Шипы

Случилось днем, когда он, как обычно, был на "Каракатице". Стоял у окна своего кабинеты и наблюдал за тренировкой. Молоденький лейтенант гонял по полосе препятствий новобранцев. Они теряли части экипировки, падали, но никто из них не отползал в сторону, требуя пощады. На какое-то мгновение Тодгард даже забыл о терзавшем его беспокойстве по поводу пропавшего "Ричарда" и с гордостью улыбнулся. К этому лейтенанту полковник приглядывался уже давно. Можно сказать, положил на него глаз, как на подающего надежды офицера. И в этом была немалая заслуга самого полковника, когда-то настоявшего, чтобы подающий надежды сержант пошел в Офицерский Корпус.

От мыслей о будущем лейтенанта его отвлек вызов мобильника. Взглянув на номер вызывающего абонента, Тодгард почувствовал, как сердце екнуло и затрепыхалось раненой птицей. Понадобилось несколько секунд, чтобы натянуть на лицо обычное жесткое и непроницаемое выражение. И только потом можно было отвечать.

На холеном лице генерала Симмонса лежала печать высокомерия и эгоизма, а в глазах сквозило легкое презрение к окружающему миру. Тодгард был знаком с ним неформально, и у них с самого начала установились ровные дружеские отношения. Но после отказа Симмонса хотя бы шевельнуть бровью в сторону прояснения ситуации с "Ричардом Плантагенетом" и его экипажем, генерал стал вызывать у Тодгарда раздражение. И этот звонок мог на самом деле ничего не значит.

— Полковник Тодгард, приветствую.

Генерал Симмонс коротко кивнул. По обстановке вокруг Тодгард понял, что Симмонс сделал вызов не из своего рабочего кабинета, а... Из дома? Тодгард кивнул в ответ и холодно спросил:

— Чем обязан, генерал?

Секундной паузы перед ответом хватило, чтобы смутное ощущение подступающей беды превратилось в твердую уверенность. Там случилось что-то плохое. Что-то очень плохое. Лицо Тодгарда напряглось еще больше, превращаясь в маску.

— Ваш мальчик вышел на связь по экстренному каналу.

Что?! Что у них случилось?! Промолчал.

— Полагаю, — продолжил Симмонс, — Вы захотите увидеть запись. Я могу ее переслать, если вы скажете адрес.

Ни о чем не спрашивая, Тодгард продиктовал адрес своего электронного ящика. Симмонс снова кивнул, распрощался и отсоединился. Через несколько секунд напряженного ожидания компьютер на столе полковника тихо звякнул, извещая о новом сообщении.

Тодгард был спокоен, когда заходил в свой ящик, извлекал прикрепленный видеофайл и открывал его. Только морщины на лице пролегли резче и глубже. Он был спокоен еще три секунды белого шума, предворявшего запись, а потом...

Он ожидал увидеть Ли, и поэтому сначала не узнал человека, чье лицо появилось на мониторе. Запись была двухмерная и далеко не лучшего качества, но дело было совсем не в этом.

Это был Галлахер... нет, это была тень Галлахера. У того Джина Галлахера, которого знал Тодгард, глаза были ярко-голубые, как небо после дождя, а не выцветшие, вылинявшие, как старая тряпка. И они всегда смеялись, в них не было этого затравленного отчаяния и нечеловеческой тоски. У лица Галлахера всегда были правильные черты, из них троих он был самым красивым, и это невозможно было не признавать. Но сейчас он был грязен, изможден и небрит. И светлые дорожки на его щеках были настолько свежи, что Тодгарду привиделось, как слезы, оставившие их, все еще текут. И ни одной мысли, что же у них произошло. Руки полковника невольно сжались в кулаки.

Несколько долгих секунд Галлахер смотрел перед собой пустыми глазами. Тодгард мог бы поклясться, что ему стоило немалых усилий заставить себя говорить. Голос был севшим и срывался на хрип.

— Это частный корабль "Ричард Плантагенет", порт приписки Земля. Говорит капитан корабля Джин Галлахер.

