Лучшая подруга Мэри Сью

Единственное, что было у кейтара, — это возможность спасти сестру. Возможность, которую Антуан сам отринул. Из-за гордыни и мании преследования, из-за того, что Ламонту он поверил больше, чем родному сыну.

— Я любил своего сына. — Слова, тяжелые, как весь мир Матэнхейм, едва слетали с его губ, однако Антуан заставлял себя говорить. — Но думал, что власть люблю больше. Ламонт убедил меня...

Он запнулся. Сейчас впервые за несколько сотен лет Антуан решил поведать правду еще одному живому существу. Значит, нужно сказать действительно правду.

— Нет, — он заставил себя продолжать, — я позволил Ламонту убедить себя, рад был поверить в эту ложь. Власть, Байрон. Я пошел на это, чтобы сохранить свою власть... это было единственно важным...

От каменной стены отразился тяжелый вздох.

— Я пришел к Вальмонту в темницу накануне казни. Сын сказал, что не предавал меня и любит несмотря ни на что. Он говорил это все время, пока его пытали, и поклялся мне в этом именем своей матери.

Антуан прикрыл глаза. Если бы он умел, то заплакал бы от раскаяния и стыда. Но вампиры не могут плакать. Поэтому, немного справившись с чувствами, старый вампир с израненной душой продолжил:

— Я плюнул ему в лицо... обозвал никчемным, неблагодарным лжецом, сказал, что ненавижу его и проклинаю день, когда он родился на свет.

Антуан замолчал, опустив голову. Когда он снова посмотрел на Байрона, глаза у него опять стали красными. Но кейтар не чувствовал угрозы. Только... боль. И скорбь. Сейчас он впервые по-настоящему понял своего нанимателя.

Все это время вампир потихоньку угасал, снедаемый своим горем и чувством вины.

Антуан снова заговорил. Тихо, себе под нос, но Байрон знал, что тот обращается именно к нему. Этот сильный духом мужчина нуждался в ком-то, кто принял бы его исповедь, кто выслушал бы и смог понять.

— Мой сын умер, думая, что я его ненавижу. И все равно любил до последней секунды, до последней капли крови...Мой Вальмонт, мое дитя... моя плоть и кровь... Он не был предателем... сын любил меня...

Последние слова Антуан произнес почти шепотом, и только острый слух позволил Байрону различить их. Кейтар словно прочувствовал всю боль, которой они были наполнены. У него впервые в жизни появилось желание обнять и утешить кого-то кроме Селии. Но он подавил этот неуместный порыв.

— Байрон... — неожиданно взял кейтара за руку Антуан. — Я не могу больше нести эту ношу... Я устал... Я хочу встреться со своим сыном... А ты еще можешь спасти свою сестру...

Байрон несколько мгновений оторопело смотрел на вампира, а потом выдернул руку, словно ее кипятком обдало.

— Вы что, хотите покончить с собой моими руками? — Ему казалось, что он возмущенно кричит. На самом деле его голос прозвучал чуть громче шепота. — Нет-нет.... так нельзя... Я на это не пойду...

Гордость и честь кейтара не позволяли ему так поступить. Но Антуан за более чем шесть тысяч лет жизни научился убеждать.

— Ты уже забыл, что от этого зависит жизнь твоей сестры? — Он понизил голос, заставляя кейтара вслушиваться. — Если ты этого не сделаешь, она умрет или, что еще хуже, останется жить в качестве игрушки Ламонта.

— Но вы... — попытался возразить Байрон.

— А я устал, мои боль и вина и так медленно сводят меня в могилу. Я знаю, что я сумасшедший, и сейчас впервые за многие века вижу все ясно. Байрон, не хочешь сделать это для сестры, сделай для меня.

Байрон молчал. Разум признавал правоту вампира, честь вопила о том, насколько это все неправильно, сердце обливалось кровью, долг... заставлял его разрываться между обязательствами перед сестрой и Антуаном. Ведь когда Байрон брал на себя обязательства хранить покой правителя Гунари, он по доброй воле согласился хранить его от всех, даже от него самого, и, присягая на верность, обещал пожертвовать всем.

