Щитом и мечом

— Каков молодец! — сказал он, обращаясь к своим людям. — Не струсил! Ей-богу не струсил!

Его гладкостриженная голова на сей раз не укрытая париком, повернулась ко мне:

— С ведмедом что отворил, признавайся?

— Пристрелил, — скромно пояснил я, указывая на дымящийся пистолетик и одновременно сожалея, что это не ПМ и тем более не "Стечкин".

— Изверг! Такую животину не пожалел, — опечалено произнёс Губанов и добавил в адрес готовых сорваться по его команде мордоворотов. — Погодите малость, никуда он от нас не денется. Говори, шельма, кто таков будешь на самом деле и что тебе надобно?

— Что ж сразу не спросил?

— Осерчал больно. Водится за мной сей грех.

— Да за тобой, любезный, грехи куда страшнее водятся. Измену затеял, шашни с цесарцами закрутил.

— Какая ещё измена? — зашумел Губанов. — Цесарцы наши союзниками.

— Даже союзников не стоит посвящать во все тайны. Сдавайся, Губанов. Государыня Анна милостива, авось не станет казнить, а помилует. Про то, как ты со мной обошёлся, я никому сказывать не стану. На сём крест готов целовать.

— Из Тайной канцелярии, выходит, будешь?

— Из неё самой. Про СМЕРШ слыхивал?

— Доводилось, — безучастно произнёс Губанов. — Обложили меня?

Если бы я ввернул фразочку про то, что изменник давно находится "под колпаком у Мюллера", она пропала бы впустую. Не знает местный народ про подвиги легендарного Штирлица. Потому лишь кивнул.

Помещик внимательно следил за выражением на моём лице. Что-то ему показалось подозрительным.

— Сдаётся мне, что мухлюешь ты, гость незванный, картами краплёными играть взялся. Может, и впрямь из Тайной канцелярии, но действуешь в одиночку. Нет никого за спиной. Исчезнешь, не скоро и хватятся.

— Так ведь всё равно хватятся!

— А я отбрешусь. Уехал скажу ты куда-то. В горячке собрался, расчёт получил и в един миг уехал. Куда делся — не с меня спрос. Людишки подтвердят, что в добром здравии при мне был. А коль случилось что плохое, так я тут ни при чём.

Я горько усмехнулся:

— Так в своих людей веришь?

— А чего мне им не верить? Я пустобрёхов к себе не приближал. Только проверенных. А таперича, братцы, скрутите энтого прощелыгу.

— Что, ещё медведи есть? — оттягивая время, поинтересовался я.

— Рази ж на тебя напасёшься!

— Жаль!

Тут не выдержавший Губанов крикнул:

— Чаво стоймя стоите?! Хватайте! А то уйдёт поганец!

Драка была скоротечной. Я молотил кулаками и лягался как осёл, но мужички дело знали туго. Сначала сбили с ног, потом спеленали и с молчаливого согласия Губанова старательно принялись выбивать из меня дух.

Я готовился умереть, даже слабой надежды избежать гибели не просматривалось, но вдруг хватка бойцов ослабела, они отпрянули после грозного окрика "А ну прекратить! Государево слово и дело!"

Меня рывком поставили на ноги.

— Петя, братишка! Ты жив?!

По лицу текла кровь, мешая разглядеть говорившего, но я бы узнал этот голос из тысячи. Мой предок, мой ровесник и, наверное, самый дорогой для меня человек: Ваня. Иван Елисеев, некогда копиист Тайной канцелярии, а ныне один из следователей не так давно организованного Андреем Ивановичем Ушаковым СМЕРШа.

— Живой! — откликнулся я. — Не шибко здоровый, но живой!

Он сгрёб меня в объятия, всхлипнул. Это были мужские слёзы радости. Те, которые настоящие мужчины могут позволить себе.

— Как ты узнал, Ваня?! Я пытался связаться с тобой, но ничего не выходило.

— Я тоже. Что-то произошло... Не знаю, что.

— Тогда как? Как ты узнал?

