Продолжение 9

— Что же касается моего финансового положения, то... Я в любой момент могу распоряжаться суммой примерно в пятнадцать тысяч рублей, ни перед кем не отчитываясь. — Ага, кроме своей совести. Но сейчас им об этом знать необязательно...

— Что ж, это — хорошая сумма. — Александр Михайлович вступает в разговор. — Достаточная на первое время, чтобы содержать семью... Но, Денис Анатольевич, у меня есть к Вам один щекотливый вопрос, также касающийся материального благополучия... То, что делается сейчас в мастерских, — это Ваши личные придумки, или, действительно, плод коллективной работы? Вы же можете подать бумаги на оформление патента, я помогу правильно все оформить.

— Почти все — наша общая работа... За исключением, пожалуй, взрывателя, о котором мы с Вами так много спорили, это — лично мое... Причем, далеко не единственное, что есть у меня в голове...

— Вот видишь, Поленька. Я же говорил, что у молодого человека голова работает, как надо!

А это — идея! Будет времени побольше, я вам такого наизобретаю, такого напрогрессорствую! Из проверенного временем того моего будущего!..

— Скажите, Денис Анатольевич, а Ваши родители?.. Вы поставили их в известность о...

— Мои родители, Полина Артемьевна, примут и одобрят любое мое решение!.. — И пусть только попробуют этого не сделать, костьми лягу, но будет по-моему!..

В хозяйкиных глазах еще видно сомнение, но, похоже, сопротивление сломлено... Наша взяла! Теперь закрепляем успех!.. Встаю, одергиваю гимнастерку, сгоняю назад складки под ремнем... Сердце колотится, как бешеное, в висках молотки стучат, ноги ватные...

— Александр Михайлович! Полина Артемьевна! В присутствии всех, находящихся здесь, прошу у Вас руки Вашей дочери!.. — Голос почему-то хриплый, но звучит, надеюсь, решительно...

Все в комнате, улыбаясь, поднимаются со своих мест, даже на лице Полины Артемьевны слабая, неуверенная улыбка. Поворачиваюсь к Дашеньке, зардевшейся густым румянцем. Два шага вперед, вниз на левое колено, протягиваю любимой открытый футлярчик с кольцом...

— Дарья Александровна! Прошу Вас, сделайте меня самым счастливым человеком на этой планете! Будьте моей женой!..

Осторожным движением она берет из моих рук бархатную коробочку, смущенно и счастливо улыбается и тихо произносит:

— Я согласна...

Тишина взрывается громогласным, радостным "Ура!" в исполнении Михаила Семеновича, Александр Михайлович широко улыбается, Ольга Петровна обнимает Полину Артемьевну, вздумавшую слегка всплакнуть. Вместе с Дашей рука об руку поворачиваемся к ним, нас осеняют крестным знамением и звучит традиционное и долгожданное "Будьте счастливы, дети!".

— Что ж вы стоите, целуйтесь! — Радостный возглас Прозорова оживляет торжественную атмосферу. — Теперь уж можно!

— Миша! Да что ты такое говоришь?! — Ольга Петровна пытается урезонить мужа. Дальше ничего не слышу, Дашенька смотрит на меня сияющими глазищами, ее лицо совсем близко... Наш первый "официальный" поцелуй, после которого она смущается еще больше и прячет лицо у меня на груди. Наклоняюсь к ней и тихонько, чтобы слышала только она, шепчу на ушко:

— Счастье мое, радость моя, я люблю тебя...

Затем нас разделяют, мужчины по очереди жмут мне руку, хлопают по плечу, дамы, обнявшись теперь уже втроем, льют радостные слезы. Привлеченный шумом, появляется Сашка, и тут же высыпает на нас кучу вопросов:

— А что у Вас случилось?.. Мама, тетя Оля, Даша, почему Вы плачете?.. Вас кто-то обидел?.. Папа, дядя Миша... Денис Анатольевич...

Полина Артемьевна, вытирая щеки платочком, обнимает сына и объясняет чуть дрожащим голосом:

— Сашенька, Денис Анатольевич сделал Даше предложение. Они скоро поженятся...