— Это твой последний долг передо мной, Байрон, — прочитал его мысли Антуан. — Если ты этого не сделаешь, значит, не выполнишь своих обязательств.

Видя, что кейтар еще колеблется, вампир добавил:

— Я сам выбирал, какой будет моя жизнь. Теперь из уважения позволь мне самому выбрать смерть.

В отличие от Антуана Байрон мог плакать. Но предпочитал этого не делать. Сейчас ему стоило огромных усилий сдержаться. Кейтар преклонялся перед силой духа архивампира, глубоко уважал его за эту жертву и испытывал огромную благодарность. Кейтар встал с пола и покрепче перехватил рукоять меча, готовясь нанести удар.

Антуан опустился на одно колено.

— Мы, кейтары, не признаем правителей, — сказал Байрон, занося меч для удара. — Но, если бы вы позвали меня под свои знамена, я бы присягнул вам на верность. Я не знаю никого благороднее и достойнее вас, Антуан.

Байрон не стал медлить. Один сильный удар, и голова монарха покатилась к его ногам. Единственное убийство, о котором кейтар когда-либо сожалел.

Ему понадобилось время, чтобы прийти в себя после содеянного. Одно дело — забирать жизнь в честном бою. Или выполнять условия договора. Другое дело быть палачом.

Но сейчас он был не в той ситуации, чтобы жалеть себя или кого-нибудь еще. Селия все еще в заложниках у Ламонта. Поэтому Байрон взял себя в руки и пошел южное крыло дворца, где располагались апартаменты практически правителя Гунари. Практически — потому что о смерти Антуана еще не известно и его племянник еще не надел корону. Но это лишь дело времени.

И это было последнее, о чем думал Байрон, идя по лабиринту коридоров и механически кивая в ответ на приветствия тех, кого встречал по дороге. Все его мысли были заняты мыслями о побеге. Ведь Ламонт вряд ли отпустит его и Селию из Гунари живыми.

Кейтар едва успел подойти к двери и взяться за ручку, как створка открылась и из апартаментов вышла обращенная наложница — как называли тех, кто добровольно позволял вампиру обратить себя в нежить. Полноценными вампирами при этом не становятся. Безвольными, жестокими куклами с красными глазами, которые существуют, только чтобы служить своему господину, — да. Они даже не могут питаться как вампиры, несмотря на то что им для жизни все равно нужна кровь. Жалкие, никчемные создания, которых вампиры пользуют для секса. И в большинстве своем эти девушки пошли на все сознательно, зная, чем закончится.

Байрон относился к ним с презрением. Предать свою семью, свое будущее и свои мечты ради того, чтобы стать... этим?

Кейтар шагнул в дверной проем, бесцеремонно оттолкнув куклу, которая, кажется, и не почувствовала этого. Чем дальше они от своего создателя, тем слабее их воля к жизни. А если убить создателя, погибают и они сами. Впрочем, горевать о них уже никому.

Апартаменты Ламонта состояли из нескольких комнат. Первая, куда его впустила обращенная, была вроде прихожей, дальше спальня, комната для обращенных, гардеробная и личный кабинет. Байрон нашел Ламонта в спальне, сидящим на софе. Селия спала рядом, а ее голова покоилась у вампира на коленях.

У кейтара заходили желваки на скулах.

— Друг мой, — улыбнулся Ламонт, — что привело тебя ко мне?

Байрону стоило огромных усилий сдержаться.

— Я тебе не друг, — прошипел он. — Ты обещал отдать мне сестру, если я... выполню твое поручение.

Ламонт неопределенно пожал плечами:

— Не было такого.

— Но... — Кейтар в ярости сжал кулаки.

Впрочем, договорить он не успел. Вампир поднял руку в предупреждающем жесте и продолжил:

— Я не держу твою сестру силой. — Его губы искривила жестокая улыбка. — Можешь забрать ее.

Байрон нахмурился. Что-то было не так, но он все-таки позвал:

— Селия, родная...

Девушка не шевельнулась.

— Надо же, — наигранно удивился Ламонт, — как крепко спит... Давай я попробую.

