Блог уходящего детства (Все начинается с тебя)

Вот так. Мои, так сказать, признательные показания.

21 ноября

Тэги: УЛЫБАЕМСЯ И МАШЕМ

Я стал асом в ниндзюцу . Живу одним периферийным зрением. Каждую секунду вижу Аню, на уроках и между. На переменах стою где-нибудь поблизости. Хорошо, что я — из 'элиты'. Где стану, туда обязательно кто-то из нашего тусняка подопрется. Я теперь, как дельфин с независимо работающими полушариями. Только они одним спят, а другим бодрствуют. А я одним официально треплюсь с пацанами, а другим слежу за Лозовой.

Она обычно пристыковывается к подоконнику, достает конспекты и распечатки по английскому, втыкает наушники и зубрит. Бывает, они тусуются с Чижом, тогда Чиж забирает у нее тетрадь и начинает гонять ее по выученному. Иногда Аня отвечает уверенно, иногда морщится, трет виски и виновато пожимает плечами. Чиж, придурок, хлопает ее тетрадью по лбу, легонько, правда. Немного хочется подойти и зазвездить ему не по-детски.

Кое-какие свои эмоции я, видимо, до конца не контролирую. Люсьена на химии наклоняется и шепчет, типа, слухи ходят, что Чижов с Лозовой встречаются. И внимательно наблюдает за выражением моего лица.

— А? Ну да, прикол, — говорю.

Люсьена перекрасилась в шатенку. Барби в ассортименте.

22 ноября

Тэги: СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ

Иногда хочется подойти к Лозовой, сунуть ей в руки одну из своих мобил с интернетом взамен ее древнего кнопочника, и сказать:

— На, Лозовая, постись. Должен же я знать, чем ты живешь теперь, что любишь, что слушаешь.

24 ноября

Тэги: БАГИ ИГРЫ ПОД НАЗВАНИЕМ 'ЖИЗНЬ'

Мамель заехала за мной после английского. По пути подвезли Аню до супермаркета. Она вышла, мы дальше поехали. И тут на меня вдруг нашло.

— Останови, — прошу.

Мамель спрашивает:

— Деня, тебе что, плохо?

Я мотаю головой, стиснув зубы. Мамель остановилась. Я говорю:

— Я не поеду к Люське, и не проси, и не спрашивай, почему.

Она все-таки спросила:

— Почему, Деня?

-Мам, — говорю, — пожалуйста.

Она всмотрелась в мое лицо. Что-то там, видно, было такое, что она посидела, помолчала, взяла мобилу из сумочки и вышла. Я приоткрыл окно. Мамель, в своей короткой меховой курточке, в синем вечернем платье до колен, стуча шпильками, прижав к уху телефон, ходила туда-сюда по мостовой. Ветер растрепал ее салонную укладку.

— Тосечка, дорогая, такая неприятность у нас. Мы не приедем. Извини, дорогая, сейчас не могу говорить. Да, конечно, понимаю... Прости, Тосечка, золотая, это я виновата. Пожалуйста, извинись перед Люсенькой. Нет, нет, он не сможет на такси... Потом, позже... Хорошо, Тосечка?

Мамель с каменным лицом села в машину, передернула плечами. Потом завелась, доехала до кольца, развернулась. Я вздрогнул, когда она заговорила:

-Я целый день вчера бегала по магазинам, искала для Люси подарок. И не какую-нибудь ерунду, а то, что не зазорно подарить девочке из обеспеченной семьи на восемнадцатилетие, — она кивнула на заднее сидение, где лежала коробочка, вся в ленточках и бусинках. — У нас с отцом сейчас с финансами не фонтан. У меня весь доход от курсов за прошлый месяц только-только аренду покрыл. Или я закрываться буду или как. У отца с партнерами еще...проблемы.

Я не выдержал, съязвил:

— Что, Виталик опять из кассы деньги потянул?

(У Дэда бизнес — грузоперевозки. Компаньон его, Виталик, друг детства, по жизни в финансовой дыре, ибо жить по средствам не умеет. В кредитах, как пес в репьях. То яхты арендует, то тачки дорогущие меняет раз в год. Когда коллекторы Виталика за пятки кусать начинают, он новый кредит берет. Так и живет).

Мамель отвечает:

— Тебя это не касается.

А по ее реакции вижу — угадал.

— Что я теперь Люсиной маме скажу? — спрашивает Мамель. — Что я, взрослая женщина, должна соврать своей подруге, чтобы объясниться? Меня тоже пригласили, между прочим.

