"Так поступают братья"

Я ни с кем не разговаривал. Просто слушал взятый напрокат телевизор и ждал, ждал, ждал. Наконец, полиция оставила меня в покое, поняв, что ничего не добьется. Я слышал, как медсестры шепчутся о красивом, но сломленном молодом человеке из 523 палаты. Синяки сходили гораздо дольше обычного... или они просто так сильно впечатались в мою кожу?

Вскоре за мной приехал Уилбер. Я стал хрупким как стеклянная игрушка. Была середина осени. Он принес мне теплую одежду. Даже на глаз я видел, что она выполнена на заказ. Уилбер предпочитал все самое лучшее. Я вздрогнул, когда он дотронулся до моего горла.

— Никто никогда больше не сделает тебе больно, Брант. Я этого не позволю. Теперь ты принадлежишь мне.

Он сам вывез меня из больницы на кресле-каталке, никому больше не разрешив его трогать. Из секс-игрушки, которую все хотят, я превратился в лелеемый долгожданный подарок. Мое положение изменилось буквально за одну ночь — хотя прежде я ненавидел свою работу, она все же была мне знакома. После пережитого то, что меня лишили всего, что я когда-либо знал, сбивало с толку еще сильнее, чем раньше, когда тот клиент попытался меня убить.

Я не знал, как отнестись к этим переменам. Меня оставили в моей комнате отдыхать. Уилбер не звал меня к себе. Завтрак, обед и ужин приносили прямо в спальню. Я никогда не отличался особой сдержанностью, так что когда я начинал плакать, это могло продолжаться несколько дней. Я до чертиков испугался. И знаю, Уилбер — тоже, потому что я внезапно обнаружил себя в его постели. Стоило Уилберу оказаться рядом, как все вдруг встало на свои места. И этого я тоже не мог понять. Ведь этот мужчина издевался надо мной с четырнадцати лет. Его присутствие не должно меня успокаивать, но все же... успокаивало. Уилбер Броуден, бизнесмен и сутенер, был всем, что мне нужно, и все было прекрасно, когда я оказывался в его объятиях.

Боже, да я совсем спятил.

Лимузин остановился. Я заморгал и поднял глаза. Мы стояли перед двухэтажным домом. Домом, который я купил своим сестрам на доход с продажи девственности. Я просто сидел на месте, пялясь на рождественские фонарики, тепло подмигивающие мне из окон.

— Эй, Petite Bonbon (зд. конфетка или сладкий), выходи давай, ладно? Сделай семье сюрприз. А я принесу подарки.

Я не мог заставить себя открыть дверцу. Я не могу их видеть. Только не после всего этого. После того, чем я занимался столько лет, после того, что со мной сделали.

— Ох, еще одна petite bonbon. — Я посмотрел сквозь тонированное стекло лимузина и увидел стройный силуэт девушки в дверном проеме. — А я думал, что вы все высокие, нет?

Я с ужасом смотрел, как она обернулась и крикнула что-то в глубину дома. В дверях оказалось сразу несколько блондинок, которые следили за черным лимузином.

— Выходи.

— Поехали отсюда.

— Мистер Броуден сказал, что ты должен повидать родных. Он не имел в виду глянуть на них из окна машины.

— Я не могу... после... нет...

— Смотри, у одной из девушек на руках ребенок. — Гай развернулся на сидении и посмотрел на меня сквозь перегородку. — Если бы ты не сделал того, что сделал, у нее не было бы детей. Из всех подарков в этой машине самый дорогой для них это ты сам, Petite Bonbon. Надевай свою маску, если тебе тут не нравится.

Он отвернулся и выключил мотор. Я взглянул в зеркало заднего вида и наткнулся на взгляд карих глаз Гая.

— Мистер Броуден сказал, что ты должен увидеться с семьей. Ты ведь не хочешь разозлить его. Эти синяки у тебя на шее все еще выглядят жутко.

— Это не Уилбер.

— Ты выжил, хотя был шлюхой. Выжил, хотя тебя пытались задушить. Уж обед в честь Дня Благодарения ты точно переживешь. Выходи. Сюда идет твой отец.

