Я-она не стала тогда атаковать воинов противника: слишком хорош был Сурхвал, чтобы ему потребовалась моя помощь, а Пэр и Тим вполне оправдывали свое происхождение с архипелага Кугро, где драться учатся раньше, чем говорить. Достаточно было поставить непроницаемый для вражеского мага щит над всеми: и своими, и чужими бойцами, и не беспокоиться за исход, точнее — препоручить его судьбе. Правда, я-она, на всякий случай, оставила в нем лазейку для себя: если что — подбросить сил раненому. Атаковать же друг друга маги не имели права по неписанным, но оттого не менее строгим, законам "встреч". У противника магической поддержкой занимался какой-то замотанный по самые уши пустынник, и он долго долбился в защитный купол, пытаясь разрушить его и таранно, и точечно, и за счет разности напряжений, и приложением двух противоположных стихий. Наивный нагханский юноша: это была не стихийная, а пространственная магия на рунной основе, только руны были начертаны не на амулете или артефакте, а в эфире над сражающимися бойцами. Сурхвал теснил противника, несмотря на тролличий рост и более длинный дрын последнего: просто за счет лучшей техники и большей скорости. Большая масса что бойца, что оружия в поединках — чаще вред, чем польза. Тим поразил своего врага, и теперь тот лежал, зажимая распоротую брюшину, и дышал сквозь сжатые зубы и через раз, надеясь не истечь кровью до завершающего гонга. Пэру достался более опасный противник — крайне быстрая полуальвийка с парными клинками, и она его вконец замотала, хотя не смогла серьезно ранить ни разу. Пустынник, кажется, сообразил, в чем дело, и потянулся к рунной вязи... Ну-ну... активной магией тебя нельзя, но вот в ловушку ты сейчас вляпаешься, не будь я Хюльда с восточной границы. Ага, прикоснулся к символам, питающим нити, схватился, рванул — и увяз: теперь уже руны будут пить его силу, пока я не изменю начертание. Собственно, встреча завершена — трое из четырех противников выведены из строя (только что мой любимый рассек ногу того полутролля, и теперь тот пятится, с трудом защищаясь, и стремительно теряет силы), а ушастой девчонке пора поднимать свои клинки кверху — против наших троих она не выстоит.
Только что за дрянь сгущается в эфире... Словно на город опускается большая кастрюля... Свартчокан, откуда ЭТО? Что же за дриттово заклинание и что с ним делать? Ведь раздавит же, весь город сомнет, может, и не дома — а людей точно. Ну, если только... Вот разогнем мой купол, растянем, подпитаем еще... повыше, над гильдейским дворцом, над самым шпилем — чтоб точно ни одно здание не задело... теперь расширить канал от пустынника — насильно, а пусть тоже на город потрудится, не все ему беззащитных орков пугать; плетение выгнуть, как чашу... ребята, помогайте! — полуальвийка встала рядом, положила руки на плечи... еще! — Пэрро протянул руку мечнице, ну же! — Сурхвал рассек крест-накрест свою ладонь, порвал на мне рубашку и прижал кровящую руку к середине груди... вытянуть края наверх, свести... закутать чужое заклинание в рунные узы, связать, заклясть, увести от города... пустынник упал — истощение, обморок или мертв, и мой кулек начал истончаться и слабнуть. Кричу: "дайте еще силы!" — Тим подходит к раненому в живот противнику, зажимает ему рот и сует в рану пальцы. У несчастного только что глаза из орбит не выскакивают, пират с Кугро умеет пытать. Сила течет ко мне... тяжкая, плотная сила умирания в муках... я ведь чувствую их, не так ярко, как сам умирающий, но мне этого хватает... и в прямом, и в переносном смысле. Закутанное, окукленное чужое заклинание медленно дрейфует в сторону озер Тримерна, а я падаю в беспамятство.