— Ну и пошла бы, — говорю.

А она мне:

— Ты что, совсем дурак?

— Мам, — говорю, — ну что ты раздуваешь? Я же знаю, что тебе там так же противно появляться, как и мне. И Люськина мама тебе совсем не подруга. Ты же сама тете Вике говорила, что она про тебя гадости рассказывает.

— Ну, Деня! — восклицает Мамель. — Ты еще и под дверью подслушиваешь?

— Не за чем, — говорю. — Ты же знаешь, с нашим Клаксоном сильно не позапираешься. И вообще, я эту вашу женскую дружбу не понимаю. Мму, мму, чмоки, чмоки, Катенька, дорогая. А я потом слышу, как Люська на перемене Серегиной рассказывает, что у Мартыновского мать в молодости нагулялась, а теперь по врачам бегает, лечится. Откуда она еще может знать, как не от своей мамы Тосечки?

Мамель врезала по тормозам, меня аж дернуло. Она остановилась, мотор заглушила. Я думал, она мне по морде даст. Испугался. Нет, не того, что она меня ударит, пусть. Просто понял, ЧТО ляпнул.

— Мам, — говорю, — прости идиота, вырвалось.

Она меня спрашивает:

— Это правда или ты придумал?

— Правда, — говорю, — просто я девок не бью, иначе ты бы давно знала.

Отстегнул ремень и два раза чувствительно приложился лбом о переднюю панель.

— Прости, — говорю, — прости!

— Деня, — говорит Мамель, — не паясничай.

А у самой губы белые. Посидела с минуту, глядя в окно. Поворачивается, берет с заднего сидения коробку с подарком, протягивает мне.

— На, — говорит, — пользуйся, раз так... Последняя модель, между прочим.

Я тут же упаковку разорвал, а там крутая читалка на электронных чернилах с подсветкой и вай-фаем.

— Ты че? — говорю. — Ты это что-то попутала. Люсьена за всю жизнь только две книжки прочитала: 'Курочку Рябу' и '50 оттенков серого', причем первая книга намного более экзистенциальная, чем вторая, так что налицо явный регресс.

— Знаю, — отвечает Мамель сквозь зубы, — это ты думаешь, что я ничего не вижу. Просто у меня принцип: молчи, глуха, меньше греха.

— Хороший принцип, — говорю.

Она не выдерживает, улыбается. Потом трогается с места.

— Эх ты, — говорит, — Курочка Ряба. Откуда что берется?

Мы заехали в Макдональдс, съели по бургеру, запили колой. В Макдаке хорошо. Молодежь тусуется, вкусно пахнет мясными ароматизаторами и канцерогенным маслом.

Мамель сидела за столиком в своей дорогой шкурке и вечернем платье, прихлебывала капучино.

— И все-таки, Деня, — спросила, — что с тобой? Расскажешь?

— Мам, ты же сама уже все поняла, так? Ты ж глуха, но не слепа.

— Ох, Дэн, трудное время переживаешь. Ну, ничего, дальше — легче.

Твои б слова, да в высшие инстанции...

Дэд дома, спит. Лицо серое, как у покойника. Мы ему привезли бургеры и наггетсы. Проснется — вот обрадуется!

25 ноября

Тэги: БАГИ ИГРЫ ПОД НАЗВАНИЕМ 'ЖИЗНЬ'

Люськи в школе не было. Все гудели, какую крутую днюху Кисличенко забабахали. Машка айпэд с фотками притащила. Я не подошел смотреть. Ко мне приставали, я отмалчивался. Все как-то завертелось, контрольная по химии, гудеж этот, я даже не сразу сообразил, что Ани нет в школе. Зря Мамель волновалась, что придется перед Люськиной маман оправдываться. Причина нашлась, очень даже уважительная. Я как раз поднимался на пятый урок, когда Дэд прислал сообщение, и через две ступеньки побежал вниз. Встретил у входа Димиху, в двух словах описал ситуацию. Она сказала:

— Конечно, Денис, иди.

И с жалостью смотрела мне вслед. Все-таки тетка она добрая.