Я вздрогнул, когда дверца лимузина вдруг распахнулась. Холодный ноябрьский воздух ворвался в тепло моего маленького Эдема. Я замер как кролик на скоростной автомагистрали, который вдруг осознал опасность, в которой оказался. Я думал, что сердце сейчас выскочит из груди.

— О Боже, Брант! — Папа забрался в машину и крепко прижал меня к себе. — Брант... мой мальчик...

— Пап... — Мой голос прозвучал хрипло и напряженно. Наверное, все еще сказывалось то, что меня чуть не задушили.

— Прости. Мне так жаль. Я должен был найти другой выход... Должен был сделать что-нибудь... — Он отодвинулся и сжал мое лицо в ладонях. Жизнь обошлась с ним сурово. Он выглядел гораздо старше своих сорока пяти. — Мой Брант... мой мальчик...

— Все знают?

— Только Эмили...

— Не говори им. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал.

Папа снова крепко обнял меня и стал укачивать. Его ладони скользнули по моим плечам, пальцы зарылись в волосы. Я вырвался из его рук.

— Прости... прости... о Господи, Брант... какой ад тебе пришлось вынести из-за меня.

— Все нормально... пап. Я могу остаться на ужин?

Он резко выпрямился.

— Все закончилось?

— Долг выплачен.

Гай подошел к задней дверце и махнул мне рукой.

— Выходите. Petite cheri (зд. малыш), не стоит торчать на холоде. Я принесу твои вещи.

На глазах отца выступили слезы.

— Все закончилось.

Он за руку вытащил меня из лимузина. Я возвышался над ним как мачта. Совсем не помню, чтобы он был таким маленьким. Эмили повернулась, передала ребенка мужу и выбежала на улицу прямо в тапочках, даже не накинув куртки. Она подхватила меня под руки и обняла так крепко, что даже Уилбер позавидовал бы.

— Сухарик... о Боже, я так рада тебя видеть... и ты такой высокий... и красивый. А это что? — Она оттянула воротник моего свитера прежде, чем я успел ей помешать. — Какого черта? — Она схватила меня за руку и потянула к дому. — Что, черт возьми, этот человек с тобой сделал?

— Эмили...

Она остановилась, оглянулась на меня, отпустила мою руку и прижала ладони к губам.

— Я забыла, какой у тебя голос, Брант. — Ее глаза заблестели от слез. — После всего, что ты для нас сделал, я забыла даже твой голос.

У меня закололо в носу.

— Раньше у меня был голос как у Микки Мауса.

Эмили развернулась и загнала всех обратно в дом. Подошел отец, забрал мое пальто и шарф. Кожаные перчатки я оставил, потому что у меня замерзли руки. Мне всегда было холодно. В доме стоял аромат печеной индейки. У меня в животе тут же заурчало.

Эмили похлопала меня по нему.

— Как всегда. Девочки! Это ваш брат Брант. Брант, это Таня. Это Сара, она только приехала из университета, а эта маленькая озорница — твоя младшая сестренка, Эрис.

Эмили была так похожа на маму до того, как та заболела. Все они были похожи. Хрупкие и миниатюрные, они выстроились в ряд на расстоянии шага друг от друга.

Эрис посмотрела на меня. Она была не выше четырех футов, шести дюймов.

— Ты высокий.

— Ешь побольше овощей, и тоже будешь высокой.

Я не смог сдержать улыбки, когда она скривилась.

— Где ты был?

Папа шагнул вперед и повел меня в столовую.

— Брант работал, детка.

Я заметил стоящего чуть в стороне мужчину с маленьким белым свертком на руках.

Эмили мягко коснулась моей руки.

— Это Роджер Карсон, мой муж, а это Мэдисон, наша девочка. Ты теперь дядя. Хочешь ее подержать?

— Я не позволю этому человеку прикасаться к нашей дочери. — Голос Роджера сочился ядом. Эмили посмотрела на него, ошарашенная и смущенная.

— Что?

Роджер волком уставился на меня.

— Мой брат — гей, Эмили.

— И...

— Я видел его DVD-коллекцию. Твой брат — звезда худших из фильмов.

Я почувствовал, как краска сошла с лица. Тепло, благодаря которому я уже начинал оттаивать, вдруг испарилось.