— К счастью, я не привык полагаться только на милости Господа нашего. В доме есть мальчишка, казачок. Я дал ему денег, договорился, что он будет присматривать за тобой. Когда тебя схватили, мальчишка прибежал в лес, рассказал нам.

— Можно на него взглянуть?

— Антипка, где ты? — окликнул Иван.

Откуда-то вынырнул вихрастый босоногий парнишка лет десяти, с любопытством уставился на нас.

— Тута я, дяденька.

— Отец, мать у тебя есть?

— Нема, сударь. Померли, — потупился мальчик.

— Тогда с нами поедешь, в Питер. Нечего тебе тут делать, — решил я. — Мы тебе в СМЕРШе вольную дадим. Правда, господин следователь?

— Точно так, — улыбнулся Иван. — Согласен, Антипка?

— Согласен, — шмыгнул носом пацан. — С барином что будет?

— А вот это уже не твоего ума дела, — сказал я. — Собирайся. Поедем столицу смотреть.

Больше всего на свете мне не хотелось встречаться с Лизой Губановой. К счастью, этого не произошло. Я пообещал себе обязательно поговорить с Ушаковым о её судьбе. Девушка не должна страдать из-за отца-изменника. Хотя... если помещика отправят в ссылку, к нему присоединится вся семья. Не принято здесь бросать сородичей.

Я выругался, Иван удивлённо покосился на меня, но ничего не сказал.

Через полчаса прибыли расквартированные в соседней деревне драгуны. Пока их не было, мне на скорую руку организовали первую медицинскую помощь. К счастью, отделался я сравнительно легко. Могло быть куда хуже. Тем не менее, Иван подумывал о том, чтобы оставить меня на недельку в теперь уже бывшем поместье Губанова на излечение. Еле удалось убедить, что дорогу я выдержу, и в Питере мне будет значительно лучше.

Антипка ехал на одной телеге со мной и Иваном. Он всю дорогу молчал. Я тоже был неразговорчив. Мне снова вспоминалась сестра, оставленная в будущем, племянник Женя. Я не хотел возвращаться назад, но всё равно ощущал светлую тоску по этим людям. Как ни крути, они всегда были немалой частью моей жизни. Я очень хотел, чтобы у них всё было хорошо. Пусть даже без меня.

Я не знал, что в этот самый момент Женя думал о том же самом, хотя нас разделяли почти три столетия.

Глава 3

— А балет, ну, а балет, сегодня здесь, а завтра нет, — вполголоса напевал я старый хит Буйнова, облачаясь в штатский камзол.

Подошёл к маленькому зеркалу (большое стоит сумасшедшие деньги), покрутился и так и эдак. Слегка повозился с галстуком (пастельных расцветка — хит сезона), подтянул чулки, пробежался тряпочкой по пряжкам башмаков. У нормальных дворян подобными манипуляциями занимаются слуги, но я предпочитаю самообслуживание.

Песня как нельзя соответствовала моменту. Императрица выписала из Италии оперно-балетную труппу, и теперь целый десант итальянцев во главе с композитором Франческо Арайя в поте лица ставил оперу "Сила любви и ненависти". Арайе помогали два хореографа: француз Жан Батист Ландэ и венецианец Антонио Ринальди по прозвищу Фузано — Вертун.

Премьера ожидалась сегодня. Билет лежал у меня в кармане, а поскольку связано это было со служебными обязанностями, отвертеться не представлялось возможным.

Иван стал моим товарищем по несчастью. Впрочем, он надеялся увидеть во время оперы предмет давних своих воздыханий — Екатерину Андреевну Ушакову, штац-фрейлину её императорского величества и по совместительству дочку главы Тайной канцелярии. Ради встречи предок был готов на всё, даже на многочасовое действо, из описания коего следовало: "после первого акта сатиры, огородники и огородницы танцуют изрядный балет, второй акт закончится преизрядным балетом, сделанным по японскому обыкновению, в конце более ста человек сойдут с верхния галереи сего великолепного строения и станцуют при слаженном пении действующих персон и играющей музыке всего оркестра приятный балет, которым кончается сия главная опера".

Насколько я понял, балет ещё не выделился в качестве отдельного вида искусства и шёл в "нагрузку" к опере.