Новая пауза, мучительно-длинная. Капитан? Почему капитан? Что с Ли? Тодгарду отчаянно хотелось перемотать немного вперед, но он боялся, что пропустит что-нибудь, что скажет еще Галлахер. Может быть, хоть что-нибудь, что прольет свет на происходящее.

Галлахер тяжело вздохнул, как будто собирался с последними силами, и еще тише сказал:

— Я возвращаюсь домой.

Сердце пропустило удар.

— Один...

Запись оборвалась. Тодгард уронил голову на скрещенные руки и несколько минут сидел неподвижно. Сердце шло с перебоями. Не замечая, что делает, полковник сунул руку под китель и начал растирать левую сторону груди. Легче не становилось.

Кто-то сунулся в кабинет. Тодгард рявкнул матом, и посетитель тут же убрался. Боль становилась все сильней. Тодгард понимал, что нужно вызвать медика, но сил дотянуться до интеркома уже не было. Только одна мысль билась в голове, не находя выхода наружу.

Простишь ли ты когда-нибудь меня, сынок?

...Галлахер почти не запомнил.

"Ричард Плантагенет" вошел во внешнее кольцо обитаемого космоса. Галлахер, прослушивавший эфир, уловил сигнал орбитальной станции "Нинья" — верный признак того, что он дома, на Земле. Или скоро будет. Но ведь в Солнечной системе космос уже не опасен. Здесь уже ничего не может случиться. Ничего плохого, потому что он дома. Так недалеко от Земли. Почти на Земле.

Улыбнувшись своим приятным мыслям, Галлахер вышел на связь. На мониторе появился диспетчер — молодая женщина с копной темных кудрей, на которых форменная пилотка едва держалась. И у нее был живой, а не компьютерный голос.

— Добро пожаловать в Солнечную систему. Орбитальная станция "Нинья", диспетчер Конти. Пожалуйста, назовите себя.

Галлахер назвался и тут же послал свой идентификационный код. Несколько минут ушло на проверку и выяснение прочих подробностей. Улыбнувшись, диспетчер Конти задала ему координаты курса внутри системы и отключилась.

Следующие несколько часов Галлахер провел в сильнейшем напряжении. Ему приходилось постоянно корректировать курс и следить за тем, что происходит вокруг него. Ближний космос был обитаем и тесен. Кроме того, он был возбужден близостью возвращения домой, что еще сильнее подхлестывало издерганную нервную систему.

Уже скоро. Совсем скоро все закончится.

Посадка на Луне прошла удачно, хотя и на пределе сил. Бессовестные космачи уже давно и вовсю использовали естественный земной спутник в качестве промежуточной станции, несмотря на постоянное нытье колонистов. Галлахер явился из дальних районов, а значит, автоматически был зачислен в "наглые бессовестные космачи". Техники из обслуживания кораблей в карантине нанимались преимущественно из коренных "лунатиков". Они смотрели на него с откровенной враждебностью и о чем-то тихо переговаривались. Галлахер стоял в стороне, скрестив на груди руки, и смотрел, как техники копошатся внутри и снаружи "Ричарда". Близость людей почему-то совсем не грела его, а тяготила.

Уже скоро... Карантин и все... Все закончится.

В доке наступила странная гнетущая тишина. Галлахер прислушался, чувствуя, как холодеет тело, а мельчайшие волоски становятся дыбом. Внутри "Ричарда" раздалось несколько удивленных возгласов.

— Эй, парни, что это здесь?

— Что-то шевелится. Может, что-то живое?

— Жив... О, Господи-заступник!

— Осторожно!

У Галлахера защемило сердце. Он догадывался, что там было. Он знал, КТО... Но неужели? Значит, у них ничего не получилось? Как же так? Значит, Гордон напрасно... Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Потому что кошмар уже закончился!

— Нет!

