— Горничные? — в полнейшем недоумении проговорила она, посмотрев на девочек. Он вымыл их прямо в одежде — применив силу, в процессе чего заработал несколько укусов, и, к счастью, пока ни один не воспалился. Но с их волосами ничего не возможно было сделать, кроме как обрезать, а он не собирался приближаться к ним с ножом, боясь поранить себя или их в процессе неминуемой борьбы. Они сидели и свирепо зыркали сквозь пакли своих волос, как горгульи — злобные и красноглазые.
— Ну, они не хотят быть шлюхами, — сказал он мягко. — Чего и я не желаю. Это нисколько не означает, что я лично не одобряю эту профессию, — из вежливости добавил он.
Ее губы дернулись, и она пристально, с оттенком веселья взглянула на него через очки.
— Рада это слышать, — сухо проговорила она. И, опустив взгляд, начала медленно, почти оценивающе, оглядывать его тело с ног до головы так, что он вдруг почувствовал, словно его окунули в кипяток. Глаза снова задержались на его лице, и веселье в ее взгляде заметно усилилось.
Он закашлялся, вспоминая со смесью смущения и вожделения несколько интересных образов из их прошлой встречи пару лет назад. Внешне она была заурядной женщиной за тридцать, ее лицо и манеры гораздо больше подошли бы властолюбивой монахине, чем шлюхе. Однако, под скромным коленкоровым платьем и кисейным передником... она стоила тех денег — истинная госпожа Сильви.
— Я ведь не прошу об одолжении? — сказав это, он кивнул на мешочек, который положил на столик возле своего стула. — Я имел в виду, что, может, возьмете их в подмастерья?
— Девочки-подмастерья. В борделе, — она не произнесла это как вопрос, но ее губы снова дернулись.
— Они могли бы начать в качестве прислуги, ведь, конечно же, вам приходится убираться? Горшки опорожнять и все такое? А после, если они окажутся достаточно смышлеными, — он стрельнул в них пристальным взглядом и Гермиона в ответ показала ему язык, — может, вы смогли бы обучить их поварскому делу. Или швейному. Наверняка у вас полно штопки, а? Рваные простыни и прочее?
— Скорее — рваные сорочки, — очень сухо произнесла она. Ее взгляд метнулся к потолку, где звуки ритмичного поскрипывания свидетельствовали о присутствии клиентов.
Девчонки сползли со своих табуретов и бродили по гостиной, как дикие кошки: опасливо щетинясь и обнюхивая вещи. Внезапно он осознал, что они никогда не видели города, не говоря уже о доме приличного человека.
Подавшись вперед, миссис Сильви подняла мешочек, и, когда ощутила его тяжесть, глаза ее широко распахнулись от удивления. Открыв его, она высыпала на ладонь пригоршню сальных черных пуль, и резко посмотрела вверх, на Йена. Не говоря ни слова, он улыбнулся и, потянувшись вперед, взял одну с ее ладони, вонзил в металл ноготь большого пальца и бросил обратно в руку: на темном фоне продавленная полоска ярко засияла золотом.
Поджав губы, она снова взвесила мешочек.
— Все полностью? — по его оценке, там было более пятидесяти фунтов золота — половина того, что он вез с собой.
Йен шагнул, забирая у Гермионы из рук фарфоровую статуэтку.
— Работа будет не из легких, — сказал он. — Думаю, это вам компенсирует.
— Я тоже так думаю, — произнесла она, наблюдая за Труди, которая, нисколько не стесняясь, спустила свои штаны и стала облегчаться в углу возле очага. Секрет их половой принадлежности был раскрыт, и теперь девочки полностью отказались от своей потребности в уединении.
Миссис Сильви позвонила в серебряный колокольчик и обе девчушки удивленно повернулись на звук.
— Почему я? — спросила она.
— Я больше не знаю никого, кто мог бы с ними справиться, — прямо ответил Йен.
— Я очень польщена.
— Наверняка, — улыбаясь, сказал он. — Значит, договорились?
Она тяжело вздохнула, разглядывая девчонок, которые шептались голова к голове, с глубочайшей подозрительностью разглядывая ее в ответ. Она, вздохнув еще раз, покачала головой.
