отвели место для стоянки в стороне от истребителей. Здесь впервые мы увидели наших техников. После перелёта все устали и завалились спать, едва нам показали наши палатки, сложновато у "Ильюшина" с курсовой устойчивостью и всё время полёта приходится очень внимательно работать ручкой, так, что все вымотались. Техники занялись нашими машинами. Назавтра нас усадили учить карту. Когда летели, видели вокруг разные горные массивы, благо видимость — "миллион на миллион", и привязать плоскую чёрно-белую карту к этому вздыбленному ландшафту очень трудно, ведь здесь над горами обязательно учитывать ещё и высотность, а не только выучить карту по плоскости. Помогли истребители, они здесь уже почти неделю и столкнулись с этой проблемой раньше, поэтому сделали хороший макет три на три метра всей северо-восточной части Ирана. Всё раскрасили, горы и населённые пункты подписали, так красиво сделали, что ощущение, будто действительно летишь над горами на очень большой высоте.

Сидели, учили карты, заодно знакомились. Нас окончательно разбили по звеньям. А на третий день наши два звена и командир на своей машине вылетели к новому месту базирования, вторая половина эскадрильи под командованием политрука и особиста осталась в Мешхеде. Наших техников услали за день до нас на машинах. Промежуточная дозаправка в Шахруде и посадка уже на подготовленной для нас площадке, которую расчистили буквально за два дня, и командир здесь уже побывал, слетал на штабном самолёте, поэтому сели за командирской машиной нормально. Это даже не аэродром, а действительно площадка примерно в сорока километрах на восток от города Кум, то есть почти посредине между Кумом и солёным озером Дерьячейе-Немек. Удобство площадки ещё в том, что Кум стоит у подножия гор в северной оконечности хребта Кухруд, между гор в низине, которая и определяет направление местных ветров либо на восток от Кума в сторону пустыни Деште-Кевир, либо на запад в обратном направлении, то есть наша площадка ориентированная с востока на запад почти гарантирована от боковых ветров. Даже если ветер набрал силу и словно в трубе просквозил в меридиональном направлении по долине между хребтами, где проходит дорога на Исфахан, то в районе Кума он всё равно вынужденно развернётся в восточном направлении. Кстати, маленькая особенность авиации, для всех "восточный ветер" — это ветер с востока, а для лётчиков — это ветер дующий на восток, то есть лётчики говорят не откуда он дует, а куда и это надо учитывать при получении информации по полётам. Часто для исключения накладок употребляют формулировки вроде "ветер с юго-запада" или "ветер дует на восток"...

Техники добрались до нас уставшие и запылённые до невозможности только на второй день. Поэтому многие работы по первому обустройству площадки легли на наши плечи. По периметру заняла оборону наша пехотная рота усиленная двумя танками Т-26 и одним пулемётным броневиком, один танк тоже пулемётный с двумя башенками, второй с пушкой. Они приехали на два дня раньше нас и уже успели выставить посты и оборудовать часть укреплённых позиций по периметру охраняемой зоны и их перекинули в помощь нам. К счастью, никто не предполагал здесь постоянное базирование, поэтому и от нас не требовалось заниматься капитальным строительством. Пехота обустроилась в обвалованных шатровых палатках и наскоро вырытых капонирах, мы поступили аналогично. Для нас гораздо важнее было качество нашей ВПП, с которой успели убрать только крупные камни и по краю взлётной полосы их уже почти все перетаскала себе на укрепления наша охрана. А нам пришлось делать обозначения краёв, которые будут хорошо видны сверху, потому, что ровная с высоты поверхность местной пустыни на деле гарантирует аварию при посадке на торчащих из спрессованного суглинка острых камнях. Выложили в начале посадочную "Т" прижатыми колышками и камнями полотнищами и обозначили границы флажками. Вообще, для нас стало регулярным делом проходить по всей длине полосы и почти ежедневно собирать камушки, которых, сколько бы раз мы это не сделали, к концу полосы мало у кого было меньше набитого кармана, а чаще половины пилотки...

