Der Sohn des Regiments (Рейхов сын)

Перевал Киликийские Ворота (северная часть)

03 февраля 1941 г., 10 часов 00 минут

Турция, конечно, расположена гораздо южнее, положим, Архангельска, однако зима случается и там. Не такая морозная, разумеется, но как бы даже и не хуже. Человек, лишенный крова, может, при некоторых навыках, построить себе жилище из снега, переждать самую холодрыгу, укрыться от ветра и тем выжить — недаром же в сказке про домик лубяной и домик ледяной говорится, что и зайчик, и лисичка, зиму перенесли в своих жилищах вполне нормально. Да и те же эскимосские иглу пока никаким декретом никто не отменял.

В Турции так не извернешься. Зимы здесь прохладные — не сказать, что вообще уж студеные, так, поздняя осень в средней полосе, — однако в горах и предгорьях, на каменистых склонах, без стен, которые оградят от пронизывающего ветра и топлива, чтобы хоть чуточку отогреться, долго не протянешь. А если еще и еды нет, то стопроцентно околеешь.

Еда у Генки была. Припрятанная в куче веток и кизяка, вместе с рацией, оружием и биноклем. Им с Рудольфом фон Карловым удалось отыскать недалеко от облюбованного наблюдательного пункта небольшую пещерку, не пещерку даже — так, выемку в скале. А вот одежды теплой не было. Маскируясь под оборванцев-беженцев, которых согнала с насиженного места война, они намотали на себя множество грязных ношенных тряпок, бывших когда-то, наверное, одеждой (не за всю ткань, которая была на нем Кудрин смог бы в этом плане поручиться), однако тепло эти эрзац-костюмы держали плохо. Старая ткань была полна дыр и дырочек, расползалась от ветхости, да и изношена по большей части была до полной прозрачности.

— Л-легенда-да, blin-kompot. — пробормотал Гена, исполняя зубами партию кастаньет во фламенко. — Почему нельзя вести разведку притворяясь каким ни будь barinom, а не такой вот босотой? И подальше от места боевых действий, в тепле и уюте.

— Что поделать, послали б на разведку в Антарктиду, пришлось бы притвориться пингвинами. — ответил Руди, тоже синий от холода. — Их там полно. А здесь полно таких вот бедолаг.

Много в эти дни было в разоренной боевыми действиями Центральной и Южной Турции неприкаянных скитальцев в обносках, чьи дома были разрушены, семьи погибли или потерялись, которых некому было обогреть и приютить. Гораздо больше, не в пример прошлому году.

Некоторые скитались в одиночку, заглядывая в лица встречных воспаленными, слезящимися, голодными умоляющими глазами, трясущимися грязными руками пытающихся ухватить за край одежды каждого, кто казался им чуть более сытым, жалобными слабыми голосами вымаливая себе хоть кроху хлеба на пропитание. Одиночки, правда, в горах и предгорьях долго не жили, тянулись или к жилью, или к лесам, как зайцы обгладывали там кору на деревьях, а если сильно везло, могли и поймать себе на ужин чего — зайчика там, или мышонка...

В самом начале парням попался один такой. Изможденный, тощий словно скелет, он был еще теплый, когда Рудольф и Гена наткнулись на его тело.

Он лежал на спине, запрокинув лысую, обтянутую кожей голову к небу и перед кончиной видимо мучился голодухой, а не дурацкими мыслями, каковые приходят в голову всяким там князьям на поле Аустерлица. В зубах у него, гнилых, изъеденных цингой или кариесом (а может статься, и тем, и другим и еще кучей хворей) застряло несколько изжеванных сухих травинок, а в костлявом кулаке был целый пучок, изжеванной, с мятыми, разлохмаченными но так и не перекушенными стеблями.

