Несколько мощных созданий вырвались вперед, пропахивая снег своими тушами с резким хрустом — под ногами их мельтешили орды тварей поменьше. Из уродливых пастей выдавались длинные кожистые трубки — при каждом сокращении набрякших меж костяных пластин мускульных мешков они извергали наружу потоки прозрачной жидкости, тягучей, словно деготь. Снег и лед обращались бесцветным паром, танковая броня, стоило лишь очередной струе хлестнуть по ней, начинала плавиться, истекая грязно-серым дымком. Очередной снаряд пробил панцирь вырвавшегося дальше прочих создания — и то с влажным хлопком лопнуло, утопив в органических кислотах десятки меньших существ, не оставив от них ничего, кроме обгорелых клочков плоти. Закрепить успех машина не успела — закованные в прочные панцири твари, прорвавшись к танку, облепили его, словно мошкара, снова и снова молотя по корпусу костяными наростами, давая время бронированному мешку с чистейшей отравой приблизиться — и выплеснуть на цель густую струю. Ответный залп из начавшего уже дымиться орудия оказался гибельным для всей машины: повинуясь неслышной команде, несколько тварей заткнули ствол собственными телами — и сгинули в пламени скорого взрыва вместе с экипажем обреченного танка.
Оставшиеся машины будто бы хлестнули незримой плетью. Два танка рванулись вперед, с омерзительным хрустом размазывая по земле толстых, змееподобных тварей, норовивших стянуть орудийные стволы твердыми кольцами, забить, заткнуть, свернуть на сторону, любой ценой сорвав стрельбу. Остальные покатились назад — ритм некогда дружных залпов был начисто утерян, каждая машина, отступая, палила куда придется — и вовсе не нужно было быть сейчас внутри, чтобы понять.
Страх взял свое.
-Огонь!
Приказ прозвенел на удивление отчетливо и резко, словно некая неведомая сила нащупала его, вырвала из общего хаоса, приподняла над ним, давая возможность быть услышанным каждым. Метнув быстрый взгляд на копошащуюся массу — один из прикрывавших отход танков уже полностью скрылся под ней, другой вертелся на месте, пытаясь стряхнуть рвущихся внутрь тварей — Чертков, скривившись от неожиданного спазма в области желудка, прицелился. С мягким хрустом тронул спусковой крючок.
Незыблемая, тверже камня серая линия штурмовиков "Атропы" присовокупила, наконец, голоса своих орудий к общему хору — те перекрыли его начисто, подчинили себе, утопили в бешеном, непрерывном треске весь мир без остатка.
Ночь, в который уже раз, разорвал на клочки огонь.
В живой стене зазияли огромные дыры. Нагнавших отступающие машины тварей смело прочь, будто метлой. Надрывный визг свинца и стали стегал атакующих снова и снова, разрывая плоть, кроша кости. Черная туча, кружась, скользнула вниз — но орудия, сполна воспользовавшись блаженной передышкой, были уже готовы. Плотная тень, заслонившая чахлую луну, плавно пошла на снижение — и взорвалась, изрешеченная залповым огнем. Алый ливень и комки черной плоти, чей тошнотворный смрад пробивался даже сквозь фильтры, обрушился на окопы.
-Не прекращать!
Никто бы и не помыслил, никто бы и не смог — в том числе и потому, что крик, родившийся где-то там, за спиной, мигом потонул в царящем грохоте, никому не позволив отвлечься хоть бы и на секунду. Потянувшись за новым коробчатым магазином, Чертков позволил себе бросить краткий взгляд в сторону наступающей орды. Все больше и больше тварей оставалось там, в снегу, все шире зияли прорехи, все дольше и дольше зарастали новыми телами, прибывавшими от леса, от берега. Откатившись на заранее подготовленные позиции, уцелевшие машины открыли огонь, стремясь разбить стаю на отдельные мелкие группы.