Прихожу в себя от резкой вони, напоминающей смесь камфары с уксусом, чувствую камни мостовой под задницей, а под лопатками — обнимающую меня руку Сурхвала... он лежит рядом и просто греет меня своим телом. А надо мной маячит примечательная физиономия: лысая, как у Фантомаса, голова, моложавое лицо с правильными чертами, изрядно попорченное бугристым шрамом, пересекающим лоб, глазницу, всю левую щеку и обрывающимся под подбородком, вместо левого глаза какой-то артефакт, сейчас, вон, мерцает, видимо, что-то отслеживает или передает. Лицо приметное и заочно знакомое: какая-то местная шишка.
— Так, Хюльда, ты меня уже слышишь, не притворяйся, — говорит плешивый и убирает вонючий флакончик, затыкает пробкой и сует за обшлаг рукава. — Я так понял, что лидер вашего нэхэ... в общем, полувзвода — это ты. Хочу вас поблагодарить за помощь в поимке опасных преступников и спасении населения Нардела и его пригородов. Нет, это не все. Хочу еще предупредить — это не избавит вас от обвинения в двух убийствах, малефистике и черномагических практиках без лицензии, поскольку они были видны всему городу, и замять дело, при всем моем желании, не удастся. Вас, спасителей города, как только я отзову свой отряд, закуют в поглотительные колодки, поместят в тюрьму, осудят, и казнят не позже чем через три дня, считая от сегодняшнего утра. Закон дурной, но он — закон. Стоп! Не дергайся! Вас может спасти только одно — если вы дадите военную присягу, прямо сейчас. Да, я уполномочен ее принять. Нет, времени на раздумья у вас нет. Городская стража уже здесь.
В этот день моя Хюльда стала боевым магом Империи, а ее нэхэрэ вошли в одну из групп быстрого реагирования. Не только они — еще Райни, мечница недавних противников, и П`хор, оказавшийся совсем мальчишкой, хоть и здоровенным полутроллем. Мешанина всех рас континента, бастарды, авантюристы, да и просто не ужившиеся в более пристойных местах личности оседали в "сером буфере", к которому принадлежал Нардел, неудивительно, что разнообразных полукровок и неидентифицируемых помесей в нем собралось больше, чем чистокровных представителей великих народов. Таким же котлом рас, но уже по другой причине, был "черный буфер", прикрывавший Империю, да и "серый буфер" с востока. Все, кого выдавила с восточной части материка нежить и нечисть, осели в нем, да еще ежегодно добавлялось пополнение в сторожевые крепости, состоящее, в основном, не из людей.
Орки и тролли часто идут служить на границу, не из-за своей воинственности, а от безысходности: в благополучном обществе метрополии их не любят, и получить хорошо оплачиваемую работу почти нет шансов, особенно с учетом того, что для сельскохозяйственных работ они в принципе не пригодны, максимум для орка — коров пасти, а для тролля и это не под силу. Что с них взять? Степной орк — кочевник в энном поколении, главное занятие в естественной среде обитания — пастьба травоядных ящеров ктахи и периодическая драка с соседями за водопои, лесной — охотник и тоже скотовод, только у этих здоровенные полудикие свиньи, которых используют и в качестве ездовых животных, по-орочьи, кажется, они называются "савга". А горный тролль, попав из своего первобытно-общинного племени в долину, в по большей части человеческое общество, вообще ни к чему, кроме тяжелых неквалифицированных работ, не годен, да и то теперь этих непонятливых ребят все чаще заменяют големами: те платы не просят и делают точно то, на что их запрограммировали. Политика Империи, принимающей все излишки населения из двух опасных регионов, дала ожидаемый результат: серьезные набеги прекратились полностью, а заварушки местного значения купируются имперскими отрядами непосредственно в прилежащих к Великой Степи и Пртогхогскому нагорью регионах. Сам же "наброд" почти полностью оказывается в цепких ручонках вербовщиков раньше, чем успеет набедокурить в метрополии. Нелюдской контингент вербуют только в самые жуткие дыры: на восточную границу и в береговую стражу Теленки, которую от Кугро отделяет не такой уж широкий пролив.
Не знаю, как из Теленки, а из черного буфера не возвращается никто. Около половины новоприбывших стражей погибает задолго до окончания срока службы, а остальные остаются и после десяти положенных лет, ассимилируются с местным населением. Слишком привыкают к тамошнему боевому братству и взаимовыручке, которое помогает и военным, и мирному населению противостоять регулярным набегам монстров, и не хотят менять рискованную, но привычную жизнь на более спокойное, но и одиночное, обособленное существование в метрополии. Вот где родилась Хюльда, понятно, почему она такая отчаянная.
