Устинья, дочь боярская-2. Выбор

Искренне.

Истово.

И бичевал себя искренне, и плоть умерщвлял — тоже от всей души. Это уж в старости чуточку ослабил вожжи. Понимал, когда умрет, не доведя дело до конца, преемники и промахнуться могут.

Не справятся. Не сумеют просто, для того иные силы надобны, иная вера, его убежденность за собой людей вести.

Дело всей жизни его.

Росса!

Богатая страна, в которой даже самый бедный житель ходит в мехах.

Громадная страна, в которой можно ехать от одного города до другого несколько месяцев — и не доехать. Страна, в которой трещат лютые морозы, а золото валяется под ногами россыпью. В которой бродят по улицам медведи и звери песцы.

Страна, не знающая истинной веры!

Вот что самое ужасное! Самое кошмарное!

И ведь живут они, и горя не знают. И строятся в Россе храмы, но крестятся они там не по-людски, а справа налево, и сажают поодаль от храмов березовые и дубовые рощи, в которых ставят грязные капища языческие. Дубовые рощи для Рода. Березовые — для Живы.

Воистину, безумны эти россы — как можно предположить хоть на миг, что бог может быть... женщиной?! Даже подумать о таком уже грех, уже ересь лютая, беззаконная, за такое и живьем-то сжечь мало будет! Какую казнь ни возьми — все одно не хватит ее за такое кощунство.

Женщина может быть пригодна для деторождения, но для чего-то еще? Это просто красивый и глупый сосуд для мужского семени, так и относиться к ним надобно. Чтобы сидели в своих домах, выходили только в церквы и на рынок, а занимались бы домом и детьми. И так от них вреда достаточно.

Известно же, где баба, там и бес.

А бес просто так сидеть не будет, он пакостит, искушает, нашептывает...

По-хорошему, вообще б от баб отказаться, да вот беда — род человеческий оборвется! Но к себе в орден Чистоты Веры магистр их не допускал.

Великий Магистр Эваринол Родаль их вообще терпеть не мог.

А на некоторые... отклонения от линии ордена глаза закрывал.

Подумаешь, оруженосец смазливый? Бывает всяко. Лучше уж особая мужская дружба, чем баба, которая встала между двумя мужчинами. Между собой-то мужчины договорятся, а с бабами какой может быть договор? Когда у них в головах невесть что творится!

Единственное, для чего пригодны бабы — получать от них потомство. Так ежели кто из его рыцарей желает — пусть селят своих девок подальше, отдельно, естественно, не женясь на них (вступающий в Орден приносил обет безбрачия) и навещают их иногда. Сделают ребенка — и дальше служат Святому Делу! Тогда и шантажировать их жизнями этих личинок тоже не удастся.

Да-да, детей магистр Эваринол тоже не любил.

Были у него свои причины, только никому и никогда б он в них не признался. И собеседнику своему тоже: разве можно другому слабости свои показывать да уязвимые места? Нет таковых у магистра, и не было, и не найдете!

Сидели они сейчас рядом с небольшим камином, смотрели на огонь, о важном разговаривали.

— Магистр, ты уверен, что это поможет?

— Вполне уверен.

— Ты понимаешь, что иначе династия прервется, мы ничего не сумеем достигнуть, и Росса окажется... в сложном положении?

Эваринол кивнул.

Да, если их план удастся, то уже через пару поколений вотчиной Ордена станет вся Росса.

Ежели нет?

В Россе начнется смута, и воздействовать на нее станет весьма сложно. Даже невозможно, практически. Слишком уж непредсказуемы эти россы, слишком опасны.

Казалось бы, уже и купил ты его, и заплатил столько, что внукам его вперед на три жизни хватит, а в какой-то момент все меняется.

У него СОВЕСТЬ просыпается!

Подумайте только, совесть! У продажной шкуры!

Дикие эти россы! Просто дикари, право слово!

Вот ведь недавно, только-только они договорились с одним человечком, только все дело в ход пошло — и поди ж ты!

Совесть у него проснулась!