Сложно сказать, где стучало громче — в ушах или в груди, там, где по обыкновению пряталось исколотое ужасом сердце. Сложно сказать, от чего больше мутило — от запаха собственного пота, который хлюпал в маске при каждом нервном движении головы или же от вони десятков, сотен раскрошенных в омерзительную кашу существ, чьи останки усыпали позиции. Сложно сказать — да и не смог бы он, даже если б захотел, да и не так уж это было и важно. Важным было совсем другое — то, что держало Черткова и прочих на месте, то, что не позволяло предательскому страху вновь пробраться в них, сковать движения, обречь на смерть. Важным было совсем иное чувство...
Они сделают это. Они выстоят. Они...
Один из танков, что оставались на переднем крае, исчез.
Оглушительный взрыв на мгновение отобрал слух у всех, кто имел несчастье быть слишком близко. Иным повезло и того меньше — разлетевшиеся во все стороны осколки и куски металла собрали свой кровавый урожай, скосив не успевших вовремя укрыться, словно сорную траву. Глаза Черткова, скрытые под маской, в ужасе расширились — но прежде, чем он успел толком осознать происшедшее, из леса, из огня протянулось что-то черное, что-то огромное — хлестнуло вперед с быстротою мысли.
Две грозные боевые машины смяло, словно яичную скорлупу — один-единственный чудовищный удар вколотил их в землю, раскрошил, разбросал прочь бешеным вихрем осколков и огня. Черная полоса, скользнув по земле, смела в сторону еще один танк, подбросила в воздух, будто пушинку — и, подхватив с легкостью, которая сама по себе грозила лишить рассудка, зашвырнула прочь.
Стрельба становилась тише — или же просто крики, пришедшие ей на смену, теперь не сдерживало более ничего. Остекленевшим от ужаса взглядом Чертков и те, кто оставался еще рядом, смотрели, не в силах оторваться, на то, что...
Черные полосы немыслимых размеров были лишь подвижными выростами. Щупальцами. Хвостами.
Тело, которому они принадлежали, показалось из леса, из огня.
Крики усилились.
Оно было огромно — немыслимо, невыразимо, невозможно огромно, слишком велико для того, чтобы его можно было облечь в слова или хотя бы попытаться то сделать. Циклопических размеров черную тушу покрывал толстый панцирь, кожистые трубки, торчащие из могучей спины, беспрестанно источали слизь и густой белый пар. Из-под мощных костей проглядывала блестящая жировая прослойка, на костяных наростах расселись, цепляясь когтями, десятки мелких тварей, несомых гигантом в бой. Засаженная огромными зубами пасть, в которой без помех уместился бы сторожевой корабль, раздалась надвое, выталкивая наружу утробный, полный первобытной ярости вой. Четыре хвоста вздыбились, закрутились огромной плетью — и разом ударили вперед, размазывая по земле и смешивая со снегом сотни тел организмов-охотников, комкая танки как спичечные коробки, кроша орудия и укрепленные точки на сизую пыль вперемешку с кровью, смахивая прочь все преграды так, словно те были возведены в лучшем случае из мокрой бумаги.
Царь Земли явился. Надежды больше не было.
-Туше мне. Годы нас не щадят...
Тихие, едва слышные слова Леопольда унес ветер. Он же подхватил и потащил прочь по земле золотое крошево — дальше, еще дальше от неподвижного тела некогда грозного Терния, ныне — лишь спутанного в совершеннейшем беспорядке клубка, изломанного, жалкого.
-Что ж, — хриплый голос напомнил о том, что на островке была сейчас отнюдь не единственная живая душа: Стальная ведьма, сделав легкий шажок в сторону — туда, где еще не покрывали землю останки золотого орудия — остановилась, чуть вздохнув, когда взгляд ее пал на обнаженный меч. — Теперь мне ведомо, что мифы не врали. Что мерзость, которую ваш род посмел сотворить, должна исчезнуть. Вместе с хозяином.