Тут же вспоминается детство, родители и братья. Отец низкий, широкоплечий, фигура квадратная; жесткие, как медная проволока, кудри обрамляют лоб, перечеркнутый гневной складкой, борода до глаз, глазки маленькие, темные, лицо грубое, нос вообще непонятной формы, видно, не единожды сломан... Вытирает пот рукавом, запрокидывает голову, тревожно смотрит в небо, шумно принюхивается... Ага, это он вышел из кузни... Да, я вспоминаю это, и то, что он не только кузнец, но и механик, и в какой-то степени рунный артефактор — чтобы выжить в "черном буфере" поневоле приходится иметь широкую специализацию. Мать сухощавая, сутулая, длиннорукая, со странной прической — не только монеты и бусины, но и птичьи косточки, перышки, даже чей-то жуткий коготь вплетен в мешанину мелких косичек... а, понятно, преобладающих орочьих кровей, человеческое проглядывает только в светлом оттенке кожи и в том, что клыки маленькие, незаметные, а не как у Сурхвала, например. О чем-то говорит с отцом... потом берет трещотку из костей, камушков и раковин-перловиц и начинает медленно ходить по двору, потрясая ею у земли... "Я кружу тропинки, я толку пылинки, с пятки на носок, я толку песок..." — заклинание пыли, в умелых руках сильное средство от нашествия зверья, что по небу, что понизу. Сейчас прилетят духи-ветры, закружатся, затанцуют с моей мамой, поднимут пыль, разыграются, понесутся на восток, навстречу приближающейся стае бхаудов, безмозглых собак, у которых только нос и пасть, даже глаз нету, но нюх необыкновенный, особенно на живых, с теплой кровью. Мать кружится на одной ноге, тоненько подвывает, трясет трещоткой над головой, и ее фигуру почти скрывает смерч. "Вьется, вьется, вьется пыль, пригибается ковыль..." Лишить бхаудов нюха — как ослепить, жаль, это ненадолго, но нам хватит, чтобы занести все ценное в кузню, подпереть двери колодой, а крышку продуха — наковальней, и через подземный ход на четвереньках переползти в крепость.
Когда через полтора месяца нам удастся, наконец, вернуться — кузница разметана по камушку, а наковальня погнута и пожевана, на ней явственные следы зубов, потому что безмозглые собаки были только передовым отрядом нежити, а сзади на них напирали такие монстры, от которых и в самой крепости оборонялись изо всех сил. Когда инфернальное зверье отошло от стен и направилось вглубь человеческих земель — отряд добровольцев вышел из нашей крепости и ударил им в спину, из другой крепости вышел отряд навстречу, и монстры оказались в ловушке, так что ни один не прошел в "серый буфер". Воинов погибло больше сотни, а сколько поселенцев — считали, да сбивались, слишком много было тех, кто не успел уйти за крепостные стены. Это плохой размен, и на погребальный костер кладут даже не тела, а кровавые ошметки... И отец говорит: "Был бы у нас настоящий боевой маг — Лаймин остался бы жив, и Трина, и многие другие..." — и со значением смотрит в мою сторону. "Я буду! — говорю я. — Я выучусь и всех победю!" Отец меня одобряет, он, хоть сам и не великих магических сил, но чувствует, в ком есть дар... Да, конечно, разительный контраст с моими пореаловыми, ныне покойными, родителями. Кроме "дуры" и "бездельницы" я от своего отца эпитетов не слышала, хоть через задницу вывернись, а мать боялась перечить ему. Даже если оно было именно так — то вина за это вряд ли лежала на мне, только это было манипуляцией. Так сказать, подготовкой лабораторного материала.
