— Эн"шэн!!!
У голоса не было имени. Кто-то звал меня... Кто-то знакомый... близкий...
Дара?!!! Дара!!!
Я заметался в тёмной, перекошенной пустоте мной же накинутой на город паутины, не находя из неё выхода, пока не наткнулся на холодный лучик осеннего солнца, горько-сладкий и тихий, как задумчивый перебор струн арфы... Габриэль...
— Эн"шэн! — всхлипнул рядом чей-то женский, почти узнаваемый голос. — Дыши, ну пожалуйста...
Тьма поползла в стороны, открывая цвета другого мира. Фаэ склонилась над моим телом, золотые зрачки трепетали от тревоги. Я хотел погладить её по волосам, успокоить, но не мог двинуть рукой, вообще не чувствовал ни руки, ни всего остального. Попытался сказать хоть что-нибудь, но не смог. Большая часть меня оставалась в тенях комнаты — в спальне на первом этаже загородного дома.
— Эн"шэн... ну пожалуйста... — повторила фея дрожащими губами, по бледным щекам чертили быстрые дорожки слёзы.
...Дышать?.. Я так и не мог целиком вынырнуть на поверхность мягкого тёмного Ничто — расставленные в паутине вехи тянули каждая в свою сторону.
Габриэль всё-таки выстрелил. Да-а, уж этот момент я помнил до мельчайших подробностей. И вряд ли когда забуду...
Нет, дышать мне сейчас нельзя — тело ещё не восстановилось. Слишком уж быстро я потерял сознание. Интересно, пуля прошла навылет?
— Эн"шэн... — девушка провела по моему лицу кончиками пальцев. Прикосновение я ощутил, хоть и продолжал видеть всё со стороны.
— Ты ведь не умрёшь, правда?..
Меня вновь потащило во Тьму Изначальную, но среди шепотков и почти различимых фраз родичей, было ярчайшее чужое переживание — память крови...
Габриэль, так близко... настолько близко... Буря его эмоций! Столько чувств за холодными глазами! Друг мой, Габриэль!.. Это твоя кровь сейчас на моих губах, кровь, вкуса которой я пока не чувствую.
Судя по звукам, Фаэ рыдала на моём плече.
Уснуть бы сейчас на несколько суток! Нырнуть обратно, хоть в какое-нибудь забытьё! Как же не хочется!.. Как же сейчас будет плохо... Богини!!!
Холод. Холод ещё не ожившего тела. Я закричал, беззвучно, одними губами — на звук меня сейчас бы и не хватило. Нет!.. как же не хочется!.. ещё чуть-чуть, самую малость... Такая мягкая, такая нежная....
Богини!!!!..
Первый вздох, первый, самый мучительный удар сердца... И Темнота, такая нежная, мягкая...
Когда я вернулся в сновиденья, боли уже не было, лишь неприятной тяжестью лежала сверху колючая ткань... Я стоял босиком на дальнем-дальнем, поросшем низкой и мягкой травой берегу. Закатное солнце быстро таяло в спокойной морской бездне, лишь яркая дорожка от него колыхалась по мелким волнам. Ветер тёплым касанием шевелил не заплетённые в косу волосы, длинные, достающие до земли. Или это были вечерние тени, что собрались в крылья? Сквозь густые кроны деревьев, кажется, над самым обрывом, мигнул пронзительно-жёлтый глаз маяка...
— Даниэл, вы спите?.. — осторожное прикосновение к кровати полностью перечеркнуло сон.
Похоже, я так и лежал с открытыми глазами — картинка развеялась, открывая часть комнаты и кремовый рукав рубашки Юстина.
— Присядь, — хриплым шёпотом попросил я, скашивая взгляд в его сторону.
Двуликий опустился на краешек стула. Растрёпанный, встревоженный и безуспешно пытающийся это скрыть.
— Огонёк сказала, что вам понадобиться моя кровь... — он неуверенно начал расстёгивать манжет.
— Какая заботливая... А что же сама? — я дёрнул уголком губ в слабой усмешке. На парне аж лица не было, не иначе от красочно описанной предстоящей ему процедуры.