Нельзя так, то черное колдовство, дьявольское! Не надобно так с людьми поступать, Господь... может, и не накажет, но какие-то ж пределы быть должны, не сможет он за них переступить!

Тьфу, дурак!

Как может дело их быть дьявольским, когда через него благие цели достигаются? А ежели уж в глубину души магистра поглядеть, да изнаночку вывернуть — ерунда все это! Чтобы орден силы взял, магистр Родаль и с Дьяволом бы договор заключил, не побрезговал. И потом на божьем суде б искренне каялся.

Не для себя, Господи, токмо ради Ордена!

Душу гублю, себя предаю в лапы Сатаны, но Орден мой, детище мое, могуч и силен будет.

Глупая и нелепая мысль о том, что иными методами можно и райские врата замарать, ему в голову и не приходила. С чего бы?

Это ж ОН!

Ему — можно!

Он для Ордена. А перед богом он оправдается. Вообще, они с Богом сами разберутся, без посредников.

Но бог-то там, а цель — здесь. Пришлось человечка устранить, в Россе сейчас... нет, не хаос, но неприятное что творится. А им придется другого своего человека задействовать.

А не хотелось бы.

Он более ценный, более важный. Но ради ТАКОГО куша можно и им рискнуть. Никто ж не говорит о жертве? Может, еще и вывернется, а когда нет, они за душу его героическую всем орденом помолятся! И обязательно герой в райские кущи попадет!

— Я все понимаю, — заверил он собеседника. — Должны справиться.

— Должны — или справятся?

Эваринол задумался.

— Должны. Но риск велик, могут и не справиться. Я просчитал, что мог, но это дикие и непредсказуемые россы, с ними всегда так сложно разумным людям! Ежели помнишь сражение под их городишком с диким названием Козел... или Козлоуффф?

Собеседник перекосился так, словно у него разом заболели все зубы.

— Я был там.

— Тем более...

На несколько секунд мужчины замолчали, погрузились в воспоминания. Казалось бы, дело было спокойное и не предвещающее ничего опасного, отряду в пятьсот рыцарей надобно было захватить один город. Один небольшой город. Там и было-то всего человек двести дружины, казалось бы, каждый разумный человек поймет — надобно сдаваться... не сдался никто.

На стены встали бабы и мальчишки, вслед за дружиной из ворот вылетело ополчение из мужиков с вилами, цепами, косами... какое дело сервам до чьей-то войны? Никакого, и это тоже поймет каждый разумный человек! А они пошли, и полегли, и забрали с собой часть рыцарского отряда... и только несколько людей под покровом темноты спаслись с поля боя.

Россы? Да, во всем виноваты эти проклятые дикари! Почему, ну почему они не могут попросту сдаться, как это приличествует проигравшим? Почему раз за разом они кидаются на клинки, забирают с собой врагов, стараются хоть зубами вцепиться в глотку, хотя каждый разумный человек предпочтет спасти свою жизнь? Магистр до сих пор не смог найти ответа на этот вопрос, и оттого ненавидел россов еще сильнее.

— Тогда предлагаю подготовить запасной план. Но ты понимаешь, магистр, Орден тогда не будет первым, но сможет быть — равным среди равных. Вам придется не диктовать условия, а договариваться.

Магистру это было не по вкусу, но ради сокрушения Россы, он готов был разговаривать с кем угодно, хоть с самим Сатаной!

— Я изучал росские поговорки. Лучше синица в руках, чем журавль в небе.

— Они едят синиц? Дикие люди!

— О, да, друг мой. Я бывал там... однажды.

Магистр вспомнил свою поездку в Россу, свои впечатления... и на миг даже зажмурился.

Тогда была Пасха.

Он был молод.

И...

Нет!

Об этом вспоминать не надо! Никогда не надо! Пусть даже и в бреду те глаза не чудятся, пусть сгинут, рассыплются... он свой выбор сделал!

— И что ты скажешь об этой стране?