Семья Хюльды была значительно проще моей, даже с учетом местных реалий, и того, что грамотность мало распространена среди низших сословий, но дружная и какая-то уважительная внутри себя. Кто бы мог подумать — родители и в отсутствии посторонних не орут, не дерутся и не устраивают "показательных порок", главное наказание — "иди и переделай... пока не получится, как надо"; братья не только помогают отцу в кузне и на "железном" дворе, они могут спрашивать, что, зачем и почему — и получают развернутый ответ, они могут высказывать свое мнение, правда, у отца любимая присказка: "мы тут подумали, и я решил" — но это правильно, кто несет ответственность, тот и решает... Острое чувство — наверно, это любовь Хюльды к родным, к семье — скрутило меня, как недавно чужая предсмертная мука, и я снова заметалась, едва ощущая, где голова, а где ноги. В носу защипало, потекли непрошенные слезы. Вновь осторожно прикоснулась к памяти Хюльды: "они живы?" — "да вроде... надеюсь". Хюльда и Сурхвал летели к ним. На "воздушной лодке", не задействуя магию, тайно — некая неизвестная мне угроза нависла над ней в последнее время, и открыто путешествовать было смертельно опасно. Впрочем, и скрытность не очень-то помогла.
В последнее — это через четыре года после окончания академии, куда ее запихнули сразу же по приезду в столицу. Даже без экзаменов, только после сканирования сущности и беседы с двумя преподами, а потом и ректором, который возмутился очередным подсунутым Тайной службой великовозрастным учеником. Хюльде было уже восемнадцать, а принимали детей от восьми до двенадцати лет. Но уж больно редким среди не-гномов был ее дар к рунной магии, а проявившиеся в первый раз способности к черной — малефистической и смертной, как дополнение к рунной — сузили возможный выбор до двух вариантов: либо серьезное обучение и служба в имперской армии, либо смерть.
Хюльда, а вместе с ней и я, благодарна Агерни Лангскегу, Бороде, за индивидуальные занятия по рунистике. Текефии Керрийской или Черной Ти, прозываемой также Челюстью: она взрастила ее новый талант, сделала его послушным хозяйке, а не наоборот, как частенько случается у чародеев-самоучек. Но более всего благодарна она Дереку Эльхемскому, одному из сильнейших менталистов Империи, главе Тайной службы и брату давно почившего основателя династии, прапрадеда нынешнего императора, за то, что он не спрятал концы в воду, отправив их нэхэрэхэ на эшафот, а признался в том, что в этот раз любители и недоучки сработали оперативнее профессионалов его конторы. Тому самому Дереку, которого даже безбашенные студиозусы боятся называть за глаза как-нибудь вроде "Плеши", но злые языки разнесли слушок, что во дворце его иногда величают Синеглазкой за примечательный артефакт в глазнице.
Своевольный характер Хюльды не способствовал военной карьере, к ней и капральское звание, присвоенное сразу по окончании академии, как-то не прирастало. Да и не водят маги армий, они по натуре одиночки. Максимум — "Большая звезда" на дюжину магуйских морд, но в этом случае уже нужно два координатора и один "запасной" для подстраховки, если кого-то вырубит во время ритуала. Все четыре года по окончании Академии Хюльда проторчала в лабораториях и на полигонах, где командовала одним "вечным подмастерьем" и одним не раз чиненым железным големом.
Сурхвал за эти шестнадцать лет успел дослужиться до капитана (что для столицы весьма серьезно) и быть разжалованным за какую-то драку аж до сержанта (дело ясное, что дело темное, тем более что среди пострадавших оказался сынок высокопоставленного чиновника). Но для восточной границы Сурхвал — никто и звать никак, да еще местных порядков не знает. С Великой Степи, гонора много... поэтому Хюльда так и не собралась за него замуж. А он звал. Только для степняка жена — все одно что скаковой ящер, еще неизвестно, что дороже, а Хюльде оно надо? — отож... Вот и решила попугать, показать, что за дрянь в "черный буфер" с брошенных земель забегает. Ага, прямо по анекдоту. " — Василий Иванович, это попугай. Василий Иванович отрывает попугаю голову и говорит: — А че его пугать-то!" Но, однако, не монстры убили Сурхвала. Его и НАСТОЯЩУЮ Хюльду. А теперь ищут меня, поскольку не нашли Хюльдиного тела.