Иные из бродяг собирались в целые шайки и промышляли грабежом, нападая другой раз даже на маленькие деревеньки. В большинстве случаев крестьянам удавалось от них отбиваться, но иногда удача улыбалась оборванцам, и тогда уцелевшие защитники, лишившиеся и еды, и крова, пополняли огромную массу скитальцев. Тем же, кто попадался им на дороге спастись, как правило не удавалось — человека лишали всего, даже жалких его обносков, и он умирал не столько от побоев, сколько от холода.

Долго, правда, такие банды не держались. Робинов из Локсли, умных и удачливых бандитов, среди них как-то не оказалось, так что в один, далеко не прекрасный день дело в них доходило до людоедства, а там уж вступал в силу закон крысиной стаи. После убийства и съедения нескольких человек из числа своих же (чего мясу пропадать-то?), бродяги, не дожидаясь появления среди них полноценного "крысиного волка" разбегались в разные стороны. Голоднее, зато можно спать спокойно, не ждать, когда тебе ночью глотку перережут.

Но большинство скиталось, перебиваясь то небольшими честными заработками там, где еще требовались рабочие руки, то подаянием от тех, кому еще было что дать, то помоями с солдатских кухонь, группками по два-семь человек. Обычно это были семьи, бывшие соседи, или иным образом еще до войны связанные как-то между собой люди. В таких группах, впрочем, случаи людоедства тоже случались — голод не тётка.

Под видом такой вот "группы", старшего и младшего братьев, и были заброшены для разведки фон Карлов и Кудрин/Гудериан. Кто заподозрит в шпионах двух мальчишек-оборванцев?

— Лучше уж в Антарктиду. — Генка шмыгнул носом. — Хочу быть этим, витязем в пингвиньей шкуре. Тепло, и не промокает.

— Нишкни. — Рудольф поднял руку, призывая напарника к тишине. — Слышишь? Моторы. Дуй быстро за биноклем!

Когда Гена вернулся к наблюдательному посту за валуном — покуда бегал и согрелся немного даже, — гул моторов автомобильной колонны был уже отчетливо слышен. Вскоре на дороге появилась и она сама.

— Наши. — констатировал фон Карлов очевидный факт. Грузовики были немецкие, это Кудрин разглядел и сам. — Горнострелки.

— Да? — Генка отнял у товарища бинокль, ничуть не смутившись такой мелочью, что тот старше не только по возрасту, но и по званию, и некоторое время вглядывался в него, затем странно хмыкнул. — Да, горнострелки. И очень знакомые горнострелки. Первый батальон сотого горного. Вон, в кабине головной машины Бюндель баранку крутит. А рядом с ним оберлейтенант фон Берне. Поздороваться спустимся?

— Вообще-то не положено. — фон Карлов замялся. — За полторы недели лазанья по горам все ему порядком осточертело, хотелось пообщаться не только с другом, но и другими людьми, такими же немцами, послушать новостей, поесть по-людски в конце-то концов...

Додумать мысль эту Рудольф не успел. Генка охнул, вновь вскинул бинокль к глазам и побледнел (или, учитывая синеватый оттенок кожи от холодрыги, поголубел).

— Руди, они с основной трассы сворачивают на боковую. Там же... там... — парень задохнулся.

— Предупредить не успеем, далеко. — скрипнул зубами его друг.

Кудрин бросился к куче сухих веточек, травы и кизяка.

— Не стреляй! — фон Карлов перехватил его за руки у самого схрона. — Не одни они услышат и капут уже нам.

— Не. — Генка мотнул головой. — Я не стрелять.

Намрун (Турция), штаб 1-ой горной дивизии

28 февраля 1941 г., 20 часов 20 минут

— Должен заметить, господа, что даже на войне добрые дела вполне себе вознаграждаются. — генерал-майор Губерт Ланц, вальяжно развалился в кресле, поблескивая новеньким "Железным крестом с мечами и дубовыми листьями".

Операция "Блау" близилась к своему логическому концу. Горные части коалиции расчистили для войск Киликийские Ворота и 6-я армия, командовать которой перед самым началом наступления был назначен его вдохновитель, Пауллюс, вырвалась на плато Урфа, ведя наступление строго на восток, к Гизантепу. Большая часть истощенных в предыдущих боях немецких и советских войск пока еще оставалась на плато Обрук, но вскоре и они должны были начать выдвижение. От Гизантипа основной массе войск следовало наступать на Алеппо.