— Она слишком опасна, чтобы позволить ей существовать. Я считаю, что на карте мира не должно быть никакой Россы. Должны быть несколько государств, мелких, независимых друг от друга, неопасных для нас. И надобно воспитывать россов. Насаждать там свою религию, культуру, обычаи, нравы, сказки и песни, травить в них все росское, учить презирать исконное, свое. Восхищаться нашим. Только тогда мы сможем жить спокойно.

— Я согласен с тобой, магистр. Что ж. Я готовлю запасной план. А ты приводи в действие своих людей. И пусть свершится, что суждено.

— Пусть сбудется — выдохнул магистр.

Пусть.

Может, тогда он наконец, забудет?

Сможет?

Сколько уж лет прошло, а не забывается то искушение диавольское, не оставляет его... раньше вообще только бичеванием да постом строгим спасался от плоти восстающей. А сейчас возраст, сейчас попроще стало...

Забыть!

Стереть Россу с карты мира — и забыть о ней навсегда.

О них обоих...

* * *

— Батюшка, мы с Устей покататься хотим!

— Покататься?

Боярин Заболоцкий даже брови поднял от удивления. Что это на сына нашло?

— Саночки возьмем, говорят, за городом горку залили, да не одну.

— А-а... — понял боярин.

Святочная неделя начинается.

Развлекаться-то и нельзя, навроде, запрещено это в великий пост. Но ведь не удержишь молодняк, все одно разгуляются, разговеются, а вот где да как — кто ж их знает?!

Вот Борис, поговорив с Патриархом, и решение принял. Не можешь запретить?

Возглавь!

Грех, конечно, да мало ли, что там, в диком поле, происходит?! Там ни одной церкви и нет, Государыня Ладога замерзла, сугробы — с головой зарыться можно. вот, там и построили по приказу царя городок потешный деревянный, горки раскатали, торговый ряд поставили — куда ж без него? Кому сбитня горячего, кому орешков каленых, кому пряничков печатных, а кому и платочек, варежки, носочки — мало ли что на торгу зимой предложить можно?

А казне — прибыточек.

И молодежь с ума не сходит, не бесится. Или хотя бы пригляд за ними какой-никакой, а есть, где родители приглядят, а где и стража поможет слишком буйных утихомирить.

Все ж, как ни крути, сколько рождественский пост длится? Сорок дней!

Сорок дней не веселиться, не гулять, душу не отводить? Только домой да в храм? Когда тебе сто лет в обед, может, оно и ничего. А когда молод ты, весел, счастлив, когда тебе гулять хочется, веселиться, жизни радоваться?

Может, и грех, так ведь однова живем, отмолим, небось! И себя боярин помнил в молодости. Сейчас — и то погулять не отказался бы, на саночках с горки прокатиться. Не подобает боярину-то? А мы морду воротником прикроем, авось, и не заметит никто, а заметят — скажем, что сшибли просто.

— Когда поехать хочешь, сынок?

— А хоть бы и завтра, батюшка, как погода выпадет? Может, и вы с маменькой съездите? Чай, не в грех, а в радость? Ксюху, вон, возьмем?

Боярин подумал, да и рукой махнул.

— Поехали, Илюшка! Как завтра погода хорошая будет, так и поедем, санки свои возьмем, покатаемся всласть.

Чего ж не развеяться? После страшной Веркиной смерти боярин себе еще не завел новой полюбовницы, ну так хоть на людях побывать. А может, еще и приглядит кого, потом словечком перемолвится, да и дело сладится?

— Благодарствую, батюшка. А то еще можно бы и Апухтиных позвать? Марья моя от дочки хоть и никуда, а все ж, на пару часиков вырвется?

Алексей расплылся в довольной улыбке.

А и то, Николка доволен, в доме у него нынеча мир да спокойствие, бабы над малышкой мурлыкают, даже боярыня его довольна. А и Илюха молодец. Воле родительской не прекословит, выгоду для себя найти старается. Оно-то понятно, ласковый теленок двух мамок сосет, да ведь не каждый то делает!

Знают многие, а делают-то сколько, один человек на сотню?

То-то и оно...

— А и позови, Илюшка.