Леопольд остался нем к прозвучавшим словам — лишь вздернул окровавленную руку, лишь коротко поманил: сухо, сдержанно, без издевки, с одним только напоминанием о том, что бою не должно прерываться.
Что его не оборвет ничто, кроме смерти.
Графиня тихо кивнула. Скользнув в карман, рука ее тут же вынырнула наружу — сверкнула, поймав косой лунный луч, крохотная, способная целиком спрятаться даже в самой маленькой ладони, коробочка, кубик из тончайшего стекла.
-Меч поднявший обречен...
Бешеной лавиной хлынул ток по Цепям. Каждая мысль о враге, что стоял сейчас пред ведьмой, каждая предполагаемая слабость его и каждая выявленная сила, каждая капля ненависти, каждая крупица желания расправы, скорой и жестокой, была той лавиной подхвачена, была донесена до цели. Вплетена в общий узор.
-...будет он мечом сражен...
Стекло треснуло. На взрыхленную Тернием землю градом посыпались сверкающие крошки — не то лед, не то сахар. Еще не коснулась гнилой травы первая из пылинок, как наружу хлестнул, выплескиваясь клубами, белый туман. Под мерное гудение, напоминавшее поначалу голос работавшего на пределе сил своих пылесоса, а всего три или четыре секунды спустя — рев турбин, из комков белесого дыма вытягивались, одна за одной, высокие, поначалу неровные, кристаллические ветви. Переплетаясь меж собою и затвердевая, изгоняя прочь былые швы и линии, отмечавшие места слияния, сверкающие отростки становились единым целым, расправляя плечи уже как человеческие фигуры — одна, две, пять...
Ровно дюжина точных, до последней морщинки на сосредоточенном лице, двойников Леопольда.
Едва заметное движение головы, короткий, безмолвный приказ. Выхватывая мечи, стекловидные имитации, пронизанные, будто клубками вен, пульсирующими серебристыми сетями, сорвались с места.
Убийца не замедлил последовать их примеру.
Первую стеклянную копию Леопольд раскроил, не сбавляя шага, другой, казалось, лишь самую малость коснулся острием, заставив вдребезги разлететься склоненную набок голову. Играючи избежав минимум трех ударов, каждый из которых грозил стать смертельным, отправил на землю еще одного сверкающего в лунном свете истукана...
...и едва успел уйти с направления атаки тех, кто был убит парой мгновений раньше. Поднявшись с земли гейзерами блестящих осколков, двойники Леопольда атаковали вновь — и вновь были разбиты вдребезги...
...только чтобы в очередной раз собраться воедино — и, кажется, прибавив в скорости. Источающий голубоватое сияние клинок прорезал странный материал без помех, снова и снова искрящиеся скульптурные копии Леопольда рассыпались, снова и снова под мерный гул сливались, обретая целостность в клубах белого тумана и кристаллической крошки.
Становились такими же, как прежде.
Нет, не совсем.
Терний был грозен и почти бесконечен, число же немых двойников, снова и снова продолжавших свой танец вокруг Леопольда, оставалось неизменным. Число, но не сила — если контроль над золотым орудием в какой-то момент хозяйке пришлось брать на себя, поддерживая в своем творении мощь, которой в итоге так и не хватило для победы, здесь же, казалось, все было ровным счетом наоборот. Сдерживая Асколя, терпя одно поражение за другим, истуканы будто бы учились на каждом: удары и шаги прибавляли в скорости и силе, выпады убийцы, засвидетельствованные единожды, единожды уже принесшие смерть, теперь избегались все с большей четкостью...
Как и в прошлый раз, это был бой на истощение — но в отличие от Терния, бывшего чудовищно сложным, но все же единым целым, каждый стеклянный убийца, казалось, жил и сражался сам по себе. Вот один двойник атаковал, целясь в голову — отбив выпад и едва не пропустив другой, уже в грудь, Леопольд выбил внушительный кусок стеклянной плоти, но — впервые — не смог убить врага одним-единственным ударом. Исправление ошибки дорого обошлось — вернуться в строй успело сразу четыре двойника, тут же навалившись на убийцу парами.