Вместе с техниками приехал наш доктор и с хода стал строить пожилого пехотного ротного фельдшера:

— Я вам уважаемый Евгений Николаевич совершенно ответственно заявляю, что если ваши внебрачные дети тонзиллитных варусных сусликов на пищеблоке не будут выполнять требования по санитарии и профилактике в условиях местной напряжённой эпидобстановки, они у меня в эпилептических припадках извинений до конца жизни биться будут! И чтобы любой как фамилию родной жены усвоил, что кипячение воды с целью обеззараживания — это не довести до кипения и сразу снять с огня! Обеззараживание — это кипячение "ключом" не меньше пятнадцати-двадцати минут... А если у меня, хоть один лётчик или техник на горшке из-за них присядет, я им без наркоза фаллопиевы трубы сухим тупфером пробужирую, пусть до амигдаллы проникнутся!...** — И так добрых полчаса перед аудиторией из фельдшера, повара и его помощника. Но я не про этот монолог, я случайно потом услышал реакцию повара, который и стал главным объектом пропесочивания и нападок нашего доктора. И раскрасневшийся толстый пехотный повар сердито бурчал:

— Вот ведь гад какой тилигентный! Лучше бы обматерил, чем так изуверски обзываться! Нет, чтоб в зубы дать, как нормальный человек, чем так перед людями позорить! Ой! Беда то откуда не ждали... Тудыть твою в растудыть! Ну, Николаич! Ну, прохвост какой! Придёшь ты ещё за добавкой!...

Наверно пришло время подробнее рассказать про тех, с кем меня свела военно-воздушная служба. Наш комэск — майор Бурдужа Николай Иванович, как уже говорил, имеющий награды: орден Боевого Красного Знамени и медаль "Двадцать лет РККА" и опыт из Испании, где по его словам совсем не выделялся внешним видом среди местных. А чего вы хотели от кудрявого черноволосого смуглого худощавого, черноглазого молдаванина из Одессы с изъеденным оспинами щеками? Когда нервничает, немного заикается и лицо круглыми глазами приобретает какое-то почти детское чуть обиженное выражение. Пока показал себя только с хорошей стороны.

Командир моего звена — старший лейтенант Цыганов Михаил Васильевич. Успел повоевать в Китае, где был в командировке с помощью нашим китайским друзьям, летал там на "Пятнадцатом Бисе", даже в одном воздушном бою побывал, где их шестёрку из облаков нагло атаковали два биплана с маньчжурскими знаками на крыльях, но один быстро задымил и они со снижением ретировались, то есть в этом бою наши победили. Вообще, из памяти Сани был стереотип, что при такой фамилии должна быть и соответствующая цыганистая внешность, как у Бурдужи, то есть чернявый, худой и весь крученный, можно даже с золотой фиксой и цыкать зубом. Мой командир всем своим видом плевал на эти стереотипы, так как был голубоглазым блондином с кряжистой угловатой фигурой моего роста на чуть кривоватых кавалерийских ногах. Причём, волосы светлые почти белые, но не седые, как он говорил, к весне станут соломенные, а летом выгорают добела. Если раньше я думал, что Гурьянов плотный крепыш, то рядом с широкостной массивной фигурой командира моего звена я выгляжу изящно, а моя далеко не аристократическая рука в его лапище при рукопожатии исчезает целиком. И при этом он совсем не толстый, никакого висящего живота, мощь и могутность, что силой веет даже на вид, а распахнутые глаза, словно небо в себе отразили. За имя и отчество попробовали приладить Цыганову прозвище "Фрунзе", но оно не прижилось...

Я первый лётчик или ведомый звена, а второй у нас — Витя, младший сержант Мельник Виктор Ильич, худощавый, гибкий стройный сероглазый русоволосый совсем молодой паренёк из ускоренного выпуска "Качи"

* * *

весной этого года. Довольно невинная внешность, если бы не достаточно жёсткая нижняя челюсть делающая лицо вытянутым и намекающая, что упрямства ему не занимать. Он почему-то моментально сдружился с моим техником — сержантом авиационной технической службы Николаем Игоревичем Мищуком. Лет двадцати пяти, худой нескладный с непокорными каштановыми кудрями, которые вечно торчат во все стороны, с чуть прищуренными серо-голубыми глазами, шкода и авантюрист, наверно потому они с Мельником и сошлись, с его техником — степенным далеко за сорок воентехником Фадеевичем не порезвишься. Я бы поменялся и взял Фадеевича на свою машину, но командир это не одобрил.