— Даниэл, могу ли я спросить, что случилось? — волчонок всё-таки не выдержал, на последнем слове голос дрогнул, сорвался, и ему пришлось отвернуться в сторону, чтобы откашляться. — Простите...
— Большая глупость с моей стороны, — честно ответил я. — Назовём это несчастным случаем.
— Но, Огонёк сказала, что Сен-Гильерн стрелял в вас...
— Вот как?.. — хотелось кое о чём расспросить обоих "племянников", но глаза сами собой закрывались, и я не имел не малейшего желания противиться этому сейчас, не смотря на то, что так и лежал под покрывалом в мокрой одежде. — Твоя кровь мне не понадобится, не беспокойся, Огонёк изрядно преувеличила. Мне сейчас хочется вздремнуть, но, думаю ближе к вечеру, я уже встану. А что до нашего меткого эльфа... Будем считать, что он уже загладил свою вину.
Волчонок кивнул, поднимаясь со стула с ещё более растерянным видом.
Когда он вышел из комнаты, я уже лежал с закрытыми глазами, но отчего-то не спал, а... сидел за столом, глядя на яркое солнце, проглянувшее сквозь облака.
Габриэль, в своём доме у озера.
Через окно падали на письменный стол косые утренние лучи.
Габриэль не так давно вышел из ванной: в простых льняных брюках и вычурной, свободной рубашке (такие были в моде, кажется, лет сто назад), с влажными, свободно спускающимися по спине волосами. Он сидел за письменным столом, смотрел на своё отражение в стёклах открытого окна, и задумчиво грыз кончик карандаша. Какие бы эмоции не бушевали у него в душе на рассвете, сейчас от них не осталось следа.
Если бы не эта моя глупейшая выходка, он бы выстрелил?..
Губы дрогнули в кривой печальной усмешке.
Эх, Габриэль, Габриэль... Осенний...
И кровь твоя, словно августовский ночной воздух, в котором сладкая, тревожащая душу тоска по уходящему лету... И запах шиповника — лёгкий, холодный, нездешний...
Да что ж это со мной такое творится?!!..
Я повернул голову, чувствуя, как слёзы соскальзывают с уголков глаз. Подушка была влажной и неприятно пахла кровью.
Может, и в самом деле позвать сейчас Юстина и перебить эту мучительно-сладкую предосеннюю грёзу? Но я уже плыл по ней, погружаясь всё глубже и глубже. И, на самом деле, мне хотелось прочувствовать её до конца и может быть, даже понять... с тихим вздохом, я провалился в чужие, давно позабытые сны.
Я лежал на спине — вокруг колыхалась холодная вода с едва ощутимым запахом сфагна и кукушкина льна. Она открывала только лицо, и холодной тканью оборачивала тело. Перед глазами светлело утреннее мягкое небо месяца, когда только-только начинает бодрствовать ночами остролист. Дрожали на берёзовых скрученных болотной водой ветвях бледные листья. Сосны с рыжеватыми пятнами больной хвои окружали моховое окно болота, в тёмной воде которого я лежал. Склоны уходили куда-то вниз и оттуда пахло рекой.
Приподняв голову я увидел бело-розовую густую кипень таволги и валерианы — тяжёлый яркий запах тёк понизу, и голова начинала кружиться от него — был он сладок и густ. Мох редкими кочками яркой блестящей зелени отмечал болотные лежки водяных и дома эллилдан. Красно-чёрные таволговые пестрянки кружились над сонной водой. Блестящие гагатовыми спинками жуки-вертячки тыкались с разгона в широкие ладони листьев белых кувшинок. Жёлтые ирисы перемежались болотными незабудками — на одном стебле сидела, поблёскивая слюдяными крыльями, стрекоза.
Я поднял руку и вытащил из воды светлую длинную прядь волос — её перевил водокрас с белыми цветками и мелкие изумруды ряски. Кто переплетал мои волосы и убирал цветами это окно болотное?
Тёмная куртина череды колкими плодами усыпала рукав, а ноги запутались в лютике и урути. По лбу с влажных прядей стекали струйки воды — наверное, такой же тёмной, как и та, в которой я лежал.