— Вот здорово!.. Он гораздо лучше, чем... — Поняв, что может сболтнуть что-нибудь не то, меняет тему. — А кем я буду ему приходиться? И он мне?..

— Ты ему будешь шурином. — Объясняет Александр Михайлович. — А он тебе — зятем.

— А еще другом, старшим товарищем, и, может быть, учителем. — Вставляю свои пять копеек в разговор.

— Вот так вот, сестрица! — Мелкий хитро смотрит на Дашу. — У тебя будет только муж, а у меня — вон сколько всего...

Последние слова тонут в громком хохоте...

Все остальные вопросы заняли совсем немного времени, как раз, чтобы самовар дошел до нужной кондиции. Старшее поколение, в основном, в лице будущей тещи в конце концов согласилось с нашей очень настойчивой просьбой провести обручение немедленно, ну, в крайнем случае, завтра, когда приедем в город. Поначалу были сомнения насчет того, что кто-нибудь из священников сможет осчастливить нас своим присутствием, но моя милая утверждала, что с этим проблем не будет, настоятель дворцового собора Петра и Павла ей не откажет, в крайнем случае, она попросит помочь светлейшую княгиню Ирину Ивановну. Мол, уж ее-то точно послушаются. Потом настал мой черед, и пришлось торжественно пообещать, что либо завтра я найду подходящие кольца, либо все гомельские ювелиры исчезнут с лица Земли, как биологический вид. Согласно теории мистера Дарвина. На этой оптимистичной ноте высокие договаривающиеся стороны закончили прения и решили перейти к торжественному чаепитию, оставив мечты о шампанском и других более вкусных напитках на завтра...

После чаепития на свежем воздухе, под тяжелыми ветвями старых яблонь, народ стал расползаться на послеобеденную сиесту. Пользуясь случаем, хотел умыкнуть Дашеньку погулять по лесу, но Полина Артемьевна, будто предчувствуя мои действия, позвала дочь на очень серьезный разговор, а меня тут же атаковал Александр-младший, заявивший, что коль выпало свободное время, нечего откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, и было бы неплохо, если бы будущий родственник сдержал слово и научил нескольким приемам. Пришлось искать местечко почище и помягче, которое тут же нашлось возле полусметанного стога неподалеку, и показывать мелкому нахаленку азы самостраховки и простейшие удары и захваты. Чуть погодя, сам настолько увлекся, что не заметил, как прошло почти два часа. За время тренировки и я, и Сашка порядком взмокли, поэтому перед тем, как появиться на людях, сгоняли к колодцу и, раздевшись по пояс, окатились холоднющей водичкой, причем, парень героически заставил себя не издать ни звука, хотя терпеть такое ему пришлось впервой. По возвращении застаем всех на веранде, обсуждающими очень важную новость. Оказывается, пока я с почти шурином кувыркались в сене, Вольдемарчик пришел в себя, сквозь зубы попрощался и отбыл в Гомель на попутной телеге. В принципе, мне лично это было абсолютно по барабану, но оказалось, что Земгор дает мастерским заказы и гаденыш имеет какие-то рычаги давления на Александра Михайловича и Михаила Семеновича. Женщины обсуждали как последние события скажутся на благосостоянии семей, а мужья, в свою очередь, успокаивали их тем, что у них есть связи и повыше, чем какой-то губернский секретаришка. Наше появление воспринимается, как сигнал к смене темы, Михаил Семенович уходит в дом и через пару минут появляется с гитарой в руках.

— Денис Анатольевич, порадуйте нас чем-нибудь. — На этот раз дружелюбно обращается ко мне Полина Артемьевна. — Смотрите, вечер-то какой чудесный...

Вечер действительно был красивым. Темная кромка леса, сиреневеющее небо, по которому медленно плывут редкие, розовые от лучей закатного солнышка облака. Тихо, спокойно, даже как-то благостно...