— Думаю, вероятно, я продешевила, но сейчас трудные времена.
— Неужели? В вашем-то бизнесе? Сдается мне, что спрос должен быть довольно постоянным, — он хотел пошутить, но она смерила его пронзительным взглядом.
— О, вопреки всему, клиентов, обивающих мой порог, предостаточно, — сказала она. — Но сейчас ни у кого нет денег — все на мели. Мне приходится брать курами или свиным боком, но у половины и того нет. Они платят 'провозглашенными' деньгами, либо континентальными долларами, либо временными облигациями ополчения — хотите угадать, сколько стоит на рынке любая из этих бумажек?
— Ну да, я... — но она уже кипела, как чайник, и повернувшись к нему, зашипела.
— Или они вообще ничего не платят. Когда времена порядочные, то, в основном, и люди такие же. Но прижми их немного, и они перестают понимать, почему необходимо платить за собственные удовольствия. В конце концов, чего мне это стоит? И я не смею отказать, ведь в противном случае, они все равно возьмут желаемое, а потом сожгут мой дом или причинят нам вред из-за моей неосторожности. Полагаю, вам это ясно?
Горечь в ее голосе жалила, как крапива, и он тут же отказался от почти созревшей идеи предложить скрепить их сделку частным образом.
— Ясно, — ответил он так спокойно, насколько это было возможно. — Но разве подобные вещи не являются постоянным риском в вашей профессии, не так ли? Ведь до настоящего времени вам удавалось процветать?
Она тут же поджала губы.
— У меня был... покровитель. Джентльмен, который обеспечивал мне защиту.
— В обмен на...
Жаркий румянец вспыхнул на ее впалых щеках.
— Не ваше дело, сэр.
— Разве? — он кивнул на мешочек в ее руке. — Если я оставляю своих... этих... ну, их, — он показал рукой на девчонок, в данный момент теребящих шторы, — с вами, безусловно, у меня есть право узнать, не подвергаю ли я их опасности, поступая таким образом?
— Они девочки, — ответила она кратко. — Они родились в опасности и, независимо от обстоятельств, будут жить в этом состоянии всю жизнь, — ее рука крепче сжала мешочек, отчего костяшки пальцев побелели. Он был немного поражен ее честности, учитывая, что она попросту отчаянно нуждалась в деньгах. Однако, несмотря на ее ожесточение, он весьма наслаждался этим поединком.
— Значит, вы считаете, что жизнь мужчин не представляет опасности? — спросил он и тут же продолжил, — Что случилось с вашим сутенером?
Кровь резко отлила от ее лица, оставив его бледным, как выбеленная кость, а глаза вспыхнули, словно искры.
— Он был моим братом, — проговорила она, и ее голос понизился до злобного шепота. — 'Сыны свободы' облили его смолой, изваляли в перьях и оставили умирать на моем пороге. Ну, а теперь, сэр, остались ли у вас еще вопросы, касающиеся моих дел, или мы договорились?
Прежде, чем он смог переключиться, чтобы придумать какой-нибудь ответ, дверь открылась и вошла молодая женщина. Увидев ее, он испытал настоящий шок — в глазах у него побелело. Затем, комната пришла в равновесие, и он понял, что снова может дышать.
Это была не Эмили. Молодая женщина с любопытством переводила взгляд с него на маленьких дикарок, завернувшихся в шторы. Она была наполовину индианкой: миниатюрной и изящно сложенной, с длинными, как у Эмили, густыми волосами цвета воронова крыла, свободно ниспадающими по ее спине. С широкими, как у Эмили, скулами и мягким округлым подбородком. Но это была не Эмили.
'Слава Богу!' — подумал он, но в то же время испытал жуткую пустоту в утробе. Он почувствовал, что ее появление сродни пушечному ядру, которое обрушилось на него и, пройдя прямо сквозь тело, оставило после себя зияющую дыру.
Миссис Сильви дала девушке-индианке краткие распоряжения, указав на Гермиону и Труди. Черные брови девушки слегка вскинулись, но она кивнула, и, улыбнувшись девочкам, пригласила их с собой на кухню — перекусить.