Ветер пробежал, спотыкаясь между стволов — кривых, переплетённых между собою, и потянул на меня ароматом кипрея и вербейника. Стало тяжело, и я вновь опустил голову в воду, разрешая ей перевивать волосы и пеленать меня холодом.
По лбу всё текла и текла вода — я поднял руку в перстнях из фиалковых лепестков, и утёр её — на пальцах осталась кровь. Я стёр её снова — но она не унималась — а мне не было больно. Я в третий раз провёл пальцами по лбу и наткнулся на мелкие острые шипы — венок. Хотел встать, но вода не пустила, потянула обратно, обхватив за плечи и вплетая пряди мои в травы глубокие. Я всё же сел — и снял этот венок — сплетённый из шиповника. Из белого шиповника, которому не место на болотных землях, что корней своих не помнят и не ведают тверди. И кровь моя из тонких царапин всё текла.
Тёмная вода — Тёмная Волна, тёмная душа болотная — или понравился я тебе, или так просто поиграть решила? А мне всё равно — я надел венок обратно, и она потянула меня в холодные свои объятия. Руки давили на плечи, и гладили по лбу — она сцеловывала тёплую кровь, и улыбалась — но я только чувствовал это, но не видел.
За спиной поднималась она из воды — с белым лицом, и чёрные пряди волос сплетались с моими, цвета усталой травы. Две лилейно-белые руки, все в браслетах из полупрозрачной драгоценной бирюзы, обвивали меня за талию, и она тепло дышала в плечо. И тянула вниз, в свою тёмную воду, и цветы из венка, который она сплела для меня, были уже алы.
* * *
Было около половины девятого утра, когда я выехал в город. Тихое небо наполнилось светом — редкие облака, складывались в причудливые пузатые клубы, почти не задерживая лучей. Гомонили воробьи — с крохотными жёлтыми крошками у клювов, купались в лужицах, встопорщивая перья и выискивая прилипших к грязи мушек. Пролетел, мерцая чёрными крыльями в золотящемся воздухе, жук-щелкун, и шлёпнулся куда-то на обочину. Из-за ограды одного дома пахло свежескошенной травой. Тихое утро... Если б не всё ещё поднимающиеся за лабиринтами черепичных крыш узкие чёрные струйки чада и дыма с территории заводских построек...
Если Даниил очнётся, стоит принести ему извинения. Ужин или что-то в этом роде. Можно будет поговорить наконец, обменяться догадками... Я задумчиво поправил перетянутые синей лентой волосы. Только бы он очнулся — если это состояние затянется — придётся перешерстить его библиотеку и личные вещи. Должны же сохраниться хоть какие-то сведения о старых связях — и о тех, кто помог ожить в прошлый раз? В таком случае придётся ещё их искать и уговаривать помочь. Морока...
Данни разбрызгивал воду в попадающихся на пути лужах — ему было почти весело — я сказал, что мы к обеду вернёмся, и пойдём за едой. Всё, что касалось еды — он слышал, даже если это говорилось шёпотом на другом конце дома.
В библиотеке всё затребованное мной выдали быстро — старичок в пенсне запомнил, где что стоит, и я смог приступить к переписыванию документов.
На улице за окнами царило оживление — то и дело пробегали мимо здания группы из двух-трёх студентов, а изредка мелькающие среди пёстроватой и быстроногой студенческой стайки чинные профессора в мантиях останавливались, и явно помимо традиционного обмена приветствиями ещё о чём-то оживлённо не то спорили, не то делились впечатлениями. Да-а... всего несколько дней понадобилось на то, чтобы слухи с рынка, почти с окраины города, пришли в респектабельные тихие районы вокруг холма и в старый город! Нужно заглянуть в "Забытую книгу" — не для того, чтоб поесть, а просто выпить для отвода глаз чашечку чая и послушать, что за настроения царят сейчас в умах молодёжи — которая, и так было всегда, быстрее и абсурднее всего делает выводы буквально из ничего. Вздохнув, я вновь погрузился в переплетения неровных почерков выцветшими чернилами на потемневшей бумаге.
