Стучит, гремит, откроется

На светлой Зоековой рубашке ширилось кровавое пятно, а с лица, напротив, исчезали краски; смерть выбеливала его бледностью, точно добросовестная хозяйка — загрязнившуюся вещь.

Страх заточил голос в горле, и ни звука не сорвалось с уст молодой женщины. Страшное безмолвие хранила до тех пор, пока Зоека не унесли на носилках. Тогда аж Меланья убито прошептала:

— Общение со мною обрекает на смерть.

— Не смей так думать! — вознегодовал Стольник, хорошенько воспитанницу за плечи встряхивая. — С Зоеком еще ничего не ясно, но я не одного поправлявшегося от такой раны знаю. Голова цела, руки-ноги на месте, сердце не тронуто — оклемается. А ты, если хочешь увидеть его здоровым, не накликай исходу плохого, не привлекай к нему внимание Рысковца... Пошли. Туда дальше, под вечер, наведаешься к нему.

* * *

Несмотря на изрядные сомнения в лекарских познаниях крестного, Меланья все ж взлелеяла надежду на благополучное выздоровление пана Зоека и покорно гнала противостоящие ей мысли. Стоит ли говорить, что весь день молодая женщина была как на углях, не могла места себе найти, пары колодежек спокойно просидеть? Беспокойство жадно глодало душу ее, как изголодавшийся пес — смачную кость.

Наставница не дала Меланье запереться в четырех стенах, убедила скоротать день у реки. Но, увы, этим успехи и ограничились. Как ни старалась Ежка, отвлечь молодую женщину не выходило, ибо столь сильно она озаботилась, что не могла мыслить ни о чем кроме излечения Зоека.

Только остановится вдова, присядет на теплое бревно в тени — и опять давай ходить, метаться, яко зверь в клети, едва ли не волосы на себе рвать.

Распознавший хозяйское настроение хорт, виляя хвостом, ходил следом, преданно тыкался носом в ладони, вылизывал их, ластясь, за что в благодарность получал заушные почесывания да поглаживания дрожащей рукой.

Еще и потому Меланья усидеть на месте не могла, что понимала: не будь вчерашнего, и дуэли бы не было. Зоек ранен именно из-за нее, ее каприза, мгновенной каверзной мысли, нашептанной, видимо, бесом или даже самим Рысковцом.

А всего хуже, что благим намереньем остановить дуэль она, напротив, навредила.

— Ну не терзайся так!.. Повод мог вовсе не в тебе крыться, кто знает, что они не поделили.

— Не утруждайся, Ежка. Совесть моя упряма, аки ослица, и внушением ее не успокоить... Ах, не могу больше. Вернемся, авось что известно стало.

* * *

Их действительно ждала весть от Стольника, кою Лепкар по хозяйской просьбе на словах передал: лекарь обработал и забинтовал рану, оказавшуюся, надо сказать, глубокой царапиной, вполне достойной уверенности в выздоровлении успешном. У Меланьи, как то говорят, прямо камень с души свалился. Вдохнув поглубже и несколько успокоившись, молодая женщина вскорости остановилась у двери нужных покоев, расположившихся в башенке на втором этаже; легко предугадав такой исход, Стольник через слугу сообщил также, как отыскать Зоека.

Робко постучала Меланья, выждала немножко и уже уходить собиралась, когда дверь тихонько так отворилась, и вежливо-внимательная старушка челядинка поинтересовалась именем пришедшей, после чего снова исчезла. Ненадолго.

— Проходите, — шуршала служанка, указывая на дверь напротив входной. — Пан в препоганом настроении пребывает (оно и не дивно!) и никого доселе видеть не желал.

Покой, всего из двух комнат состоящий, был значительно меньше Стольникового, гостиная вширь пятью шагами измерима. Быстро пересекши ее, Меланья с екнувшим сердцем вошла в опочивальню, откуда пахнуло горьковатым запахом травяных мазей.

