— Какой всё-таки Владимир Ильич обаятельный, — делилась впечатлениями Мирра Гец, красивая еврейка, — не чета нашим конармейским мужикам. Вот от кого бы ребёночка родить. Умный бы получился, чтоб я сдохла!

Она затянулась длинной папиросиной, жеманно отставив в сторону мизинец. Задержала дым в лёгких, чуть прикрыв большие чёрные глаза, затем медленно выпустила облако дыма, любуясь на своё отражение в большом зеркале.

— Кто о чём, а ты, Мирка, про пошлости всякие, — осадила её Розалия Самойловна Землячка, самая старшая в квартире. Не время сейчас о ребёночках... Вон, матросня в Кронштадте что творит... Эх, меня бы туда. Я бы патроны тратить не стала, всех бы под лёд пустила, рыбам на корм. Вот ведь сволочь какая. Революция едва-едва становится на ноги, а эти мерзавцы требовать чего-то осмелились. Всех в расход! — Землячка всё более входит в состояние аффекта. Её глаза мечут молнии, а на впалых щеках играет нездоровый румянец. — А кулачьё! Вы знаете, как эта сволочь расправляется с коммунистами? Иван Грозный по сравнению с ними сущий младенец! Надо всех к ногтю!

— Дивчины, хватит вам спорить, идите снидать, что бог послал, — из кухни раздаётся бодрый голос Клавы Николаевой, редактора журнала «Работница». — Помните, вчера на съезде сказал Владимир Ильич, что закупили целых восемнадцать миллионов пудов угля. Теперь до тепла точно дотянем.

Мне тут что-то не спалось, — продолжала болтать Николаева. — Я каши пшённой сварила с лучком да на смальце. Всё-таки здесь в Москве лучше с продовольствием, чем у нас в Питере. Садитесь девоньки за стол. Поесть надо хорошо, неизвестно когда на съезде кормить будут. Сами же знаете, как в стране с продовольствием.

Внезапно с парадной лестницы раздался деликатный стук.

— Розалия Самойловна накинула на плечи кожаную куртку и отправилась в прихожую. Тяжёлая дубовая дверь отворилась внутрь, и на пороге квартиры возник мужской силуэт в остроконечном будёновском шлеме. Из-за широких плеч виднелась кудрявая шевелюра домоуправа Ильи Сакизчи.

— Товарищ, — немного смущаясь при виде не вполне прибранной женщины, начал военный. — Товарища Розалию Землячку я могу видеть?

— А вы, товарищ, кем изволите быть? — вопросом на вопрос перебила его решительная баба. — Представьтесь для начала. Здесь всё-таки не абы кто живёт.

— Да-с, не извольте беспокоится, всенепременно-с, — голос прибывшего почему-то сразу стал заискивающим. — Леонид Христи, командир Арбатской районной ЧК, по личному приказанию Феликса Эдмундовича Дзержинского. Вот депеша... Только товарищ, мне приказано в личные руки товарища Землячки.

— Я Землячка, Розалия Самойловна, — женщина резко вырвала бумагу из рук чекиста. — Давайте сюда вашу депешу. Или вам удостоверение делегата съезда показать?

Она так взглянула в глаза чекисту, что того пот прошиб.

«... В связи с внутренней обострившейся обстановкой в стране, а особливо в Москве, для обеспечения безопасности делегаток Съезда партии, приказываю сопроводить товарищей делегаток в до их нового места пребывания на территории Кремля. — Ну и кто так пишет? Что это за слог такой корявый. Это же не Дзержинский писал...

— Ничего не знаю, — голос чекиста снова обрёл уверенность. — Мне приказано. Я выполняю. Вам тоже следует выполнять приказания. Собирайтесь, внизу ждёт автомобиль, переедем быстро. Как говорится с ветерком.

— Позавтракать можно? — раздался голос Клавы Николаевой с кухни. — Не хотелось бы голодом сидеть.

— Давайте, бабоньки, только быстро. Вас тут десять человек числится? Все на месте? Никто за ночь никуды не отлучился?

— Все здесь, не боись, служивый, куды нам отсель, мы Москвы не знаем. Утром в Кремль, вечером обратно. Вот и вся наша Москва...