Не помню, как добирался до больницы. С горечью думал: блин, ну взрослые люди же, пора бы успокоиться. У палаты — Дэд. Перехватил меня, кивнул, забрал рюкзак. Я ничего ему не стал говорить. Прошлый раз еще все высказал. Дэд тогда вызверился на меня, потому что я страшно возмущался из-за того, что Мамель так часто в больницу кладут. Он сказал, я привык, что мама всегда рядом, и неудобства, вызванные ее болезнью, меня напрягают, вот я и злюсь. Я рассвирепел и сказал:

— Я готов у мамы на коврике у кровати спать, сам буду ей еду готовить, только не надо больше таких экспериментов.

Дэд тогда, кажется, даже смутился.

Зашел. У Мамель отдельная палата. Приборы пикают. Страшно. Теперь понимаю, что значит 'ни кровинки в лице'. Взял Мамель за руку, она открыла глаза.

— Как ты? — спрашиваю.

— Нормально, — отвечает. — Полежу немного, скоро выпишут. Ну ты же знаешь. А как ты, Деня? Испугался?

— Мам, — говорю, — скажи мне, пожалуйста, что это не из-за нашего вчерашнего в машине разговора!

Она хмыкает:

— Ну что ты, дурачок, — говорит. — Что я, не знаю, на какие сплетни кто горазд? Тоже мне, открытие.

Вздыхаю с облегчением. Как камень с души.

— Сколько? — спрашиваю.

Отводит взгляд:

— Второй месяц.

— Врачи что?

Морщится. Ну, понятно. Я помолчал, потом все-таки спросил:

— Мам, а может, ну его? Я, конечно, понимаю, что сейчас и в пятьдесят рожают, и ты у меня еще молодая. Но сколько можно уже? Здоровье в супермаркете не купишь.

Она меня спрашивает:

— Деня, ты когда-либо хотел чего-нибудь так, чтоб ни о чем другом думать не мог, чтоб видел это с закрытыми глазами, чтоб до дрожи?

— Ну да, — отвечаю.

-Так вот, умножь на сто и пойми: вот это самое — суть моей жизни уже много лет. И оно сильнее меня. Материнский инстинкт — страшная штука, его просто так не отключишь. Мне тридцать девять. Буду стараться до последнего. Если Господь Бог посчитает, что одной моей жизни недостаточно, чтобы расплатиться по долгам и получить желаемое, тогда смирюсь и стану спокойно стареть. Но сначала буду бороться, пока силы есть. Пойми меня, — говорит, — без обид. Я хочу подержать на руках собственного ребенка, плоть от плоти, менять ему подгузники, учить его говорить — делать все то, что прошло мимо меня, и, конечно же, любить его, как тебя и папу. Разве я этого не заслужила? Ты не обижаешься?

-Да ну тебя, — фыркаю. — Я что, маленький?

Она говорит:

— Ты и маленький был — все понимал и все знал, я просто диву давалась. Мы ведь никогда с тобой прошлое-то толком не обсуждали. А может, зря?

Я честно признался:

— Не знаю, тем более, сейчас уже не хочется ничего ворошить. Я своей жизнью доволен. У других вон то отца нет, то матери. У меня полный комплект. И не могу сказать, что я там чего-то недополучил, всего хватило: и любви, и звездулей.

Мамель заплакала от чувств. Тут как раз Дэд вошел. Когда разобрался, что никто никого не обижает, начал ее обнимать. Я смылся в середине трогательной семейной сцены. Мамель вдогонку, сморкаясь, успела крикнуть, чтобы я Клаксона покормил куриным филе, и чтобы передал другим 'детям', что репетиции скоро возобновятся.

Дома понял, что джинн из бутылки все-таки вылез. Заснул только под утро.

26 ноября

Тэги: СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ; НЕРЕАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Несмотря на все достоинства платной палаты, Мамель кормят из того же больничного котла, что и остальных. Еда съедобная, но, скажем так, специфическая. Поэтому мы с Дэдом готовим для мамы по очереди.

Пока Мамель подкреплялась, я, словно невзначай, спросил:

— Мам, а как вы с Дэдом познакомились? Ты вот мне когда-то очень давно рассказывала, я забыл уже.

Мамель бросила на меня короткий внимательный взгляд. Чуйка у нее, дай бог каждому, считывает прямо из головы. Должно быть, сразу догадалась, что вчерашние откровения для меня мимо не прошли. Но начала вполне охотно рассказывать, по привычке обходя неловкую тему:

— В детском центре. Я тогда преподавала в младшей группе, а папа тебя водил на массаж. Я удивлялась: семенишь за ним, такой маленький, спокойный, а глаза, как у взрослого. Как-то раз папе нужно было срочно уйти, а массажистка запаздывала. Я говорю: оставьте его у меня, я его сама к ней отведу, предупрежу, что вы позже подойдете. Я привела тебя в зал и посадила на стульчик. Ты сидел и смотрел, как девочки танцуют. Тебе очень нравилось.