Командир второго звена лейтенант Лашкевич, а его ведомые: старшина Блинов и сержант Польчиков. Главный над всеми нашими аэродромными техническими силами старший воентехник Макаров Сергей Модестович, лет сорока, с пшеничными усами, круглым животиком и оттопыренными ушами, с невинной простодушной круглой физиономией и носом-картошкой, но специалист отличный. Ещё есть доктор Веселов и старший политрук Фалеев — особист нашей эскадрильи, который приехал к нам позже, а поначалу остался в Мешхеде со второй половиной эскадрильи. Других техников ещё больше десяти человек я просто ещё не знаю.

Первые дни в полном составе звеньев облётывали нашу зону ответственности. На самом деле всё воздушное пространство было разделено между истребительными полками, и они его полностью перекрывали своими патрулями. Нам тоже обозначили маршруты патрулирования, и мы летали, часто встречаясь в небе не только с нашими истребителями, но и с англичанами. Наша главная задача была обеспечивать безопасность работ по приведению в порядок дорог, которые проводят специалисты из САСШ. При этом юг Ирана до широты Исфахана был английской зоной, а севернее нашей. Вдоль края пустынь Иранского нагорья по предгорьям хребта Кухруд через Йезд и Бад в сторону Кума частично шла, а частично прокладывалась по старой караванной тропе, автомобильная и железные дороги. Другая дорога шла через Исфахан в сторону Хамадана. Примерно в полусотне километров к западу от Кума дорога Кум-Хамадан пересекалась с дорогой Исфахан-Тегеран. Вот этот перекрёсток и дорога на Исфахан, как и дорога до Бада и на юг примерно ещё километров семьдесят — были под нашей охраной.

Не нужно быть стратегическим гением, чтобы понять, насколько мизерная эффективность нашего воздушного патрулирования при отсутствии связи с землёй и между самолётами, если грубо и честно не называть это патрулирование бессмысленным. Даже, если бы мы просто сидели в получасовой готовности к вылету на своих площадках, толку от наших вылетов было бы гораздо больше. Мы скорее никого не защищали, а просто обозначали наше присутствие, и должны напугать тех, кто в этом ничего не понимает. Наше командование тоже не сидело, сложа руки, и уже через три дня мы стали летать парами, одна вдоль одной дороги, другая вдоль другой. Третья — дежурная, вернее звено из трёх самолётов сидело на аэродроме в готовности к вылету на помощь, хотя как дежурные без связи с самолётами должны узнать о том, что их помощь нужна? Пары постоянно менялись, так, что все успели побыть в разных ипостасях. По результатам первых ознакомительных полётов нас свели в пару с Витей, а командиры звеньев стали летать с Блиновым и Польчиковым, правда уже через два дня я стал ведомым у комэска или Цыганова, а Витя стал ведомым у Блинова. Честно сказать, мне совершенно не нравилось командовать даже парой, ну, одиночка я! Тем более, Витя почему-то считал, что мы совершенно равны и подчиняться мне для него унизительно и начал ершиться и чего-то своим поведением доказывать. Блинов же был уже опытным лётчиком, хотя мы выпускники одного года. Но он попал в те немногие единицы, которых успели переучить на "Илы" ещё до войны, и встретил её уже в кабине штурмовика где-то под Каунасом, а с начала войны успел поменять уже три машины и рядом с нами он был матёрым асом.