А пока к Паулюсу шли подкрепления из румын, венгров, болгар, югославов, ну и турок, разумеется. Горные части покуда оставались контролировать перевал, но это была уже не служба, а синекура. Отбившиеся от своих частей и оголодавшие солдаты Новой Антанты сами выходили к егерям и сдавались.

Соответственно, солдаты, измученные долгими и тяжелыми боями расслабились, да и офицеры тоже. Штабы, где не нужно было принимать почти никаких решений, стремительно превращались в офицерские клубы, где за стаканчиком чего ни будь этакого, с алкоголем, можно было провести вечер. 100-й горный полк исключением не был, и сейчас господа офицеры, кроме тех, кто находился в караулах, собрались проводить угасший день обычным образом.

— Вот как, герр генерал? — скептически отозвался ветеран "Пивного путча", оберст Рихард Эрнст, командир 100-го горного полка, поблескивая стеклами очков. — Вы полагаете?

Ланц покосился на вытянутую "рыбью" физиономию оберста, задержал миг взгляд на его оттопыренных ушах, и негромко усмехнулся.

— И это вы спрашиваете у меня, Эрнст? А ведь кому как не вам знать об этом все. Господа, сейчас я расскажу вам события трехнедельной давности, подробности которых узнал только что.

Дождавшись когда все взгляды обратятся к нему и в комнате установится полная тишина, генерал набрал в грудь воздух, чтобы начать повествование, но тут за дверью раздался грохот и громкий смех, а миг спустя дверь отворилась, и на пороге появился донельзя довольный оберлейтенант, за которым виднелось несколько ухмыляющихся нижних чинов с кальянами в руках.

— Господа, — ничуть не смущаясь высокого начальства объявил тот, — прошу разрешения представить вам наш военный трофей, реквизированный у павших.

— Вы что, фон Берне, совсем с ума сошли? — индифферентное лицо Эрнста в кои-то веки перестало быть таковым. Он вскочил в ярости, лицо и шея его пошли красными пятнами. — Вы занимались мародерством, и явились хвалиться этим сюда?!!

— Не совсем мародерством, герр оберст. — названный продолжал ухмыляться. — Так, подобрал кой-какой трофей. Бойцы, заноси!

Некоторое время все присутствующие рассматривали установленные на столики три огромных кальяна и мешочки с курительными смесями.

— Ну? — наконец подал голос Ланц. — Шиша. И при чем тут трофей? Вы взяли это в бою, хотите сказать?

— После боя, герр генерал. Пленил победителя, так сказать.

— Ну-ка, ну-ка, это интересно. — оживился командир дивизии. — Господа, я вам потом ту историю расскажу, тем паче что оберлейтенант ее главный герой. Докладывайте о пленных, фон Берне.

— Слушаюсь. — оберлейтенант козырнул, принял строевую стойку и, как на плацу, начал доклад. — В соответствии с приказом командира части сегодня, в шестнадцать-ноль-ноль, моя рота заступила на патрулирование. Расставив посты и назначив маршруты патрулям сам, используя бронеавтомобиль SPW 251/1, с отделением ягеров, производил контроль по всей вверенной моей роте территории. Между шестнадцатью-тридцатью и шестнадцатью-сорока мною был обнаружен кабак вероятного противника...

Среди офицеров послышались смешки.