Каждый удар, виденный ранее, встречал смелый блок или же вовсе воздух. Каждая попытка избежать смерти становилась все сложнее — и счет шел на мгновения. Надсадно звеня, двойники усилили натиск — Леопольд кружился, обходил...отступал. Впервые за все время.
Время, столь необходимое ведьме.
Удар. Перекат. Обход. Удар. Разрубленное пополам тело в который раз осыпается блестящей крошкой — но уже трое сменяют его — и ни одного из них уже не пронять единожды виденной атакой. Терний был почти бесконечен, но его слабое место, его сердце, пусть и скачущее из побега в побег быстрее, чем сердце человеческое разменяло бы пару ударов, все же существовало, могло быть обнаружено и поражено. Стеклянное воинство было лишено подобного недостатка — сколько бы не искал убийца связующее звено, оголенный нерв, пусть даже тысячу раз блуждающий, в десять, сто тысяч раз более живой и быстрый, чем таковой Терния — найти его никак не удавалось.
Время продолжало свой бег.
Время, значившее для ведьмы все и даже больше того.
Пальцы графини перебирали воздух, пересохшие губы — шептали слово за словом, сопровождая прядение чар в равной степени чудовищной силы и сложности. Малейшая ошибка не просто бы обернулась срывом — она, несомненно, стоила бы жизни — но сейчас, когда все внимание Леопольда было сосредоточено на его собственных двойниках, у нее был шанс успеть.
Новые разрывы под звуки вспоротой ткани множились на серых одеяниях, новые раны расцветали на коже убийцы. Вновь восстановив былую — неизменную — численность, двойники обступили Асколя, все легче, все проворнее парируя удары, все плотнее, все туже стягивая сверкающее кольцо.
Не было никакого связующего звена. Не было никакого пляшущего нерва. Не было сердца, которое можно было бы поразить.
От этого воплощенного в стекле изящества не веяло знакомой ледяной ненавистью и презрением. В нем не угадывалась знакомая гордыня. В нем не корчились змеиным клубком до боли знакомые чары.
Ничто не говорило о том, что двойники, пробужденные Августиной ото сна, были ее собственным творением.
Ответ лежал где-то здесь — ответ, означавший жизнь.
Времени рассуждать не было.
Оставалось только испытать удачу.
Двенадцать двойников избрали цели. Двенадцать мечей обрушились на врага.
Серая тень ответила.
Двенадцать стеклянных тел осыпались со звоном тысячи разом лопнувших окон.
Все решала скорость — и этот рывок дался Леопольду не без труда. Все решала скорость — и не принеся нужных жертв, на нее нельзя было надеяться.
Стеклянное крошево истончалось — до песка, до тумана, туман же таял на глазах. Растерявшее последние краски, будто бы вовсе обескровленное одним только чудовищным напряжением лицо Леопольда дернулось лишь раз, лишь на секунду — и вновь застыло маской смертельного спокойствия, чистейшего отрешения от всего на свете.
В том числе и от жуткой рваной раны, украшавшей ныне левое плечо.
По лицу графини пробежала тень. Пагоды, вывезенные в начале века из Запретного города Макнамаррой, последним из магов, что носил титул Глаз Башни, убийцей двух ведьм, что так и не сумел когда-то записать на свой счет третью, были мертвы — и в этот раз, похоже, навечно. Еще одно орудие великой силы и редкости потеряно — едва только убийца в изодранных серых одеждах постиг принцип, на котором оно держалось.
Последний и правда был зеркальным отражением того, что лежал в основе Терния.
Не было ни нерва, ни сердца — но то, что казалось раздельным, все же составляло единое целое.
И погибнуть могло лишь вместе, лишь в один миг.
Подвиг, почти невозможный для того, кто уже был истощен, измотан долгой схваткой. Невозможный...но убийцу, что стоял пред ней, вряд ли могло сдержать подобное слово.