Я бормочу:

— Мне и сейчас очень нравится смотреть, как девочки танцуют.

Мамель хмыкает.

— Я, — говорит, — посмотрю, как ТЫ будешь на новогоднем балу танцевать с классом. Я тут кое-что придумала, будете у меня, как конфетки. Вот выпишусь... Как там Анечка?

Я говорю:

— Ешь, давай. Полчаса сосиской в воздухе машешь. Анечка твоя сачкует.

Мамель говорит:

— Ой, это ж она болеет, наверное, надо ей позвонить, позвони ей, Деник.

— Ладно, — говорю, — разберемся. Ну что там дальше было с вашим знакомством?

-А, — говорит, — все было очень мило. Начали здороваться, потом за погоду, потом пару раз попили кофе у нас в кафешке. Я, конечно, не знала ... всех обстоятельств, осторожничала, хотя твой папа мне сразу понравился... Короче, слово за слово, он пригласил меня в театр на премьеру. Я пришла к вам домой, а там — ты. Пока мы ждали тетю Вику, ты мне показывал свои игрушки.

-Это мы уже на Уральской жили? — спрашиваю.

— Ага, — отвечает. — А тетя Вика, крестная твоя, ездила аж с Водосборки, чтобы за тобой присматривать. Ты у меня на руках и заснул. Нам выходить, а я боюсь пошевелиться — ты так сладко спишь, во сне улыбаешься. Так и не пошли в театр. Кофе пили и разговаривали весь вечер.

У Мамель опять глаза на мокром месте. Обнимаю ее, прощаюсь. У меня и вправду уроков куча. Буду, наверное, сидеть до ночи.

Прихожу домой и понимаю, что не в состоянии ничего делать. Лег, гляжу на стенку. Клаксон пришел, настойчиво потребовал внимания и повел показывать свой туалет, там у него был припасен 'подарочек'. Тьфу, захочу культурно помереть в тишине и одиночестве, и то не получится.

Побродил по комнатам. На кухне уютнее, весь мамин бытовой хай-тек из полумрака таращится на меня своими голубыми панелями. Я решил, что иногда, когда накатит, буду писать по эпизоду из того, что помню с детства. А то нафиг я долблюсь с этим блогом? Что буду вспоминать, его перечитывая, лет через десять? Как я с пацанами пиво хлебал?

29 ноября

Тэги: СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ

Аня в школу не ходит. Ольга Петровна прислала по вотсапу сообщение, что английского не будет, у нее сын заболел. Я еле высидел на уроках, кидался на всех. Люсьена полезла с какими-то сочувственными комментариями, я ее чуть не грызанул. Обиделась. Ушел с четвертого, хотя сегодня у Дэда выходной, он целый день будет у Мамель в больнице, и покормит ее, и развлечет.

Ел долго, тянул время. Скобцева, видимо, воссоединилась со своим айфоном, прислала мне ссылку на трейлер очередных 'Звездных войн'. Лайкнул. Нашел на компе папку, в которой хранится то, что накопилась у меня за три года активного тинэйджерского бунтарства. Я, конечно, и сейчас не ангел. Но тогда меня конкретно заносило: Мамель я грубил, с Дэдом, вообще, воевал с применением тяжелой боевой техники. Эта папка была для меня и убежищем, и заготовленной на всякий случай страшной мстей всем тем, кто плохо со мной обращался. Сколько я в нее уже не заглядывал?

Итак, эпизод первый.

Черно-белые снимки, коричная сепия — сканы старого журнала 'Экспозиция', 1996 год. Нашел на сайте винтажного фото. Чуть не скопытился от переживания, когда впервые увидел. Молодая талантливая фотохудожница Ирина Мартыновская-Желтко. Два автопортрета. Первое фото — вид сверху, черты искажены: лоб кажется большим, подбородок узким, черные волосы, черные глаза, лицо выступает из серого студийного полумрака. 'Я — здесь' называется. На втором все те же густые ресницы, белая кожа, лицо в профиль, руки в черных перчатках обвивают грубо прокрашенный деревянный шест — серое, черное, коричневое — 'Внутри себя'.