— ...где группа местных за дастарханом курила кальяны. Оберфельдфебель Фишер, бывший при мне, сообщил, что, судя по запаху, в кабаке собрались "доблестные борцы с коноплей". В девятнадцать-тридцать пять, за двадцать пять минут до окончания дежурства, мы вновь выдвинулись к кабаку вероятного противника, где обнаружили, что все "борцы" пали комой храбрых, вести боевые действия, передвигаться, говорить или хотя бы шевелиться не в состоянии, нуждаются в срочном подкреплении. Насколько мне известно, конопля к представителям нордической расы или союзников не относится, ведет активные действия против местного дружественного населения. Мной было принято решение взять предполагаемого противника в плен и доставить его командованию, для решения вопроса о его дальнейшей судьбе и возможной помощи союзникам, что я силой дежурного отделения и исполнил. Доложил оберлейтенант фон Берне! — Дитер браво козырнул и щелкнул каблуками горных ботинок.

Первым после прозвучавшего рапорта, громко, запрокидывая голову назад, расхохотался Эрнст, его примеру последовали все окружающие. Наконец, справившись с приступом веселья, Ланц поднял руку, призывая к тишине, поднялся, встал так, словно принимает парад, и обратился к фон Берне.

— Вы правы, оберлейтенант, конопля к нордической расе не относится. Я не уверен, состоит ли в настоящее время Рейх в войне с ней, но пленных мы, безусловно, допросим. Благодарю за службу!

После этих слов генерал-майор согнулся от хохота пополам. А отдышавшись, добавил:

— Насчет воюем или нет можно запросить ОКХ. После истории с Гудерианом в Турции Браухич уже ничему не удивится. И, кстати, господа, та история, что я собирался вам рассказать прямо вытекает из этой безумной переписки. Итак, для тех кто не знает, рассказываю предысторию: в марте сорокового первый батальон сотого полка перебросили на север Турции — считалось, что не воевать, а так, поприсутствовать. Не проходит и недели, как рядом с местом их дислокации англичане топят советский пароход, везший сирот с Кавказа в Севастополь. Спасти им удалось только одного, наглотавшегося воды, и имя его они расслышали как "Гейнц Гудериан". Герр майор, — Ланц кивнул в сторону Шранка, — выписывает на него аусвайс, ставит на довольствие и рапортует о его спасении. Оберст, — теперь кивок предназначался Эрнсту, — докладывает мне, я вношу данные в отчет, без задней мысли отправляю дальше... Наконец данные попадают в ОКХ, и что они там видят?

Генерал-майор обвел всех присутствующих смеющимся взглядом.

— А видят они, что генерал Гудериан каким-то образом оказался в Турции, а не в Валендорфе! — торжественно произнес Ланц. — Запрос из ОКХ, минуя меня, направляют герру Эрнсту, который видит его и ничего не понимает. На всякий случай он запрашивает Шранка, спасал ли он с советского парохода генерала Гудериана. Майор, что вы ответили?

— Я, герр генерал, — усмехнулся тот, — ответил, что подтверждаю спасение Гудериана, но не подтверждаю спасения генерала.

— Доклад уходит к Браухичу, тот читает его, понимает, что не понимает ничего, и запрашивает уже самого Гудериана, в Валендорфе, где тот находится. — по комнате все чаще раздавались сдавленные смешки. — Быстроходный Гейнц тоже ничего не понимает, но отвечает, что да, он в своем корпусе, где ж еще ему быть? Браухич читает доклад, не понимает уже решительно ничего совсем, и не находит ничего умнее, чем спросить у Гудериана, что тот делает в Герзе и Валендорфе одновременно? Тот закипает и сообщает, что в городе Герзе никогда не бывал, и просит сообщить хотя бы, в какой стране тот находится. Узнав, что это в Турции, Гудериан решает, что его хотят снять с командования корпусом перед самым началом наступления во Франции, вскипает и запрашивает ОКВ, (4) за что ему такая немилость? Тут уже глаза на лоб ползут у Кейтеля, он звонит Браухичу и интересуется местом, куда тот собрался переводить Гудериана. Браухич впадает в прострацию, и отвечает, что в Валендорф. Из Герзе. Это в Турции.

Многие офицеры уже открыто хохотали, зажимая себе рты, дабы не делать этого в голос.

— Кейтель отправляет Гудериану запрос, где спрашивает, какого черта тот делает в Турции накануне войны во Франции и грозит всеми карами земными и небесными.