Девчонки мигом выпутались из штор: со времени завтрака прошло довольно много времени, а у него для них ничего не было, кроме каши из овсяной муки на воде и небольшого количества вяленой медвежатины, жесткой как подошва.
Они последовали за индианкой к двери комнаты, не удостоив его взглядом. Однако у порога Гермиона обернулась, и, поправив свои мешковатые штаны, устремила на него испепеляющий взгляд, обличительно нацелив в его сторону длинный тощий указательный палец.
— Ты, ублюдок, если в итоге мы превратимся в шлюх, я тебя найду, отрежу твои яйца и засуну их тебе в задницу.
Откланявшись со всем достоинством, на которое еще был способен, он ушел: в его ушах продолжали звенеть раскаты смеха миссис Сильви.
ГЛАВА 18
УДАЛЕНИЕ ЗУБОВ
Нью-Берн, колония Северная Каролина
Апрель, 1777 год
НЕНАВИЖУ УДАЛЯТЬ ЗУБЫ. Речевой оборот, который сравнивает некое невообразимо трудное действие с вырыванием зубов — не гипербола. Даже при наилучшем раскладе — когда перед тобой взрослый человек с большим ртом и кротким нравом, а пораженный зуб у него один из передних и находится в верхней челюсти (т.е. имеет слабые корни и легко доступен) — занятие это грязное, скользкое, варварское. И лежащая в основе этой работы чисто физическая непривлекательность, как правило, неизбежно вгоняет в депрессию своим непредвиденным исходом.
Нарывающий зуб требовалось удалить, поскольку, помимо боли, наблюдалось еще и сильное воспаление, из-за которого бактерии могли попасть в кровоток, вызвав сепсис или даже смерть. При этом заменить его было нечем, и это портило не только внешность пациента, но и нарушало строение и работоспособность ротовой полости. Отсутствие одного зуба приводило к смещению всех расположенных рядом, изменяя прикус и делая процесс пережевывания гораздо менее эффективным. Что, в свою очередь, сказывалось на питании пациента, общем состоянии его здоровья и перспективах на долгую и счастливую жизнь.
'Нет, удаление даже нескольких зубов, — мрачно размышляла я, в очередной раз меняя положение в надежде улучшить обзор зуба, которым сейчас занималась, — не слишком повредит зубной ряд бедной девчушки'.
Она была не старше восьми-девяти лет, с узкой челюстью и выраженным неправильным прикусом — верхние зубы сильно выдавались вперед. Ее молочные клыки вовремя не выпали, а постоянные уже лезли позади них, придавая ей зловещий вдвойне клыкастый вид. Это усугублялось еще и необычной узостью верхней челюсти, из-за чего два растущих передних резца искривились внутрь, повернувшись друг к другу таким образом, что их фронтальные поверхности практически соприкасались.
Я дотронулась до нарывающего верхнего коренного, и девочка, привязанная ремнями к стулу, дернулась, испустив такой пронзительный вопль, словно ей под ногти загоняли бамбуковые щепки.
— Йен, пожалуйста, дай ей еще немного, — я выпрямилась, чувствуя, будто нижнюю часть моей спины зажало в тисках. Уже несколько часов я работала в передней комнате типографии Фергюса, и небольшая мисочка возле моего локтя была полна окровавленных зубов, а восхищенная толпа за окном наблюдала за действом.
Йен типично по-шотландски скептически фыркнул, но взял бутылку виски и, ободряюще приговаривая, направился к маленькой девочке, которая снова закричала при виде его татуированного лица и накрепко сжала губы. Мать девочки, потеряв терпение, энергично ее шлепнула, и, вырвав у Йена из рук виски, вставила в рот своей дочери горлышко бутылки и перевернула ее вверх дном, а другой рукой зажала девчушке нос.
Глаза у ребенка стали круглые, как монетки, а из уголков рта фонтаном брызнул виски, но, тем не менее, тощая шейка судорожно дернулась, и девочка начала глотать.