— Вот и хорошо. Тогда я по остальным делегатам пройду. Их тоже оповестить надо. Вы смотрите, завтракайте быстро, потом вещички собирайте, ничего не оставляйте. Сюда больше не вернётесь. Оружие если, у кого имеется, поближе держите. Не ровён час, отстреливаться придётся. — Чекист многозначительно ткнул в домоуправа указательным пальцем.

Через полчаса по красивой парадной лестнице спускалась вниз цепочка женщин разного возраста и в разномастных пальто и шинелях. Кто с вещмешком, кто с аккуратным чемоданчиком, а кто и с роскошным кожаным саквояжем. Замыкала шествие сама Розалия Самойловна. Что-то казалось ей подозрительным во всей этой странной затее. Почему их надо перевозить куда-то, если достаточно усилить охрану у подъезда? Почему в Кремль? Ведь раньше ей говорили, что в казармах Кремлёвских курсантов, где разместили иногородних делегатов-мужчин, мест для женщин не было. А сейчас вдруг появились? Странно всё это.

Землячка так погрузилась в собственные мысли, что не заметила, как оказалась внизу. Вдруг до её слуха донёсся сдавленный стон. Инстинктивно правая рука храброй женщины выхватила наган. Интуиция, как всегда не подвела опытного бойца революции. Она успела выстрелить прямо в лицо набросившегося на неё злодея. Тот упал, пачкая стены подъезда мозгами и кровью. В тот же миг на шее Землячки затянулась кожаная удавка. Она отбросила наган и судорожно попыталась освободиться из подлого захвата, но силы были не равны.

— Куда падаль прятать, Паша? — прохрипел чуть непристреленный детина в старой латаной шинели. — Может наверх поднимем? Прикроем чем-нибудь, и пускай трупаки в квартире лежат.

— Нет, Рябой, не канает такой расклад, чека уже сегодня их найдёт и по горячим следам сможет нас вычислить. Да и мёртвая жидовка нам ещё пригодится. Её можно будет по частям большевичкам выдавать. Какая сучка прыткая! Как она ловко Капустку то в расход пустила. Ба-бах! и пораскинул Капустка мозгами. — Паша Новодеревенский, который сам решил поучаствовать в деле, хищно осклабился. — Как там остальное большевистское бабьё?

— Да, барно17 всё. Сидят тихо, не ерепенятся.

— Вишь как полезно бывает пристрелить одну сволочь, чтобы других до печёнок проняло. Теперь покатай их по округе и через полчаса подвози к Ермолаю18 на Козихинский. Там их и держать будем.

— Стрёмно как-то, ведь чекисты тут такой шухер поднимут...

— Не ссы, братан! Они же не знают, куда мы этих баб из храма спровадим. Кстати, ты мне годную мазу подкинул. Мы сделаем так...

...

(Москва. Кремль)

К стоящему на посту у входа в Большой Кремлёвский дворец милиционеру разболтанной походочкой прихилял беспризорник в рваном пальто и старых, не по размеру больших ботинках. Зато на голове у него настоящий цилиндр. Он стоял, ковыряя в носу, несколько минут напротив замершего навытяжку бойца. Наконец набрался храбрости и запричитал дурацким кукольным голосом:

— Дяденька мильтон, а дяденька мильтон, пусти дедушку Ленина посмотреть, ну пусти-и-и, будь ласковый. У меня к нему письмо есть. Один дядька просил ему лично в руки передать. Ну, пусти дяденька мильтон. Ну, пусти-и-и-и-и... А хочешь, я тебе мою моднючую цилиндру подарю?

— Пшёл вон отседова, — шикнул на беспризорника постовой, сохраняя полную неподвижность. — Счас, как свистну, так тебе быстро дворник пенделей отвесит.

— Тогда сам Ленину письмо передай, — с этими словами сопливый протянул лист бумаги. — Бери не бойся, на бумаге вошек нету. Бумагу вошка не ест.

...

Купольная ротонда главного зала Большого Кремлёвского дворца создавала ощущение простора. Бывший Екатерининский зал, переименованный в память Председателя ЦИКа в Свердловский, переполнен по случаю Съезда Партии. Председательствует на третьем заседании глава советских профсоюзов Михаил Томский.

