Der Sohn des Regiments (Рейхов сын)

Нельзя сказать, что подкрепления и припасы шли по этому пути бесконечным и непрерывным потоком. После захвата испанцами Гибралтара, снабжение армии на Ближнем Востоке было серьезно осложнено и шло через Суэц и Иран, разделяясь на два ручья, один из которых тек в Северную Африку, Александеру, а второй — в Турцию, к О`Коннору и Вейгану. И это были жидкие ручейки.

Британский торговый флот, избиваемый немецкими подводниками, испытывающий затруднения с топливом, не мог полностью удовлетворить потребности армейцев, и лишь гегемония Канингхема в Средиземном море, в свою очередь срывающего снабжение Гарибольди и Роммеля, не позволяла тем успешно наступать на египетском направлении. Этой же, во многом, причиной объяснялось и то, что уже через неделю после начала наступления англо-французских войск, продвижение их сильно замедлилось, а к этому дню, невзирая на все усилия, и вовсе сошло на нет. Гот и Рокоссовский так и не допустили врагов до Анкары вновь, хотя ее предместья уже были видны с передовых позиций атакующих, и, судя по всему, готовились к контрнаступлению. Срыв в снабжении англо-французов в этой ситуации, задержка доставки подкреплений, горючего и боеприпасов, грозили в этой ситуации самыми печальными для них последствиями. Однако находящейся глубоко в тылу транспортной артерии, казалось, ничто не угрожало при установившемся паритете в воздухе, хотя мосты, и автомобильные, и железнодорожные, на всем протяжении Киликийских Ворот были взяты под охрану сразу после их захвата.

— Что это, Жан? Какая-то пыль над дорогой. — рядовой Жильбер Ноиль произнес эти слова с ленцой, неторопливо. Какая опасность могла бы угрожать ему и его товарищам здесь, глубоко в тылу, в нескольких километрах от Намруна? Определенно — никакая.

Его товарищ, с которым он на пару стоял на карауле у перекинутого через небольшое ущелье старинного каменного моста, козырьком приложил ладонь ко лбу, прищурился, и несколько секунд вглядывался в дорогу.

— Стадо баранов. — наконец произнес он. — Шестеро мальчишек, арба, запряженная ишаком, и стадо баранов. Интересно, куда они их перегоняют?

— Мне больше интересно, разрешит ли аджъюдан экспроприировать хоть одного на нужды французской армии? Надоел сухой паек, хочется свежего мясца. Помнишь как Валери готовит баранинку, а? Пальчики оближешь. — Ноиль причмокнул губами и закатил глаза, призывая сослуживца вспомнить ощущения от поедания такого же, отнятого у турецких пастухов барашка.

— Ну так он же раньше работал в ресторане. — Жан сглотнул густо выделившуюся от воспоминаний слюну. — Давай, беги к мсье командиру, буди скорее. Они тут будут не позднее чем через четверть часа.

Когда отара, и сопровождающие ее мальчишки, старшему из которых едва ли исполнилось восемнадцать, а младший из которых выглядел четырнадцатилетним, пригнали баранов к мосту, дорогу им преградили пятеро ухмыляющихся, довольных донельзя французов. Старший из пастухов, одетых в какие-то невообразимые, но весьма живописные лохмотья, что-то энергично начал говорить аджъюдану по-турецки, отчаянно при этом жестикулируя, указывая то вперед, в направлении их движения, то назад, делал большие глаза, размахивал руками, в общем вел себя глупо, вызывая на лицах солдат все более и более широкие улыбки. Командир охраняющих мост французов отвечал односложно, качал головой, тыкал рукой в сторону баранов и грозно хмурил густые брови. За время этой беседы мальчишки-пастухи переместились к самому входу на мост, ближе к своему вожаку, и бросали мрачные взгляды на французов — по всему выходило, что с одним, а то и несколькими баранами им предстояло расстаться. Наконец ведший беседу парень тяжело вздохнул, опустил плечи и обречено махнул рукой, предлагая аджъюдану следовать за ним и самому выбрать зверя на заклание. Готовые в любой момент надавать мальчишкам по шеям, буде те упрутся, солдаты расслабились и начали довольно переглядываться. Их командир сделал пару шагов за своим визави, и тут же в воздухе блеснуло несколько ножей, выхваченных мальчишками из под лохмотьев. Все пять французов без звука повалились наземь.