Своими силами итальянцы бы не обошлись, элементарно не хватало людей. Но выход отыскали быстро: церковные певчие Придворной капеллы вошли в состав хора, а кордебалет лёг на плечи кадетам Шляхетского корпуса. Будущие офицеры с удовольствием тянули ножки не только на плацу, но и у балетного станка, и с превеликой охотой исполняли всяческие антраша.

Как и следовало ожидать, народу на представлении было битком. Съехался весь цвет Петербурга, вся знать. Покуда Иван вертел головой, отыскивая зазнобу, я высматривал того, ради кого, собственно и состоялся сегодняшний культпоход. Места нам подобрали что надо, отсюда открывался изумительный вид... не столько на сцену, сколько на Карла Бирона — старшего брата могущественного фаворита императрицы.

Я знал, что у него на коленях лежат дощечки с именем Барбарелы — смазливой итальянской балерины, ученицы Фузано, примы балета. Прочие танцовщицы были страшнее смертного греха, особенно по нынешним российским меркам: мешки с костями, тощие, изнуренные, с впалыми щеками и отсутствием даже намёка на грудь. Рубенс, глядя на них, удавился б с тоски. На фоне этих скелетов во плоти, обладающая аппетитными округлыми формами Барбарела, на чьём прехорошеньком смуглом личике всегда красовалась улыбка, а зубки казались сделанными из фарфора, смотрелась секс-бомбой. А если добавить вызывающие наряды всех тех прекраснодушных огородниц и пастушек, партии которых она исполняла, то, как она сверкала глазками во время танца, её грацию, молодость и свежесть — неудивительно, что сия бомба подорвала немало мужских сердец, принадлежавших столпам Российской империи.

Очередной мишенью итальянской звёздочки стал Карл Бирон в изумрудного цвета бархатном камзоле, коротком напудренном парике. Этот "старый солдат, не ведавший слов любви", фактически инвалид, пал к её ногам. Осталось аккуратненько переступить через него к следующей самой важной ступеньке — Эрнсту-Иоганну. Барбарела понимала толк в женских чарах, а фаворит явно был не святой.

Заиграла музыка, раскатисто грянул хор. Глотки у придворных певчих лужёные, пушечную канонаду за пояс заткнут. Началась опера. К счастью, накал страстей быстро пошёл на спад, уши закладывать перестало. Солисты в пышных одеяниях и масках затянули что-то своё, хоть и итальянское, но совершенно не походившее на мелодии и ритмы Сан-Ремо двадцать первого века. Никакого тебе, прости Господи, Тото Кутуньо !

Моё чувство прекрасного вошло в резонанс с тем, что творилось на сцене. Судя по всему, я был не один, несколько моих соседей, поёрзав, погрузились в сладостный сон. Прибывшие с ними дамы деликатно обмахивались веерами и бросали кокетливые взгляды на мужчин, особенно на военных.

Я посмотрел на Карла. Тот явно слушал вполуха и выглядел весьма апатично. Время от времени шептал что-то своему адъютанту, тот послушно кивал, словно китайский болванчик.

Дощечки пребывали в покое, но это пока: время танцевального дивертисмента ещё не пришло.

Мне было интересно, как ведёт себя Иван, для него сие зрелище было в диковинку.

Парень сидел с открытым ртом, руки вцепились в подлокотники кресла. Казалось, он весь растворился в музыке.

"Меломан растёт", — печально вздохнул я.

В этот момент матрона в пышных юбках затянула нечто похожее на "соле мио", подхваченное хором. Всё это едва не взорвало мне мозг и барабанные перепонки. Зато Иван от удовольствия заалел.

Я с большим трудом дождался окончания первого акта. На сцене запрыгали-заплясали огородники, огородницы и прочие работники сельского труда вперемешку с сатирами. Действо было комическим, но юмор происходящего от меня ускользал. Я чувствовал себя недоумком, которому убойные места в анекдоте необходимо отмечать словом "лопата". Всё же менталитет у меня отличался. В прошлом находился всего ничего. Освоиться толком не успел.