— Роджер... — Шикнула на него Эмили.

— Я не могу сидеть за одним столом с таким человеком.

Я прищурил глаза. На лице появилось выражение, которое я приберегал для клиентов. Эмоциональная буря, разрывавшая меня изнутри, скрылась под маской.

— Что? С геем?

— Нет, против геев я ничего не имею. А вот шлюх, которые продают себя за деньги, на дух не переношу.

— Роджер!

— Я отнесу Мэдисон наверх. — С этими словами теплая, уютная атмосфера Дня Благодарения сошла на "нет".

— Брант? — Сара обернулась ко мне. — Ты снимался в порно?

— У него не было выбора... — Я положил руку отцу на плечо.

— Я задолжал большую сумму денег и не смог ее выплатить, поэтому меня заставили ее отрабатывать.

Сара сделала шаг назад:

— Одиннадцать лет!!!

— Каждые десять дней набегали проценты.

— Как? Как ты мог заниматься чем-то подобным? — Я услышал ужас в ее голосе.

— У меня не было выбора.

— Выбор есть всегда.

Я почувствовал, как мой взгляд заледенел.

— Может быть, тогда моим выбором стало лечь и смириться. Это было легче, чем стирать руки в кровь, работая грузчиком на каком-нибудь складе. И не тебе меня судить. Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти.

— Да, не имею. Я тебя не знаю. Мой брат сбежал, когда ему было четырнадцать. Может, было бы лучше, если бы ты просто умер. А гей и порнозвезда... такой брат мне не нужен.

— Сара! — Эмили попыталась задержать сестру, но та развернулась и убежала наверх.

Я повернулся к двери, но отец перехватил мою руку.

— Я все ей объясню. Не хочу, чтобы ты взваливал вину на свои плечи.

Я фыркнул.

— Вину? Какую вину? Я был шлюхой. Я купил этот дом на деньги от своего первого DVD. Все вещи здесь куплены на деньги каждого третьего клиента, который платил за то, чтобы меня отыметь.

— Ты дома, Брант. — Эмили попыталась обнять меня. Но я выставил вперед руку и отступил к двери.

— Я рад, что твоя жизнь удалась, Эмили. Похоже, у тебя замечательная дочь. А муж — человек строгих убеждений, и это тоже хорошо. Ты никогда не окажешься в положении, подобном моему.

Парадная дверь открылась, и вошел Гай с полными руками завернутых в яркую упаковочную бумагу подарков. Он почувствовал, что атмосфера накалилась, еще до того, как вошел в дом. Я схватил пальто и надел его. Мои волосы застряли в рукаве, и я вздрогнул, выпутывая их.

— Брант, ты куда? Я думал, ты сказал, что свободен. — В голосе отца слышалась боль.

— Изначальная сумма выплачена. Но я взял еще одну ссуду.

Эмили стиснула лацканы моего пальто.

— Что? Зачем?

— Чтобы Саре не пришлось всю жизнь торговать пончиками. Мама хотела для всех вас большего.

— А как насчет тебя? Для тебя она ведь тоже хотела большего.

— Ты не помнишь, да, как она ко мне относилась? Ей не было до меня дела даже до того, как она заболела. Пожалуй, сейчас я живу именно той жизнью, какой она для меня хотела. — Я сунул руки в карманы и нащупал знакомый предмет. Вытащил его. Медальон. Мамин медальон с фотографией, на которой были все, кроме меня. Я протянул его сестре — он раскачивался на тонкой золотой цепочке. — Я стащил его.

Я вручил медальон Эмили. Миниатюрной и хорошенькой Эмили с золотыми волосами и лазурными глазами — они казались то зелеными, то голубыми. Сара была такой же. Как и Таня и Эрис, которые следили за разворачивавшейся драмой, не совсем понимая, но догадываясь, что происходит что-то плохое.

— Идем, Гай. — Я развернулся.

— А что с подарками?

— Оставь их.

Кто-то дернул меня за рукав:

— Брант. — Я обернулся и посмотрел на отца. Его волосы уже начинали седеть. Каштановые с сединой пряди.

У меня сдавило горло.