— Гудериан! Доставай взрывчатку из арбы! — по-немецки крикнул старший из "пастухов", вытирая свой кинжал о форму аджъюдана. — Торопимся, парни, через час тут будет колонна английских танков!

— Не бзди, Руди, всё успеем. — отозвался Генка, скидывая солому с ящиков, которой они были засыпаны. — No pacaran!

Москва, Кремль

10 декабря 1940 г., 19 часов 45 минут

— ...таким образом, я поддерживаю выводы генерала Гота о том, что наступление неприятеля не только выдохлось, но и что, благодаря сорванному снабжению, англо-французские позиции как никогда сейчас слабы и могут быть легко сломлены координированным контрнаступлением. — Тимошенко заканчивал доклад перед высшим партийным и военным руководством Страны Советов. — Переброска и развертывание дополнительных сил на Ближний Восток нами закончена полностью, войска ожидают лишь приказа к началу операции.

— Ну а что лично ви, Семен Константинович, думаете о плане грядущего наступления, предложенного нам штабом Гота? — негромко поинтересовался Сталин.

— Начальник штаба Гота, генерал Пауллюс, лично прилетал в Москву для согласования плана "Блау". — отрапортовал нарком. — Это в высшей степени продуманная и компетентно спланированная операция. Мы внесли в нее некоторые уточнения, и теперь, в том виде в котором план находится сейчас, я полагаю возможным его принять к исполнению.

Перевал Киликийские Ворота (северная часть)

03 февраля 1941 г., 10 часов 00 минут

Турция, конечно, расположена гораздо южнее, положим, Архангельска, однако зима случается и там. Не такая морозная, разумеется, но как бы даже и не хуже. Человек, лишенный крова, может, при некоторых навыках, построить себе жилище из снега, переждать самую холодрыгу, укрыться от ветра и тем выжить — недаром же в сказке про домик лубяной и домик ледяной говорится, что и зайчик, и лисичка, зиму перенесли в своих жилищах вполне нормально. Да и те же эскимосские иглу пока никаким декретом никто не отменял.

В Турции так не извернешься. Зимы здесь прохладные — не сказать, что вообще уж студеные, так, поздняя осень в средней полосе, — однако в горах и предгорьях, на каменистых склонах, без стен, которые оградят от пронизывающего ветра и топлива, чтобы хоть чуточку отогреться, долго не протянешь. А если еще и еды нет, то стопроцентно околеешь.

Еда у Генки была. Припрятанная в куче веток и кизяка, вместе с рацией, оружием и биноклем. Им с Рудольфом фон Карловым удалось отыскать недалеко от облюбованного наблюдательного пункта небольшую пещерку, не пещерку даже — так, выемку в скале. А вот одежды теплой не было. Маскируясь под оборванцев-беженцев, которых согнала с насиженного места война, они намотали на себя множество грязных ношенных тряпок, бывших когда-то, наверное, одеждой (не за всю ткань, которая была на нем Кудрин смог бы в этом плане поручиться), однако тепло эти эрзац-костюмы держали плохо. Старая ткань была полна дыр и дырочек, расползалась от ветхости, да и изношена по большей части была до полной прозрачности.

— Л-легенда-да, blin-kompot. — пробормотал Гена, исполняя зубами партию кастаньет во фламенко. — Почему нельзя вести разведку притворяясь каким ни будь barinom, а не такой вот босотой? И подальше от места боевых действий, в тепле и уюте.