— Только сначала, если позволите... — Подает голос Александр Михайлович. — Денис Анатольевич, я прошу Вас, впредь будьте поосторожней с исполнением. Не хотелось бы, чтобы Вам пришлось повторить судьбу своего знаменитого тезки, Дениса Давыдова, достаточно пострадавшего за исполнение своих стихотворных и музыкальных произведений. Помните вчерашний романс... "Дай Бог", кажется... Мы все, конечно, понимаем смысл, но при определенном желании его можно расценить чуть ли не как революционную песню, порочащую власть, православие... Вот одна из строчек: "Дай Бог не вляпаться во власть, и не геройствовать подложно, и быть богатым, но не красть, конечно, если так возможно"... Тот же Вольдемар может преподнести господам жандармам ее совсем по-другому...

Ага, а местные жандармы отправят донос по месту службы, в Минск. А там, в конце концов, приедут знакомый уже штаб-ротмистр с корнетом Астафьевым, и будут мне чем-то грозить? Ха-ха три раза! Скорее попросят записать им слова и ноты...

— Спасибо, Александр Михайлович, я учту этот нюанс и постараюсь быть максимально осторожным. Не потому, что кого-то опасаюсь, а просто не хочу подставлять под удар близких мне людей. Нейтральное, так нейтральное...

Чуть подстраиваю гитару, пробегаю пальцами по струнам, и — поехали...

Лесной прохладой полон вечер,

Затихла в озере вода.

Зажгите на веранде свечи,

Как покойно здесь, господа...

Да простит меня Александр Розенбаум, таким перебором, как он, я не умею. Но публике нравится...

... Горят сердца в огне печали.

Откройте окна, чтоб вдали

Внимали отзвукам гитары

В синем небе журавли.

Даша сидит за столом, подперев ладошкой щеку, и не сводит с меня своих блестящих глазищ. Обе дамы уже приготовили платочки и ждут подходящего момента, чтобы пустить их в дело...

...Ну что ж молчите вы, ей-Богу...

Я, как тогда, опять влюблен.

Прошу, побудь со мной немного —

Как жаль, что это только сон...

Лесной прохладой полон вечер,

Затихла в озере вода.

Зажгите на веранде свечи,

Как покойно здесь, господа...

Даже очередные аплодисменты звучали тихо, чтобы действительно не нарушить какой-то особенно спокойный вечер. По какому-то наитию вспоминается очень красивое стихотворение Марии Семеновой...

— Извините меня, когда-то давно, в каком-то литературном альманахе попались стихи, как мне кажется, очень подходящие именно к сегодняшнему вечеру... — Теперь уже я, не отрываясь, смотрю на многозначительно улыбающуюся Дашеньку...

Неслышные тени придут к твоему изголовью

И станут решать, наделённые правом суда:

Кого на широкой земле ты одаришь любовью?

Какая над этой любовью родится звезда?

А ты, убаюкана тихим дыханием ночи,

По-детски легко улыбнёшься хорошему сну,

Не зная, не ведая, что там тебе напророчат

Пришедшие властно судить молодую весну.

И так беззащитно-доверчива будет улыбка,

А сон — так хорош, что никто не посмеет мешать,

И, дрогнув в смущенье, хозяйки полуночи зыбкой

Судьбы приговор погодят над тобой оглашать.

А с чистого неба льёт месяц свой свет серебристый,

Снопы, и охапки, и полные горсти лучей,

Черёмуха клонит душистые пышные кисти

И звонко хохочет младенец — прозрачный ручей.

И что-то овеет от века бесстрастные лица,

И в мягком сиянии чуда расступится тьма,

И самая мудрая скажет: "Идёмте, сестрицы.

Пускай выбирает сама и решает сама"...

— Денис Анатольевич, Вы не перестаете меня удивлять!.. — Полина Артемьевна в очередной раз промокает глаза платочком.

— Мама, хочешь, я тоже тебя удивлю? — Моя ненаглядная поднимается и подходит ко мне.

Кажется, я уже понял, что она задумала... "Эхо любви" — самая любимая песня моей мамы. Из того, еще не наступившего будущего. Мама была одной из поколения последних лириков шестидесятых, которых в благополучные годы застоя называли белыми воронами и бардами. Собственно, через девять месяцев после одного лесного бардовского фестиваля я и родился. А она потом вместо колыбельных пела мне свои любимые романсы и баллады...