Каждое утро у нас начиналось ещё до восхода, когда мы вылезали из постелей, где первую половину ночи приходилось бороться с дневной жарой, обливаться потом и пытаться уснуть. А вторую половину сквозь сон судорожно натягивать на себя вдруг ставшие такими тоненькими и зябкими армейские байковые одеяла, под которые радостно заползала утренняя прохлада и выстужала мокрое от пота бельё. Вот так зябко поеживаясь, мы всем составом, как лётчики, так и техники шеренгой шли на взлётную полосу и в лучах встающего над пустыней солнца вместо зарядки собирали на полосе мелкие камни, которые каждый день появлялись новые, топотом разгоняя ящериц и змей. А особенно следовало смотреть, если вдруг подошва обо что-нибудь зацепилась, нужно обязательно нагнуться и посмотреть внимательно, и чаще всего выковырять из прессованного суглинка очередной, торчащий острый шип обломка камня, который намного опаснее для баллонов, чем валяющиеся камни. Здесь почти все камни удивительно острые, это вам не обкатанная волнами галька морского берега, здесь обломки скал не тёрлись и не оглаживались, как их отломило, так они и лежали веками в сберегающей их толще суглинковых пластов. А напороться на такой шип камерой шасси никто не хочет. Несколько покрышек уже порвали на этих шипах, к счастью на рулёжке или при малой скорости и обошлось без аварий и жертв, несколько синяков не в счёт. Так, что вместо зарядки ходим, собираем, выколупываем и никто не ворчит. Потом завтрак, утреннее свободное время или вылет, смотря как составлен план полётов. Если повезло, то вылет, когда можно по плану покидать учебные бомбы и отработать стрельбу после патрулирования, если повезёт, то даже из пушек. И эти восходы, когда пустыню вдруг освещает, выпрыгнувшее из-за гор солнце забыть нам будет очень не просто. Как и горьковатый солёный утренний ветер из пустыни с запахом солончаков Дерьячейе-Немек. Здесь привкусом местной соли за эти месяцы кажется пропиталась не только наша одежда и всё окружающее, но даже мы сами. Противная местная мелкая пыль проникает всюду и забивает всё так, что наши техники почти рыдают. А вот после обеда, когда палящее солнце успело прогреть всё вокруг, и жаркой марью начинал дрожать горизонт над пустыней, после небольшого затишья начинает дуть ветер с другой стороны, это с гор на место горячего воздуха пустыни начинает стекать холодный воздух. Иногда этот горный воздух приносит даже уже забытые лесные запахи. Часто ветер с гор становится сильным, не зря мы в свободное время занимались обваловкой стоянок наших самолётов и на каждой стоянке есть вбитые колья, к которым привязываем самолёты на стоянке.

Такое ощущение, что здесь вообще не бывает пасмурных дней, и ночь с высыпавшими на небо огромными, словно фонарики, звёздами не может быть без этого звёздного буйства. Но два дня у нас всё-таки были нелётными, когда из пустыни пришла песчаная буря и все были счастливы, что потратили время и силы на обваловку самолётных стоянок и палаток. Практически никакого серьёзного ущерба не случилось, очередной втык получил повар, из-за того, что по его вине пропала часть продуктов, хотя ругали не сильно, ведь ни у кого не было опыта защиты продуктов от всепроникающей пыли и солоноватого песка. И если одежду и вещи можно было просто вытряхнуть, пусть кашляя и чихая, то продукты вроде муки или большинства круп спасти не получится. И конечно все запомнили пережитые незабываемые часы, когда в круговерти рассвирепевшей стихии пыль стала забивать дыхание, то есть набиваться в бронхи и лёгкие, не смотря на попытки дышать через несколько слоёв мокрой, мгновенно высыхающей ткани и это внутри палаток, которые едва не улетали и совершенно не защищали. Неприятных оттенков к этому добавило то, что всё происходило при невозможности смотреть, то есть с зажмуренными глазами, в которые даже при надетых лётных очках набивался солёный песок и слёзы текли постоянно. Говорить о боеготовности подразделения в таких условиях слишком самонадеянно и если бы нашёлся кто-нибудь, способный бурю и песок игнорировать, он мог бы спеленать всех вместе с охраной, не сильно утомившись. Вот только среди живых таких уникумов не было, всё живое от разгула стихии спряталось, и наверно лучше всех было владельцам самых глубоких нор...