Он наклонился и, ласково погладив белокурые локоны девушки, попросил:

— Селия, милая, просыпайся.

Сработало. Девушка сладко потянулась и открыла глаза, посмотрев сначала на брата пустым, ничего не видящим взглядом, а потом на Ламонта — полным обожания. Посмотрела красными глазами. Байрон на мгновение застыл. Даже не застыл, он словно умер на насколько секунд. А потом мужчина услышал чей-то жуткий крик на фоне веселого смеха вампира:

— Не-е-ет!!!

Неужели это кричал он сам?

Что это? Как это может быть правдой? Его Селия, его маленькая сестричка... радость и гордость, смысл жизни... стала обращенной наложницей.

Весь ужас ситуации состоял в том, что теперь Байрон не мог убить Ламонта. Умрет вампир, умрет и Селия.

— Селия, милая, — тем временем продолжал издеваться Ламонт, — это твой брат...

— Брат, — эхом повторила новообращенная наложница, копируя улыбку своего единственного повелителя.

— Да, брат, — елейным голосом подтвердил вампир. — Ты хочешь уйти с ним?

— Я хочу быть только с тобой. — В глазах девушки появилась тревога. — С тобой...

Ламонт рассмеялся и погладил свою новую наложницу по волосам.

— Сладкая девочка. — И, наклонившись, поцеловал в макушку. — Ты все слышал, Байрон?

Кейтар стоял с опущенной головой, не в силах смотреть на происходящее. Он сделал шаг назад. Еще один. Все, чего сейчас хотел мужчина, — проснуться, очнуться от этого кошмара. Но так бывает только в сказках. А в жизни... в жизни бывает Ламонт, сволочь, которая отбирает самое дорогое и всегда знает, куда ударить, чтобы было больнее. Байрон тысячи раз видел, как Ламонт расправляется с неугодными. Коварно, исподтишка, чужими руками. Кейтары — весьма прямолинейны. Юлить, строить каверзы не в их природе. Да, они могут пойти хитрость, когда это нужно для дела.

Ламонт наслаждался, доводя своих жертв до грани отчаяния. Он никогда не выступал против кого-то открыто, словно змея втирался в доверие, постепенно сжимая тиски вокруг жертвы. Вампир подвергал своих жертв самой изощренной пытке, эффективнее которой не придумал еще не один палач. Ламонт заставлял их своими руками разрушать собственные жизни, уничтожая самое дорогое. Раньше Байрону казалось, что такая его жестокость направлена только на врагов. Себя кейтар к ним не причислял, поэтому не видел в вампире угрозу и сам позволил загнать себя в ловушку...

Байрон вышел из апартаментов, покинул дворец. На автомате сел на лошадь и поскакал прочь по улицам Гунари. Улицы закончились, начался лес. Вскоре закончился и лес.

Кейтар загнал лошадь, убегая от собственной ошибки, от потери, которую уже не вернуть, и от пропасти внутри, которую ничем не заполнить.

Байрон прожил несколько столетий как в бреду. Очнулся лишь тогда, когда старый друг попросил о помощи. Похитили ребенка, и, чтобы его вернуть, кейтару волей-неволей пришлось собраться. Так жизненная дорога свернула в сторону наемничества. Но Байрон никогда не забывал, что его толкнуло на этот путь и что осталось в Гунари.

И уж точно не думал о том, что однажды вернутся в Гунари и снова столкнется с Ламонтом. И опять из-за девушки.

Солнечный лучик заглянул в комнату через приоткрытую занавеску. Неспешно прошелся по небольшому столику, расположенному у окна, немного согрев теплом стоящие на нем свежесрезанные цветы, и дотронулся до краешка прикроватной тумбы. Здесь он ненадолго задержался, но не остановился. Медленно, но уверенно коснулся подушки и продолжил свой путь, пока не запутался в каштановых, слегка выгоревших на солнце, стриженных под каре волосах. Солнце медленно катилось к горизонту. Приближался вечер, а за ним и ночь — время, когда по-хорошему человек только должен ложиться спать. Но сегодня Злата в это время только проснется.