— Больше не занимай денег. Я не смогу вам помочь. Следующие двенадцать лет я буду занят. — Я открыл дверь и вышел на улицу. В зимнюю ночь.

— БРАНТ! — Голос Эмили оборвался, когда я захлопнул дверь.

Гай скользнул мимо меня к машине, но остановился, увидев, что я все еще стою на ступеньках.

— Bonbon?

— Смотри не назови меня так при Уилбере. Язык тебе еще понадобится.

В пальто зазвонил мобильный. Я ответил:

— Да, Уилбер.

— Воссоединение семьи было недолгим.

— Ты рядом, да? Забери меня. — Я стал внимательно разглядывать дорогу, и в самом деле в конце улицы загорелись фары лимузина Уилбера.

За дверью кто-то кричал и плакал. Но я закрыл глаза и захлопнул крышку телефона. Мама была блондинкой с голубыми глазами. Папа — брюнетом с карими. Я был шесть футов, два дюйма ростом с иссиня черными волосами и светло-серыми глазами. Подкидыш. Я терпел насилие так долго просто потому, что так должны поступать братья. А теперь узнал, что я им даже не родной брат. А притвориться, что это неправда, я не могу.

Рядом с домом остановилась машина Уилбера.

Я закутался в пальто, подошел к лимузину и открыл заднюю дверцу. Забравшись внутрь, я устроился рядом с ним. Он обнял меня за плечи.

— Теперь ты знаешь правду, мой мальчик. Твое решение не изменилось?

— Что ты хочешь услышать от меня, Уилбер?

— Что я для тебя больше отец, чем ничтожество, живущее в этом доме.

— Суть все равно одна. — Я приготовился к удару. Но открыв глаза, обнаружил, что Уилбер внимательно наблюдает за мной со странным выражением на лице.

— Откровенность... от тебя мне нужна только она, Гот-бой. А теперь подумай об ответе на следующий вопрос. Первый семестр я тебе дарю. Продолжит ли твоя сестра учебу?

— Конечно.

— Для тебя это первая и единственная возможность отказаться от нашей сделки.

— Я твой на следующие двенадцать лет, Уилбер.

— Даже несмотря на то, что они тебе не родные?

Я почувствовал, как защипало в носу. Маска сползла с моего лица, губы задрожали. Я потер глаза.

— Я встречал каждую из них, когда они родились, и каждой пообещал одну вещь — всегда защищать их. И я это сделаю.

— Даже несмотря на то, что они тебя презирают.

— Если это цена, которую мне придется заплатить.

— И почему ты делаешь все это, Гот-бой?

— Потому что так поступают братья, Уилбер.

Он поцеловал меня в висок, и его рука скользнула под мое пальто.

— Пожалуйста, только не сегодня, Уилбер. Не думаю, что выживу, если мы начнем трахаться. Я и так едва держусь.

Уилбер передвинул меня так, что моя голова оказалась у него на коленях.

Его пальцы ласкали мои волосы, словно гладили котенка.

— Никто не будет тебе угрожать, Брант. Никто не причинит тебе боли. Никто не станет трахать тебя. Я хочу показать тебе, что такое любовь, Гот-бой. Я покажу тебе настоящую жизнь и исцелю твое сердце.

— Зачем?

Я так и не получил ответа. Его пальцы, убаюкивая, гладили меня по голове.

— Андерсон, включи обогреватель, моему Бранту холодно.

Я закрыл глаза и слабо улыбнулся, когда волна теплого воздуха ударила мне в лицо. Может, ответ я все-таки получил.

Глава Три: Жизнь... или что-то вроде того

Последние пять дней у меня была жуткая мигрень. Настолько жуткая, что каждый день после полудня мне приходилось прятаться в своей комнате, задернув шторы. Попытка притвориться, что все в порядке, привела к тому, что меня притащили к врачу, который латал дыры от пуль и ножевых ранений или имел дело с незапланированной беременностью и венерическими заболеваниями. Я сидел в старой, на удивление чистой комнате для медосмотров, но меня скорее ощупывали, чем осматривали. Уилбер, должно быть, заметил, что мое лицо превратилось в равнодушную маску, потому что в следующую секунду доктор внезапно "нащупал" лицом подошву ботинок сорок второго размера.