Внешняя стена изгибалась, луку подобно; узкие слюдяные окна почти до потолка доставали лепными гребешками, каждое из них венчавшими. Зоек, осунувшийся и бледный, полулежал на застеленной кровати с высокой спинкой. Одет был так же, одну лишь рубашку сменили на чистую. Не зная, что говорить, Меланья словно прикипела к полу. У нее было несколько вариантов начала разговора, но все мгновенно забылись при первом же взгляде на раненого.

Зоек жестом пригласил сесть, молодая женщина на ватных ногах проковыляла к кровати и присела на краешек. Хотела было сказать что в ободрение, но Зоек опередил, заговорив первым.

— Пани Меланья, смею просить вас никогда, слышите, никогда не вмешиваться в поединки... — с расстановками, нажимая на каждое слово, изрек он. По паузам и особенно хриплому дыханию нетрудно было догадаться, сколь мужчина гневен.

— ...Ежели сами сражающиеся не попросят. Скажите, быть может, Гощиц просил вас? Нет? Тогда какого Рысковца вы вмешались?!..

Ошеломленная вдовица не в силах была слова вымолвить. Зоек продолжал, сверкая очами:

— Если бы не вы, победа б осталась за мною... а вместо того я, опозоренный, должен отлеживаться, приехавши совершенно не за этим! Вы понимаете, чего стоило ваше вмешательство? Бог с ней, с царапиной... но ведь слух пойдет, что Зоек, небезызвестный фехтовальщик, проиграл какому-то... — он с явным трудом опустил нелестное для пана Гощица определение.

Слова звучали, как стук палаческого топора о плаху, обезглавливая такие нелепые сейчас надежды, на сей разговор возложенные. "А чего ты ждала?" — ехидно осведомилась совесть.

Меланья резко поднялась. Подбородок ее обиженно подрагивал, неверный голос не отставал.

— Пан, гляжу, осерчал! А знает ли он, что я голову потеряла, когда узнала, что из-за меня еще кто умереть может, и потому стремглав останавливать вас, двух дурней, бросилась?!.. — Она отвернулась к расплывавшейся в слезной пелене двери, судорожно вздохнула, но не успела сделать и шага — ладонь будто сжало в горячих тисках.

Меланья сморгнула слезы и удивленно воззрилась на Зоека, продолжавшего сжимать ее руку. Где только сила взялась?

— Простите за горячность, дражайшая панна. Хорош я, ничего не попишешь, — в упадке духа находясь, вас обвинять в собственной ошибке сподобился. Так хромой, упавши с лестницы, клянет ступени, а не свои ноги... — Он облизнул пересохшие губы. — Не уходите, прошу.

С колодежку поколебавшись, она снова села, постаралась как можно незаметнее утереть мокрые щеки тыльной стороной свободной ладони, коря себя за несдержанность эмоций. Зоек ослабил воистину железную хватку и теперь просто держал ее хладную ладонь в своей, широкой, горячей. Ненавязчиво так, хочешь — забери...

— Только дурак набитый добровольно отказался бы от приятного общества в пользу одиночества и тяжких дум. Раз я вовремя спохватился, то не совсем безнадежен, не правда ли? — вопросил Зоек шутя.

— До безнадежности вам далече, — улыбнулась Меланья. — Скажите, на кой почве проросла ваша с Гощицем распря и кто кого вызвал?

Зоек тихо хохотнул, и тень страдальческой гримасы промелькнула на лице его, выдавая досадную боль.

— Он затаил возникшую из-за шарфа обиду и сегодня утром бросил мне перчатку, когда мы столкнулись на улице.

— Почему вы не отказались?

— Чтобы прослыть трусом? — вопросом на вопрос ответил он. — Увольте. К тому же, с чего мне не принять вызов? Со мной была уверенность в победе, сабля и негодование по поводу того, что о даме отозвались, точно о вещи какой. Думаю, вам бы тем более не понравилось услышать о себе подобные слова — слишком вы вольны и свободу цените, чтоб дозволять такое.

Меланья вскинула брови. Ишь ты, знаток выискался, недели не знакомы, а уже судит, что она допускает, а что нет. И, главное, верно-то судит ...