Ллевелис лежал на кровати поверх одеяла и наблюдал за маленьким лучиком-путешественником. Несмотря на сравнительно плохие новости, которые вчера поведал приехавший поздно вечером Байрон, настроение его находилось между отметками "полное удовлетворение" и "счастье". Злата мирно спала рядом, положив руку под голову и слегка посапывая во сне. Сутки, на которые ее усыпила Хельга, скоро должны истечь. Девушка проснется и не вспомнит того, что было между ними. Но Ллевелис не особо огорчался по этому поводу. Теперь он знал две вещи: во-первых, его чувства к Злате настоящие, и, во-вторых, ему под силу завоевать ее любовь.

Как ни прискорбно, первое, с чего стоит начать, — это вызволить Кэт. Злата подставилась под когти бартому, чтобы спасти ее, значит, дорожит этой дружбой. Хотя нет, первое, с чего стоит начать, — это извинения. Между ним и леви не должно быть обид.

Ллевелис почувствовал, как где-то внутри начало ворочаться сознание Златы, медленно, неохотно сбрасывая оковы сна. Как ни хотелось остаться, но сейчас ему необходимо было уйти. Что он и сделал, шагнув в портал за секунду до того, как девушка потянулась и открыла глаза. Этот портал был форменным баловством и тратой энергии, так как вел всего лишь за двери спальни, в которой он оставил леви. Но Ллевелис ничего не мог с собой поделать. Ему нужно было быть рядом, прикасаться к ней своим сознанием. Вроде бы ничего особенного, но он нуждался в этом каждый миг. Чувствовать то же, что чувствует и любимая женщина. В те редкие мгновения, когда он по той или иной причине не мог этого делать, им овладевала тревога, беспокойство и даже страх. Ллевелис уже однажды почти потерял Злату. Второго раза не будет.

При этом Ллевелис отдавал себе отчет в том, что нуждается в ней намного сильнее, чем она когда-либо будет нуждаться в нем. Он также вполне ясно осознавал, насколько они разные, и не мог найти ни одного разумного объяснения, почему судьба дала ему такую хрупкую и слабую леви. Не в плохом смысле слабую. Характер у нее очень сильный. Не многие из его знакомых рискнули бы полезть под когти бартому ради подруги. Тем более такой, как Кэт. Но Злата — человек, полностью лишенный способностей к магии. Она беззащитна перед большинством опасностей в этом мире.

Еще одно обстоятельство сильно беспокоило Ллевелиса. Если верить рассказам его родных дядей, истинных демонов, то демон может признать пару только в другом демоне. Как же так получилось, что Ллевелис признал своей парой Златославу? Единственное разумное объяснение — это из-за того, что он наполовину чародей. Но и его можно принять только с большим скрипом и натяжкой. Ни один из чародеев не женился потому, что признал в избраннице свою истинную пару. Скорее наоборот. Среди них распространены династически браки. Да и к тому же, несмотря на внешнее сходство, чародеи — не люди. Это совершенно другой вид существ. Они обладают другим строением внутренних органов, регенерацией, которая проходит на таком же высоком, как и у демонов, уровне. И одно из самых больших отличий — чародеи долгожители. Причем они настолько долгожители, что дяди Ллевелиса были не уверены насчет того, кто может прожить дольше — демон или чародей.

Впрочем, общаясь с леви, Ллевелис открыл для себя, что девушка вовсе не так проста, как кажется. У нее живой ум, который работает потрясающе быстро, достаточно обширные познания во многих областях и весьма рациональная натура.

Ллевелис прислушался к ощущением Златы. Удивлена, заинтересована. Это еще одна черта ее характера, находящаяся за гранью его понимания. Не в том смысле, что он не понимал, что такое любопытство. Просто большинство тех, кого он знал, либо любопытны, либо нет. Златослава же чем-то интересуется. Делает для себя какие-то выводы и забывает об этом. Вот, например, как сейчас. Девушку заинтересовали цветы, она понюхала их, решила, что они ей что-то напоминают, и забыла про них, вспомнив про свою одежду. Рациональная и уравновешенная. Ллевелис не видел ее лица, но буквально чувствовал, как она хмурит лоб, пытаясь понять, как тут очутилась.