— Бандитизм, главным образом, стал развертываться у нас еще с сентября, и товарищ Ленин указывал, что развитие бандитизма не представляло ничего неожиданного. Мы его ждали, но мер, каких бы то ни было, ни для борьбы с бандитизмом, ни для изучения этого явления принять не успели... — вещал с трибуны оратор, не замечая, что сам расписывается в профнепригодности.

— О! Слышь, Блинников, этот Смирнов в самую точку попал! — Александр Фадеев толкает локтем в бок соседа, вспомнив приключения в Новониколаевске. — Мы же через этот бандитизм нашего Сноскарёва потеряли. Светлая ему память. Если бы не Григорий, так этот паразит и нас бы шлёпнул.

Тем временем к, склонившемуся над какими-то записками, Ленину подошёл бесшумной тенью худой как щепка Дзержинский. Что-то сказал ему на ухо. После этого Ленин поднялся из-за стола, неловко стукнув стулом, и скрылся за портьерой.

— Товарищ Блинников, никак что-то важное случилось, — заметил исчезновение Предсовнаркома Фадеев.

— Ты, Сашка, слушай что умный человек говорит, не отвлекайся. Что будет нужно, нам сообщат.

...

— Как депутатов взя'и в заложники? Это же фо'менная чепуха! — Ленин стоял посреди кабинета председателя ЧК. В руках он держал замусоленный листок бумаги, переданный Дзержинским, к которому он попал из рук постового на входе в Большой Кремлёвский дворец.

— Сам, пся крев, ничего не понимаю! — Феликс Эдмундович мерил широкими шагами диагональ кабинета. — Женщин-делегатов поселили в бывшем общежитии Высших женских курсов. Об этом никто, кроме моих людей не знал! Ну, ещё, конечно, председатель домкома, ну и сами женщины. Владимир Ильич, может это просто акт устрашения?

— Конечно уст'ашения! — Ленин от волнения опять начал сильно картавить. — Ещё какого уст'ашения, батенька! Этот бандитский э'емент осме'ился поднять р-руку на пос'анниц многотысячной рабоче-к'естьянской па'тии. Они хотят войны? Они по'учат войну. Что они там т'ебуют эти ме'завцы? Зачитайте, любезнейший Феликс Эдмундович ещё раз. Не сочтите за т'уд. Кстати, — Ленин широко расставил ноги и, уперев руки в боки, склонил голову к левому плечу — А ведь это и ваша п'омашка, Феликс Эдмундович. Кто стоит за этими бандитами? К'онштадская сволочь? Эсе'ы? Поляки? В'ангель?

— В записке требование, как у всех этих левых. Свобода слова, роспуск политотделов, освобождение политических... Есть одно отличие... В этой бумажке эти бандиты просят нас пойти на переговоры. О согласии сообщить через сегодняшний номер газеты «Правда». От кого всё это исходит, нет ни слова. — Дзержинский, наконец, остановился и сунул руки в карманы брюк. — Владимир Ильич, может это происки Антанты?

— Не-е-е-ет, дорогой мой Феликс Эдмундович, нет! Антанта здесь совершенно ни-при-чём! Это точно из Кронштадта. Требования слово в слово повторяют резолюцию Ничипо'енко. Вот ведь какой подлец! На женщин руку поднял. Знает, что если мы не станем их освобождать, они нас с грязью смешают, а если станем, то дадим им повод опять прибегать к этому методу отъявленных бандитов.

— Владимир Ильич, а нам не всё ли равно, с какой грязью нас мешают все буржуазные газеты? Вот женщин, конечно, жалко, это же ценнейшие революционные кадры. Одна Землячка чего стоит.

— Да, нам, как настоящим революционерам, наплевать на всю ту грязь, которой они нас четвёртый год поливают. Одной лопатой больше, одной меньше — разница не велика. Можно даже сказать, что никакой разницы. Да-с! Никакой! Поэтому что?

... — Дзержинский молча ждал продолжения.

— Поэтому ни на какие переговоры с террористами мы не пойдём! Нас на пушку не возьмёшь, а буржуазная мораль и прочие предрассудки нам чужда. Поэтому, женщин наших конечно безумно жаль, но революция, батенька, в белых перчатках не делается.