— Что поделать, послали б на разведку в Антарктиду, пришлось бы притвориться пингвинами. — ответил Руди, тоже синий от холода. — Их там полно. А здесь полно таких вот бедолаг.

Много в эти дни было в разоренной боевыми действиями Центральной и Южной Турции неприкаянных скитальцев в обносках, чьи дома были разрушены, семьи погибли или потерялись, которых некому было обогреть и приютить. Гораздо больше, не в пример прошлому году.

Некоторые скитались в одиночку, заглядывая в лица встречных воспаленными, слезящимися, голодными умоляющими глазами, трясущимися грязными руками пытающихся ухватить за край одежды каждого, кто казался им чуть более сытым, жалобными слабыми голосами вымаливая себе хоть кроху хлеба на пропитание. Одиночки, правда, в горах и предгорьях долго не жили, тянулись или к жилью, или к лесам, как зайцы обгладывали там кору на деревьях, а если сильно везло, могли и поймать себе на ужин чего — зайчика там, или мышонка...

В самом начале парням попался один такой. Изможденный, тощий словно скелет, он был еще теплый, когда Рудольф и Гена наткнулись на его тело.

Он лежал на спине, запрокинув лысую, обтянутую кожей голову к небу и перед кончиной видимо мучился голодухой, а не дурацкими мыслями, каковые приходят в голову всяким там князьям на поле Аустерлица. В зубах у него, гнилых, изъеденных цингой или кариесом (а может статься, и тем, и другим и еще кучей хворей) застряло несколько изжеванных сухих травинок, а в костлявом кулаке был целый пучок, изжеванной, с мятыми, разлохмаченными но так и не перекушенными стеблями.

Иные из бродяг собирались в целые шайки и промышляли грабежом, нападая другой раз даже на маленькие деревеньки. В большинстве случаев крестьянам удавалось от них отбиваться, но иногда удача улыбалась оборванцам, и тогда уцелевшие защитники, лишившиеся и еды, и крова, пополняли огромную массу скитальцев. Тем же, кто попадался им на дороге спастись, как правило не удавалось — человека лишали всего, даже жалких его обносков, и он умирал не столько от побоев, сколько от холода.

Долго, правда, такие банды не держались. Робинов из Локсли, умных и удачливых бандитов, среди них как-то не оказалось, так что в один, далеко не прекрасный день дело в них доходило до людоедства, а там уж вступал в силу закон крысиной стаи. После убийства и съедения нескольких человек из числа своих же (чего мясу пропадать-то?), бродяги, не дожидаясь появления среди них полноценного "крысиного волка" разбегались в разные стороны. Голоднее, зато можно спать спокойно, не ждать, когда тебе ночью глотку перережут.

Но большинство скиталось, перебиваясь то небольшими честными заработками там, где еще требовались рабочие руки, то подаянием от тех, кому еще было что дать, то помоями с солдатских кухонь, группками по два-семь человек. Обычно это были семьи, бывшие соседи, или иным образом еще до войны связанные как-то между собой люди. В таких группах, впрочем, случаи людоедства тоже случались — голод не тётка.

Под видом такой вот "группы", старшего и младшего братьев, и были заброшены для разведки фон Карлов и Кудрин/Гудериан. Кто заподозрит в шпионах двух мальчишек-оборванцев?

— Лучше уж в Антарктиду. — Генка шмыгнул носом. — Хочу быть этим, витязем в пингвиньей шкуре. Тепло, и не промокает.

— Нишкни. — Рудольф поднял руку, призывая напарника к тишине. — Слышишь? Моторы. Дуй быстро за биноклем!

Когда Гена вернулся к наблюдательному посту за валуном — покуда бегал и согрелся немного даже, — гул моторов автомобильной колонны был уже отчетливо слышен. Вскоре на дороге появилась и она сама.

— Наши. — констатировал фон Карлов очевидный факт. Грузовики были немецкие, это Кудрин разглядел и сам. — Горнострелки.