Эту песню мы еще у доктора Паши разучили и оставили запасной, на всякий случай. Похоже, он наступил...

Покроется небо пылинками звёзд.

И выгнутся ветви упруго,

Тебя я услышу за тысячу вёрст:

Мы — эхо, мы — эхо,

Мы долгое эхо друг друга...

Дашин голосок звучит негромко и немного грустно, тихонько подыгрываю ей, опасаясь взять слишком громкий аккорд...

...Мы — эхо, мы — эхо,

Мы долгое эхо друг друга...

Рефрен поем уже вместе, на два голоса...

...И мне до тебя, где бы я ни была,

Дотронуться сердцем не трудно.

Опять нас любовь за собой позвала.

Мы — нежность, мы — нежность,

Мы — вечная нежность друг друга!..

Припев звучит уже хором, нам подпевают все... Так, теперь моя очередь!..

И даже в краю наползающей тьмы,

За гранью смертельного круга

Я знаю: с тобой не расстанемся мы!

Мы — память, мы — память.

Мы — звёздная память друг друга!..

— Денис Анатольевич, сжальтесь!.. — Михаил Семенович разрывает наступившую тишину. — Вы наших дам скоро до истерики доведете!.. Давайте уж что-нибудь повеселее...

— Хорошо. Хочу продолжить вчерашнюю морскую тематику, но более оптимистично... — Теперь извиняться в случае чего придется перед Николаем Расторгуевым...

Синее море, только море за кормой,

Синее море и далек он путь домой.

Там за туманами вечными, пьяными,

Там за туманами берег наш родной.

Шепчутся волны и вздыхают и зовут,

Но не поймут они чудные, не поймут:

Там за туманами вечными, пьяными,

Там за туманами любят нас и ждут.

Ждет Севастополь, ждет Камчатка, ждет Кронштадт,

Верит и ждет земля родных своих ребят.

Там за туманами вечными, пьяными,

Там за туманами жены их не спят.

И мы вернемся, мы конечно доплывем,

И улыбнемся, и детей к груди прижмем.

Там за туманами вечными, пьяными,

Там за туманами песню допоем...

Чуть погодя хором повторяем почти полностью вчерашний репертуар. Заканчиваем посиделки уже достаточно поздно, когда луна уже поднялась из-за леса, и ночной воздух становится по-осеннему прохладным...

В голове крутится, не переставая, начало старой украинской песни "Ніч яка місячна, зоряна, ясная, видно, хоч голки збирай". За окном черный бархат ночного неба с бесконечной россыпью звезд, круглая луна, залившая лес каким-то нереальным мягким светом, видно абсолютно все вокруг вплоть до самой маленькой травинки и веточки. Так же ясно видно все и в комнате, только вещи в этом свете потеряли свои привычные очертания и расцветку. Кажутся какими-то сказочными и ненастоящими. Вот в этой сказке я и сижу, глядя в мансардное окно. Уже, наверное, около часа...

Когда все расходились по своим комнатам, Дашенька шепнула мне два слова, начисто выбивших и сон, и все мысли из головы до самого утра. Два слова, заставивших сердце биться в сумасшедшем темпе и сделавших руки и ноги ватными и непослушными. Два коротких слова — "Не спи!"...

Очень хочу догадаться, что означает ее фраза, и в то же время боюсь этой догадки. А посему просто сижу на подоконнике, смотрю в ночь и слушаю тишину в доме. Она какая-то гулкая и всеобъемлющая, эта тишина. Слышны самые тихие звуки, вплоть до писка мышей на чердаке и топотка их лапок по перекрытиям в другом конце дома...

Сердце делает долгую паузу, и потом стучит под сто двадцать ударов в минуту!.. В тишине тихо звучит уже совсем другое!.. Еле-еле слышные шаги и шуршание ткани!.. Дверь тихонько отворяется, и в комнату проскальзывает Даша. Босиком, в чем-то длинном, до пят, и полупрозрачном. Неуклюже слезаю с подоконника, и на неслушающихся ногах иду навстречу... Лунный свет делает ее тоже нереальным, сказочным видением, но маленькие горячие ладошки, ложащиеся мне на плечи, моментально разрушают наваждение.