Они двигались ему навстречу, подпрыгивая и издавая радостные звуки. Три воплотившихся кошмара. Шипы проклятой Розы. У одного из пасти торчала нога. Она еще дергалась, словно человек пытался вылезти и откатить назад свою Смерть. Галлахер услышал солоноватый запах крови, запах возвращающегося ужаса. Почувствовал, как к телу прикасается толстый отвратительный язык, а острые зубы легко прокалывают беззащитную плоть. Увидел свой отчаянный крик и...

...ничего не произошло. Он проснулся, в поту, тяжело хватая воздух открытым ртом. Он перестал орать и резко сел. Он был на "Ричарде" совсем один. Летел домой. И ничего того не было, потому что это был сон. Просто сон. Отдышавшись, Галлахер сумел сориентироваться и издал истерический смешок.

У него было непреодолимое желание обойти корабль и проверить, не прихватил ли он с собой одну из этих тварей. Так, на всякий случай.

— Это идиотизм, — прошептал он, обращаясь к самому себе, и вздрогнул от звука собственного голоса.

Это было глупо. Все время их отсутствия "Ричард Плантагенет" был под защитой силового поля. Галлахер отлично помнил, как перед тем злополучным отлетом Лоуренс настроил поле так, чтобы оно могло пропускать только людей. Homo Sapiens. Поле выдержало ядерный взрыв и не могло пропустить ни одно живое существо.

И зачем? Ну, зачем они полетели тогда все? Вчетвером? Если бы хоть кто-то один остался на корабле, ничего этого не случилось бы. Они все были бы живы.

Нет ответов.

А если все же получилось? Если каким-то извращенным чудом твари проникли внутрь? Что дальше? Дальше Смерть. Гордон была напрасной жертвой. Он должен их найти и уничтожить снова. Галлахер представил себе недра корабля — отсеки и коридоры, в которых можно было играть в прятки целую вечность.

— Треккер!

Хорошо, треккер. Допустим, он их нашел. Допустим, он их нашел и даже смог не погибнуть в первую же минуту. Что дальше?

— Система самоуничтожения. Гордон, ты была права! Их можно будет уничтожить вместе с кораблем и плевать на все остальное.

А "все остальное" — это его жизнь. Галлахер не замечал, что говорит сам с собой. Сейчас самым главным было убедиться, что корабль чист, а обо всем остальном он подумает потом. Галлахер потянулся к стоявшей тут же бутылке виски и сделал три больших глотка, не замечая, как жжет подсаженное горло.

Вообще, алкоголь — это было первое, что он сделал, когда поднялся на борт "Ричарда" и задраил шлюз. Нужно было как-то остановить бившую его истерику, и Галлахер пошел по самому легкому пути. Еще на этапе, когда корабль только снаряжали, он позаботился о том, чтобы в числе прочего загрузили и алкоголь. Не то, чтобы Галлахер собирался удариться в запой, но ведь пригодилось.

Несколько первых глотков он не заметил. Виски вливалось в него, как вода, но уже через пять минут подействовало. Он смог успокоиться и взять себя в руки, насколько это вообще было возможно в его состоянии. Потом был сеанс связи и взлет. Как он сумел покинуть поле притяжения планеты, рассчитать и заложить курс, Галлахер уже не помнил. Отключился и проснулся от собственного крика почти сутки спустя.

Алкоголь затуманил мозги и придал решимости. Галлахер на всякий случай зарядил винтовку, сунул в ботинок нож, отыскал треккер и двинулся на поиски. Он не замечал, что его шатает из стороны в сторону. Не отдавал себе отчет, что, начав палить в любую тень, подожжет корабль и сделает свою гибель неизбежной. Не думал, что нож может ему пригодиться только для того, чтобы попытаться покончить с собой, если вдруг... Размахивая треккером, Галлахер крался по коридорам корабля, подстегиваемый своим страхом. Один раз треккер выдал тоненькое "биип", и на экране вспыхнула ярко-желтая точка. Галлахер подскочил, дико озираясь. Понадобилась почти минута, чтобы разобраться, что он поймал собственный отраженный сигнал. Несколько часов напряженных поисков ничего не дали.

Корабль был чист.