— Да? — Генка отнял у товарища бинокль, ничуть не смутившись такой мелочью, что тот старше не только по возрасту, но и по званию, и некоторое время вглядывался в него, затем странно хмыкнул. — Да, горнострелки. И очень знакомые горнострелки. Первый батальон сотого горного. Вон, в кабине головной машины Бюндель баранку крутит. А рядом с ним оберлейтенант фон Берне. Поздороваться спустимся?

— Вообще-то не положено. — фон Карлов замялся. — За полторы недели лазанья по горам все ему порядком осточертело, хотелось пообщаться не только с другом, но и другими людьми, такими же немцами, послушать новостей, поесть по-людски в конце-то концов...

Додумать мысль эту Рудольф не успел. Генка охнул, вновь вскинул бинокль к глазам и побледнел (или, учитывая синеватый оттенок кожи от холодрыги, поголубел).

— Руди, они с основной трассы сворачивают на боковую. Там же... там... — парень задохнулся.

— Предупредить не успеем, далеко. — скрипнул зубами его друг.

Кудрин бросился к куче сухих веточек, травы и кизяка.

— Не стреляй! — фон Карлов перехватил его за руки у самого схрона. — Не одни они услышат и капут уже нам.

— Не. — Генка мотнул головой. — Я не стрелять.

Намрун (Турция), штаб 1-ой горной дивизии

28 февраля 1941 г., 20 часов 20 минут

— Должен заметить, господа, что даже на войне добрые дела вполне себе вознаграждаются. — генерал-майор Губерт Ланц, вальяжно развалился в кресле, поблескивая новеньким "Железным крестом с мечами и дубовыми листьями".

Операция "Блау" близилась к своему логическому концу. Горные части коалиции расчистили для войск Киликийские Ворота и 6-я армия, командовать которой перед самым началом наступления был назначен его вдохновитель, Пауллюс, вырвалась на плато Урфа, ведя наступление строго на восток, к Гизантепу. Большая часть истощенных в предыдущих боях немецких и советских войск пока еще оставалась на плато Обрук, но вскоре и они должны были начать выдвижение. От Гизантипа основной массе войск следовало наступать на Алеппо.

А пока к Паулюсу шли подкрепления из румын, венгров, болгар, югославов, ну и турок, разумеется. Горные части покуда оставались контролировать перевал, но это была уже не служба, а синекура. Отбившиеся от своих частей и оголодавшие солдаты Новой Антанты сами выходили к егерям и сдавались.

Соответственно, солдаты, измученные долгими и тяжелыми боями расслабились, да и офицеры тоже. Штабы, где не нужно было принимать почти никаких решений, стремительно превращались в офицерские клубы, где за стаканчиком чего ни будь этакого, с алкоголем, можно было провести вечер. 100-й горный полк исключением не был, и сейчас господа офицеры, кроме тех, кто находился в караулах, собрались проводить угасший день обычным образом.

— Вот как, герр генерал? — скептически отозвался ветеран "Пивного путча", оберст Рихард Эрнст, командир 100-го горного полка, поблескивая стеклами очков. — Вы полагаете?

Ланц покосился на вытянутую "рыбью" физиономию оберста, задержал миг взгляд на его оттопыренных ушах, и негромко усмехнулся.

— И это вы спрашиваете у меня, Эрнст? А ведь кому как не вам знать об этом все. Господа, сейчас я расскажу вам события трехнедельной давности, подробности которых узнал только что.

Дождавшись когда все взгляды обратятся к нему и в комнате установится полная тишина, генерал набрал в грудь воздух, чтобы начать повествование, но тут за дверью раздался грохот и громкий смех, а миг спустя дверь отворилась, и на пороге появился донельзя довольный оберлейтенант, за которым виднелось несколько ухмыляющихся нижних чинов с кальянами в руках.

— Господа, — ничуть не смущаясь высокого начальства объявил тот, — прошу разрешения представить вам наш военный трофей, реквизированный у павших.