Почти отрешась от того, что делаю, и чисто механически копируя слова в тетрадь, чтобы позднее показать её одному перепугавшему меня вчера, да и сегодня ещё держащему в изрядном напряжении, ночному, я обдумывал, где же в крепости могли спрятать документы. В том, что этот тайник должен находиться в старом городе, я путём логических размышлений уверился ещё вчера.
Вернув коробку с пылью мудрости и истёртой древесиной замусоленных и изгрызенных фактов, я попросил у библиотекаря планы крепости — всех её построек. Набрехав ему о собрании старых баек и клятвенно уверив, что обязательно где-нибудь упомяну о прекрасной библиотеке университета славного города Гатри, я получил требуемое. На тонких листах шебуршащей немилосердно хрупкой бумаги, потрясающе подробные, чуть колыхались от малейших движений воздуха карты. И помыслить было невозможно, что их удастся использовать непосредственно на месте — оставалось только усесться, и прямо тут внимательно изучить всё, выискивая возможных претендентов на звание тайника, и уж потом перечерчивать их строение к себе.Благо, под мороком произвести перевод чертежей на кристалл удалось быстро, а дополнительное перерисовывание схемы на бумагу было вполне естественным для этого места.
Около полудня я, наконец, отложил карандаш. Самые старые башни — два странных строения, похожих на сдвоенные донжоны, переместились в виде плана в мою тетрадь. Если Навь очнётся в ближайшее время и сумеет восстановить силы — то я попрошу его помочь. Он в любом случае будет заинтересован в этом — и из своей безрассудности, и из любопытства, и просто потому, что Прядильщик может представлять некую угрозу и для него. Хотя бы как тот, кто может счесть его конкурентом и уничтожить. В любом случае, если уж мы настолько связаны теперь — пусть знает.
Вернув карты и покинув библиотеку, я купил несколько пестрящих огромными заголовками на первой странице газет, и направился в "Забытую книгу". В пятницу в обед здесь собралось не в пример больше посетителей, нежели вчера — я с трудом нашёл столик — да и то пришлось расположиться не в гордом одиночестве. Рядом сидели попеременно чихающий и жалующийся на сенную лихорадку молодой субъект в заляпанных чем-то толстых очках и два нелюдимого вида мрачных студента. Оба в костюмах с вытертыми, лоснящимися локтями, они штудировали одну на двоих книгу с множеством таблиц и одновременно жевали, не глядя, что кусают на миллиметр от кончиков пальцев, пирожки с капустой. Я на их фоне, в своём ещё довольно новом, и качественно пошитом костюме, с чашкой чая, газетой и относительно благообразной внешностью, казался снобом и выскочкой.
Студенты вокруг меня, отгородившегося развёрнутой газетой, шумели об одном — что послужило причиной взрыва, и что теперь будет с заводом. Некоторые просто галдели, как они ночью испугались, когда проснулись от грохота, и как зловеще выглядело зрелище заполнившего всё вокруг алого зарева. Многим пришла в голову одна и та же мысль — она буквально витала в воздухе. Просто вся эта задумка с заводом насквозь прогнила, и будущие работодатели и держатели акций даже не в силах обеспечить правила безопасности. Повезло ещё, что рвануло ночью, и почти никто не пострадал. Или это небесная кара обрушилась на город.
В газетах говорилось примерно то же самое — нарушение правил безопасности, стечение обстоятельств, злой рок. Конечно, встречались и версии с преднамеренным вредительством — но изложенные столь сумбурно и эмоционально, что не могли внушить доверия серьёзным читателям. В этом плане происходило всё как нельзя более гладко. Впрочем, гладкость уравновешивалась стернёй со свежевыкошенного поля в отношении Прядильщика — да хоть бы он показался — сам... "Дядюшка" недвусмысленно дал понять, что в случае чего я смогу прибегнуть к ритуалу, который позволит уничтожить Прядильщика. Справиться с ним в одиночку, учитывая, кого он контролирует, для меня сейчас под большим вопросом.