— А не сомневаетесь ли вы в правильности выводов?

— Ничуть, — мотнул головой собеседник. — Первое впечатление, к тому же подкрепленное дальнейшими, редко обманывает. За краткое время наших встреч у меня в голове нарисовалась довольно цельная картина вашего характера.

— И какова же она? — не удержалась молодая женщина.

— Она сложена, как витраж, из разноцветных частей, которые, казалось бы, вовсе не подходят друг другу, но тем не менее создают дивное, услаждающие взор противоречие... Тогда, в полутьме коридора, я оборонил молодую женщину, обращение с которой, как тогда помстилось, должно полниться трепета, будто с искуснейше граненным хрусталем... А невдолге наткнулся на совершенно иную особу, превосходно держащуюся в мужском седле и недрогнувшей рукою сжимающую пистолет... смогла бы она выстрелить — другой вопрос, им я задался уже вечером, но так и не нашел ответа. А ее отказ от низки фазанов в пользу бедняка? Тоже дал неплохое представление о нраве. Не знаю, что она там подумала, но могу поклясться: я действительно обещал подарить их первому встречному за ненадобностью...

Меланья слушала, скромно потупившись и чувствуя, как на щеках, точно зарево зимнего рассвета, все больше и больше разгорается невольный румянец.

— ...И вот сегодня женщина эта неожиданно ринулась останавливать дуэль, объясняя сие тем, что потеряла голову, узнав, что из-за нее еще кто-то может умереть. Почему она выразилась таким манером и как мне трактовать ее слова?

Сглотнув, Меланья кинула на него быстрый взгляд.

— Есть одна история, она длинна и зело печальна, расскажу как-нибудь в другой раз... Вечереет, а я, наверно, уморила вас. Тсс! — Она прижала палец к губам, вставая. — Не перечьте, для скорого восстановления вам нужно много отдыхать.

— Споете мне завтра? — спросил Зоек с едва заметной толикой надежды, когда Меланья приотворила дверь.

Вдовица оглянулась через плечо.

— Спою.

* * *

Она всю ночь сомневалась, стоит ли идти завтра к нему, впадала из крайности в крайность, молилась, бралась за гусли и вспоминала ощущение ладони в горячих тисках, беспокойно ходила по комнате, думала, правильно ли ведет себя и тут же опровергала собственные мысли.

Но обещанное исполнила, спела-таки. Ее приход обрадовал Зоека, ибо сомнения одолевали и его, не давая заснуть до рассвета. На трут, долженствующий поджечь костер сердечной приязни, не одна искра уж была уронена, однако именно этой ночью он занялся.

В то время как раненый был прикован к постели, Меланья ежедень навещала его, и подолгу они беседовали о всяких разностях. Не желая ворошить былое в памяти, вдовица уходила от обсуждений своего прошлого, да Зоек и не больно-то рвался вызнавать подробности. Единственным, что он спросил как-то раз, было: "По ком панна траур носить изволит?" — "Я вдова и сирота. Мужа убили, близкие сгорели в пожаре", — последовал ответ. Зоек извинился и обещал боле не притрагиваться к этой теме.

Ранение заживало как на собаке, и спустя пару дней, пришедши, Меланья ужаснулась, увидев мужчину на ногах. Он утверждал, что уже вполне может ходить, а вскоре и ездить по княжьим поручениям с доверенными ему людьми.

А пока же он был доволе слаб и дольше нескольких печин кряду не стоял на ногах. Но, несмотря на это, настаивал на выходах хотя бы в замковый сад, и Меланью неоднократно видели прогуливающейся с ним в паре. Оба чувствовали себя легко и непринужденно вместе, будто много лет знакомы. В случае, если разговор каким-то боком касался чувств сердечных, непринужденность сразу пропадала, и Меланья, смешавшись, торопилась перевести разговор на другой предмет. Она старалась все связанное с чувствами гнать прочь, ибо стоило задуматься, как в голову сразу лезли крамольные мысли, что своею дружбой с Зоеком она порочит память Васеля. Времена были таковы, что иные вдовы оставались всю жизнь верны погибшим мужьям. Хоть второе замужество с относительно недавних пор не воспрещалось, яко ранее, народная молва с детства учила равняться на верных вдов, а не на тех, неоднократно замужних, которые и при жизни-то мужа могли изменять ему.