— Дозволишь нам вдвоем с Устей съездить, батюшка? Вроде как Аксинья там не особо ко двору пришлась, а вот Устя с Машкой моей вмиг сдружились, щебечут, ровно два щегла.

— Езжай, сынок, скажи, пусть сани заложат, и езжай.

— Благодарствую, батюшка.

Илья поклонился — и вышел вон.

Устя его в коридоре поймала.

— Согласился?

— Едем, Устяша.

А что Илюшка и сам санями править может, и что сестру ему покатать чуточку подольше не в грех, и за город выехать, и к роще подъехать... ну так что же?

Часом раньше, часом позже, кто там проверять будет? Сказано — к Апухтиным поехали... а что кружной дорогой, так это и не важно, поди. Просто дорога такая.

* * *

Сенная девка Михайлу в коридоре остановила, шепотом позвала за собой. Симпатичная девочка такая, ладненькая, все при ней, с какой стороны ни посмотри, хоть спереди, хоть сзади, так руки и тянутся. Михайла и отказываться не стал.

— Ну, пойдем, хорошая...

Думал парень, что его за сладеньким зовут, а оказалось...

Сидит в горнице, на скамейке, патриарх Макарий, смотрит внимательно. И как-то сразу Михайла понял — врать не надобно. Так и правду ведь сказать можно по-разному?

Поклонился, на всякий случай, рукой пола коснулся.

— Поздорову ли, Владыка?

— Знаешь меня...

Не спросил, утвердил. Ну так Михайла все одно ответил.

— Кто ж тебя, Владыка, не узнает, разве что дурак последний? А так всем ты ведом, все о тебе говорят.

— А говорят-то что?

— Что хороший ты, Святейший Владыка. Уж прости, из казны лишку не черпаешь, о своих заботишься...

Практически так все и есть. Только вот кто — свои, и что — лихва? Кому греча крупная, кому и жемчуг мелкий будет, так Макарий из вторых как раз. Но патриарх хмыкнул, лесть по вкусу ему пришлась, бревно в своем глазу Владыка давно на доски распилил да продал с выгодой.

— На правду похоже. А еще что говорят?

— О родстве твоем с царицей, о том, что царевича ты любишь, всего самого лучшего для него хочешь...

Теперь уж очередь патриарха улыбаться настала. Понятно, хочет. Но не говорить же вслух, что Любава для Феди венец царский достать мечтает, а он родственнице дальней не противится? Измена сие, Слово и Дело Государево!

— Смотрю я, ты паренек неглупый.

Михайла поклонился. Вот теперь точно отвечать не надобно.

Ох, только б царица его тогда не приметила... ведь не помилуют. Фёдор наутро проснулся, ровно живой водой умытый, а у Михайлы до сих пор ледяным ветерком по спине пробегало. Как вспомнит он лицо царицы, страшное, старое, так сердце и зайдется.

А с другой стороны... узнать бы про тайну эту!

Тайны у царей дорого стоят, он бы и боярство тогда получил.

Голову с плеч снимут? Это у других, у глупых! Он умный, он справится.

— И Фёдора любишь. Любишь ведь?

И глаза так прищурены, ехидно, жестко...

Михайла и отозвался в тон Патриарху.

— И царевича люблю. И себя люблю. И человек он хороший, и выгодно мне при нем быть. Сам знаешь, Владыка, кто был я, а кто сейчас есть. Кому б отработать не захотелось?

— Пожалуй и многим. Столько пиявиц ненасытных, сколь не дай им, все просят, все молят. Дай — дай, отдай — подай. А работать-то никто и не желает.

— Когда многого хочешь, многое и спросят. Разве нет?

— И то верно. Государыня Любава с тобой говорила, а теперь и я скажу. Служи моему племяннику верно, и я тебя милостями не оставлю.

— Буду служить, Владыка. И государыне Любаве, и племяннику твоему, и тебе, верно и честно.

Макарий оговорку заметил, но сделал вид, что не понял. Понятно же, по статусу называют... а не по тому, кого Михайла первого слушаться будет. Но и патриарха так устроило. Заговорил он уже о том, что его волновало.