— Я и правда думаю, что уже достаточно, — сказала я, слегка встревоженная количеством алкоголя, которое проглотил ребенок. Это был очень скверный виски, мы приобрели его здесь, и, хотя Джейми и Йен его опробовали и решили, что никто от него не ослепнет, у меня были сомнения по поводу использования его в таком большом количестве.
— Хм-м, — произнесла мать девочки, критически осматривая дочь, но бутылку не убрала. — Этого хватит, я думаю.
Глаза ребенка закатились, и напряженное маленькое тельце внезапно расслабилось, безвольно откинувшись на спинку стула. Убрав бутылку, мать аккуратно вытерла горлышко своим фартуком, и, кивнув, отдала виски Йену.
Я быстренько проверила пульс и дыхание девочки, но, похоже, все было в порядке, по крайней мере — пока.
— Carpe diem (срывай день (лат.) — устойчивое выражение, означающее 'лови момент', — прим. пер.), — пробормотала я, хватая зубные щипцы. — Или, вероятно, я должна сказать 'carpe vinorum'? (лови вино (лат.). — прим. пер.) Йен, смотри за тем, чтобы она не переставала дышать.
Йен рассмеялся и, наклонив бутылку, смочил для обеззараживания маленький тампончик из чистой ткани.
— Думаю, если захочешь, у тебя будет достаточно времени, чтобы вырвать не один зуб, тетушка. Можешь вырвать все зубы в голове бедной девчушки, и она даже не шелохнется.
— А это мысль, — сказала я, поворачивая голову ребенка. — Не принесешь ли зеркало, Йен?
У меня имелось крошечное квадратное зеркальце, и, если получится, то его можно использовать, чтобы направлять в рот пациентки солнечный свет, который в изобилии струился сквозь окно — теплый и яркий. К сожалению, к окну прижимались несколько любопытных голов, все время загораживающих солнце и мешающих попыткам Йена направить луч туда, где он был мне нужен.
— Марсали! — позвала я, удерживая на всякий случай большой палец на пульсе девочки.
— Да? — вытирая о тряпицу запачканные чернилами руки, она вышла из задней комнаты, где очищала — или, скорее, загрязняла — типографский шрифт. — Тебе снова нужен Анри-Кристиан?
— Если ты... или он... не против.
— Только не он, — уверила она меня. — Ему ничто так не понравится, маленький тщеславный поросенок. Джоани! Фелисите! Пойдите и приведите малыша, ладно? Он нужен на улице, у витрины.
Фелисите и Джоан — или дьявольские кошечки, как называл их Джейми — охотно побежали: им нравились представления Анри-Кристиана почти так же, как и ему самому.
— Пойдем, Помпончики! — позвала Джоан, придерживая дверь на кухню. Румяный и улыбающийся во весь рот Анри-Кристиан опрометью кинулся наружу, покачиваясь из стороны в сторону на коротеньких кривых ножках.
— Оп-ля, оп-ля, оп-ля! — кричал он, направляясь к двери.
— Оденьте ему шапочку! — крикнула Марсали. — А то ветер в уши надует.
День был солнечный, но ветреный, а Анри-Кристиан имел склонность к ушным инфекциям. Поэтому у него имелась вязаная шерстяная шапочка в белую и голубую полоску, украшенная рядом из красных помпончиков; она завязывалась под подбородком. Брианна связала ему эту шапочку, и, увидев ее, я почувствовала, как слегка сжалось сердце — теплом и болью одновременно.
Девочки взяли братишку за руки, Фелисите, потянувшись в последний момент, схватила с вешалки старую фетровую шляпу своего отца, чтобы собирать в нее монетки, и все вместе они вышли на улицу под радостные возгласы и свист толпы. Сквозь окно мне было видно, как Джоан убрала с уличного стола выставленные напоказ книги, а Фелисите взгромоздила на их место Анри-Кристиана. Сияя от удовольствия, он развел в стороны свои коротенькие сильные руки и изысканно поклонился сначала в одну, затем в другую сторону. После чего, согнувшись, поставил ладони на столешницу и с потрясающе контролируемой грацией встал на голову.