И Меланья упорно себя убеждала, что дальше дружбы дело не зайдет, пускала себе пыль в глаза и не хотела замечать крепнущей нити привязанности между нею и Зоеком, явственных признаков симпатии. Стоило руке его ненароком соприкоснуться с ее рукой, она тут же ее отдергивала, будто обжегшись; стоило им стать слишком близко друг к другу, она краснела, как журимая девочка, а на устах Зоека тогда появлялась какая-то странная улыбка при взгляде на нее. Улыбка сия кардинально преображала его лицо, делала из жесткого, закаленного солнцем степей — мягкое, исполненное не то нежности, не то умиления.

Если Меланью уже вовсю мучил огонь жгучей приязни, который вспыхнул с готовностью факела, и который она упорно старалась игнорировать, то чувства Зоека разгорались медленно, но неуловимо, крепчали, как возвращающиеся силы. Он не раз ловил себя на мысли, что с каждым днем больше и больше вспоминает Меланью и видит ее во сне, что с ней труднее и труднее прощаться, и он так и норовит задержать женщину чем-либо, отсрочить неминуемое расставание.

Как охотник, ступающий осторожно и медленно из боязни спугнуть дичь, так Зоек не торопился, ибо что-то подсказывало — одним неверным деянием, излишней навязчивостью, решительными обхаживаниями он может отвернуть от себя молодую вдову. Ко всему, раз она не сняла траур, значит, претендовать на что-либо еще не время.

До поры, до времени Зоек и не догадывался, что чем ближе к Меланье он становился, тем больше недоброжелателей наживал. Ранее, когда вдова никого не тешила вниманием, отвергая всех без разбору, влюбленные паны соблюдали враждебный нейтралитет по отношению друг к другу. Когда же молодая женщина завела дружбу с Зоеком и стало ясно, что он не доживает последние печины на смертном одре, все как один вознамерились разобраться с конкурентом. Некоторые, обнадеженные успехом Гощица, бросали перчатки и, хоть противник был слаб, вскоре раскаивались в своей самоуверенности, ибо он не одному выбил саблю из рук. Убивать никого не убивал, а будто научал на будущее, что злило неимоверно. Пошел поговор, будто Гощиц ранил Зоека чисто случайно.

* * *

Однажды они позднее обычного возвращались с прогулки. Меланья, кутаясь в любезно предложенный плащ, неосознанно старалась держаться рядом с невозмутимым Зоеком, в коем, не отдавая себе отчета, признавала могущественного защитника. Сад был безлюден, зловещ и тих, от земли веяло несвойственным летней ночи холодом. Во влажном воздухе благоухал фиюш, дорогое и редкое растение, с наступлением сумерек выпускающее из-под земли длинный гибкий стебель, увенчанный лиловым цветком. Некоторые статуи держали в каменных руках и лапах разноцветные фонари, мешающие глазам свыкнуться с темнотой.

— Ложись! — внезапно шепнул Зоек и, властной рукой толкнув вдову в спину, упал рядом. В тот же миг над головами свистнуло, и метательный нож, блеснув лезвием, с характерным звуком вонзился в ствол ни в чем не повинной яблони. Пес с лаем кинулся в арочный проем, ведший в открытую галерею, где мелькнул темный силуэт. Зоек вздернул Меланью на ноги и ринулся следом, женщина с промедлением побежала за ним.

Пса они увидели сидящим на середине галереи в непрерывном чихании.

— Щепоть перца за спину бросил, гад подколодный, — прошипел Зоек, только взглянув на хорта, пытающегося лапами очистить изящную, будто непревзойденным скульптором высеченную морду.

— Кто это был? — спросила, резко охрипши, Меланья.

— Обычный наемник. — Зоек пожал плечами, будто озвучил некую саму собой разумеющуюся истину.