Или он просто никого не нашел.

Галлахер вернулся в рубку управления и сел за пульт. Были и другие меры предосторожности, и он собирался использовать их все. Безжалостно истязая корабль, он захлопывал двери, прочно изолируя отсеки один от другого. Ему казалось, что так он сможет избежать нападения, потому что шипы не смогут проколоть все слои. Сломаются.

Закончив с этим, Галлахер взялся за уточнение обратного курса. Самым простым было вернуться по своим следам, и Галлахер решил не усложнять себе жизнь. В конце концов, он будет присматривать за движением корабля, и, если что-то пойдет не так, сможет внести коррективы. Он просто хотел вернуться домой. Заложив данные в навигационную систему, он удовлетворенно хмыкнул и допил остатки виски.

— Да, девочка моя, — он хотел радостно засмеяться, но вместо этого вышло какое-то карканье, — Мы летим домой.

Галлахеру — семнадцать.

— Познакомьтесь — моя дочь Рози.

Как будто задохнулся от ее красоты. Тонкие горячие пальцы у губ — как сумасшествие.

— Безумно рад знакомству, мисс Ричардсон.

— Взаимно, мистер Галлахер.

Голубые глаза смеются, глядя на то, как зарделись щеки девушки. Ей всего пятнадцать, и это ее первый выход в свет. Красавица, которую хочется немедленно уложить в постель, и не выпускать оттуда ближайшую неделю. На ней — кремовое платье и снежно-белые остроносые туфельки, чайные розы в волосах, как знак ее имени. У Джина есть возможность показать все свое мастерство лучшего танцора в округе — не отдавить носы туфель и не обступать подол.

— Разрешите пригласить на танец, мисс Ричардсон.

Ее золотые ресницы взлетают и падают, как крылья бабочки.

— Охотно, мистер Галлахер. И называйте меня, пожалуйста, Рози.

— Охотно, — он передразнил ее невольно, но получилось очень мило, — Тогда вы называйте меня Джин.

— Хорошо, Джин.

Иезис, какая тонкая у нее талия. И как одуряюще от нее пахнет. Хорошо, что она слишком невинна, чтобы заметить его, хм... реакцию на нее. Даже странно, что настолько невинна.

Они летят по залу, и, кажется, что вокруг нет никого. Есть, но окружающие замерли, забыли, как дышать от восторга и восхищения. Если бы только не...

Иногда Галлахер вспоминал, что нужно поесть, помыться и вообще привести себя в порядок. Реже, чем это нужно было бы для того, чтобы организм начал восстанавливаться. Чаще всего вместо еды ему перепадала очередная порция алкоголя. Но упав однажды в голодный обморок, Галлахер заставлял себя есть, даже если совсем не хотелось. А не хотелось ему почти всегда. Несколько раз его рвало, и было очень противно потом запихивать еду в измученный желудок. Галлахер хотел долететь до дома и не загнуться по дороге. Мысль об этом очень стимулировала процесс пищеварения.

Часами он стоял под душем, вытянувшись под струями воды, закрыв глаза и обхватив себя за шею или за плечи. Он не чувствовал ни тепла, ни холода. Ему казалось, что его тело пахнет кровью и разложением, и Галлахер старался смыть, соскрести с себя этот запах, но ему все никак не удавалось. Он плакал от собственного бессилия и отчаяния, и уже не замечал этого.

Между четвертыми и пятыми сутками он потерял счет времени и сообразил, что, как следует обыскав медблок, сможет найти что-то более сильное, чем алкоголь, чтобы избавиться от страха, тоски и боли.

Галлахер уже не радовался, что остался жив после всей этой передряги. Он пытался спастись от одиночества и страха. Он старался спать как можно меньше, но эти немногие часы, необходимые для поддержания жизненных сил, превращались в сплошной кошмар, стоило только закрыть глаза. От снов тошнило, как и от еды, но есть и спать было необходимо. И Галлахер старался подойти к необходимости спать, будучи уже невменяемым. Чтобы просто забыться и не видеть никаких снов.