— Но Владимир Ильич! — Дзержинский и сам не отличавшийся излишней щепетильностью, тут не выдержал. — Захвачены же не просто бабы с базара. Это же наши боевые товарищи.

— Феликс Эдмундович, я вас не узнаю, батенька! — голос Ленина даже задрожал от возмущения. — Перечитайте, будьте так добры, катехизис революционера господина Нечаева. Кажется восьмым номером у него как раз о товарищах: «...отношение к товарищу определяется единственно степенью его полезности в деле практической революции». Как-то так, если память мне не изменяет.

— Владимир Ильич, память у вас прекрасная, но у Нечаева чуть-чуть не так, — Дзержинскому кажется, что он понял ошибку Ленина. — Он говорит о практической всеразрушающей революции. Мы же уже прошли эту стадию. Мы уже разрушили старый мир, нам пора уже новый мир строить. А с таким отношением к боевым товарищам, боюсь, ничего построить не получится.

— Может быть, милейший Феликс Эдмундович, может быть вы и правы... — Ленин на мгновение задумался. — А может быть, и нет. Впрочем, что-то мне подсказывает, что эти чистоплюи убивать никого не собираются. Поэтому ничего сообщать в «Правде» не будем. Подождём дальнейшего развития событий.

И приложите все силы вашей любимой ЧК к поиску этих бандитов!

...

(Москва. Хитровка)

В тёмном подвале холодно и сыро. В провонявшем крысами каземате со сводчатым потолкам, видавшим ещё опричников Ивана Грозного, за колченогим столом сидел Паша Новодеревенский. На столе, в пятирожковом бронзовом канделябре, горели, потрескивая, восковые палочки свечей. Света из-за общей подземной сырости они давали не много, но достаточно, чтобы различить буквы, написанные от руки. Напротив Новодеревенского громоздилась крупная фигура Григория Рогова.

— День прошёл, ответа мы не получили, — Рогов собран и деловит. — Впрочем, мы так и думали. Наверняка, большевики считают, что мы не решимся убивать заложниц.

— Хе-хе, а ты собираешься баб мочить? — Паша изобразил гримасу усмешки.

— Пока нет. А дальше видно будет. Твой же корешок шлёпнул утром одну, вот её и будем по частям отправлять. — Рогов поднял глаза на Новодеревенского. — Ты, Паша, зазря смеёшься... Мусора же не знают, совсем мы её пришили, или от живой куски отрезаем. Пускай думают, что живой, может у них тогда какая-то жалость проснётся. Их же тоже матери рожали.

— Ох, не нравится мне всё это... — Паша опять запричитал, явно набивая цену. — Уши сам будешь резать, или из моих ухорезов кого попросишь? Ещё вопрос. Этих баб, что мы сейчас в подвале держим, кормить ты собираешься?

— Зачем? Фураж нынче дюже дорог, — теперь пришёл черёд смеяться Григорию. — Ничего с ними за пару-тройку дней не случится, если и голодом посидят. Воды им только поставь. Наших детишков им жалко не было, так чего нам их жалеть?

«Вожди» двух «союзных» армий замолчали. Григорий начал писать на обрывке старой афиши, старательно выводя печатными буквами «соответствующие случаю» слова. Он старался писать аккуратно, от усердия закусив губу. Наконец, закончил, откинулся назад и склонил голову на бок, любуясь собственным творчеством.

— Паша, ну-ка послушай, что я тут насочинял... — И не дожидаясь ответа начал читать вслух.

«Товарищи большевики Российской Коммунистической Партии, мы представители трудового народа России вчера обратились к вам с просьбой о переговорах, дабы избежать ненужного кровопролития ваших товарищей бабского пола. Вы, наверное, не поняли, что намерения у нас самые серьёзные, поэтому сегодня мы высылаем вам часть тела гражданки Розалии Самуиловны Землячки. Если вы и завтра будете плевать на судьбу ваших баб, мы будем убивать их по одной в день и присылать вам уже не пальчики, или ушки, а головы. Смерти этих женщин будут целиком на вашей совести. Дата. Подпись. Анархист Григорий Рогов»