Дотоле спящие приободрились, расселись поудобнее и принялись высматривать любимчиков и любимиц.

Фузано вертелся на сцене юлой, его ученица, если и уступала ему, так в малом. При этом она ещё и умудрялась шаловливо постреливать глазками в сторону Карла. Тот, довольный собой, приосанился, а я поймал себя на мысли, что этот балет... не такой что ли. Совсем не похож на ставшее классическим "Лебединое озеро", что так часто любили крутить по телеканалам в СССР в критические моменты. Никаких балетных пачек у балерин, мужчин в трико. Высоких прыжков нет, затяжных пируэтов... Пантомима-пантомимой! Танцовщики внезапно принимали какую-нибудь грациозную позу, застывали истуканами на добрую пару минут, а потом столь же изящно перетекали в следующую позу.

Но вот Фузано и впрямь был тем ещё живчиком. То вертелся, то прыгал по сцене как мячик, то вдруг вспоминал о партнерше и начинал плющить в объятиях.

С Барбарелой они составляли прекрасную пару и, как выяснилось, не только в танце. Антония Константини, вторая супруга венецианца (первая жена Фузано — Юлия скончалась сразу после того, как труппа переехала в Россию), снедаемая ревностью, дала нам прекрасную наколку. Собственно, благодаря полученным от ревнивицы сведениям, мы и отправились на охоту.

Танцевальная часть закончилась. Загрохотали-затрещали дощечки с именами (здесь пока не знали, что такое аплодисменты). Я с ужасом подумал, что впереди ещё два акта. Это выше моих сил.

Перед концом третьего отделения прошмыгнули на улицу. Чёрная смершевская карета без гербов ждала в некотором отдалении от центрального входа. Мы встали подле неё и принялись наблюдать.

Глаза Ивана блестели. Он с тоской покидал зал и теперь с ностальгией вспоминал представление.

— Ну, как тебе? — с жаром в голосе поинтересовался предок.

— Скажу главное: в балете мы впереди планеты всей, — процитировал я незабвенное.

Ваня кивнул.

— Это было божественно! Я... я даже не ожидал такого. Арайя просто гений! Он бесподобен. Второго такого мастера не сыскать. А Фузано!

— А Барбарела! — перебил я и тут же перешёл на шёпот:

— Вот они, идут, красавцы.

В сопровождении небольшой свиты возник Бирон-старший. Он, прихрамывая, вёл под руку Барбарелу в скромном белом наряде. Та явно знала, что белое ей к лицу. Ну, а роскошь прекрасно компенсируется юной свежестью, грацией и манерами.

В переданной племянником информации Карла характеризовали как садиста и секс-маньяка. И гарем держал, и над жёнками казацкими грязно надругался. Сколько в тех сведениях было правды, я не понятия не имел. Если судить по источникам, это больше походило на поклёп казацкой старшины, взятой Бироном за горло. Но... про дым без огня не мной придумано.

Карл и Барбарела ворковали на немецком. Мне удалось выхватить из разговора пару фраз и вычленить главное. Парочка поедет домой к Карлу, а не в какие-нибудь пошлые нумера.

Карета Бирона покатила, мы двинулись следом по стремительно темнеющим улицам города.

— Интересно, она на всю ночь у него зависнет? — задумчиво произнёс Иван.

— Дедушка уже старенький и больной, — хмыкнул я. — Надолго не хватит.

— Не знаю, не знаю, — философски протянул предок и оказался прав.

Пришлось торчать до самого утра возле особняка Бирона. Дважды нами интересовались проходившие по улицам солдатские патрули, каждый раз приходилось популярно объяснять, сколь глубокую бурильную контору мы представляем.

Пташка выпорхнула на рассвете. Весёлая, полная энергии.

Бирон провожать не стал, выделив даме сердца небольшой экипаж легкомысленно розового цвета (а ведь ходок наш Карлуша — хоть в этом не ошиблись историки!).

Следить за каретой-фламинго было одним удовольствием. Впрочем, наши помыслы простирались куда дальше. В удобном, заранее выбранном месте, мы обогнали розовый экипаж и перегородили дорогу.