Зверь лютый Книга 40 Нашествие

— Х-ха. Тебя так тревожит судьба жёлтого народа?! Не собираешься ли ты проливать слёзы о нас? Закажешь молебны в ваших церквях?

Язвит старый хан. Аргументов нет, остались "шпильки".

— Судьба степняков тревожит меня так же, как тебя — судьба землеедов. Почти никак.

Неправда. Я ж гумнонист и интернационалист!

В смысле: знаю, что все люди — люди. Кыпчаки, зулусы, ацтеки... за всех переживаю. Но говорить об этом хану нельзя — у него племенное мышление. "Мы, жёлтый народ — люди. Все остальные — козявки, землееды, мусор".

— Это "почти"... нынче возится у костра с моим волком.

Я кивнул в сторону, где на лужке у речки, чуть в стороне от напряжённо наблюдающих свит, Алу играл с Куртом.

Алу вовсе не богатырь-мордоворот. Невысокий, стройный ещё по-молодости парень. А Курт заматерел. Полноразмерное серое лесное чудовище. Со стороны смотреть... их игры... выглядят как драка. Причём, Курт явно сильнее.

Алу пытается оседлать волка, но не удерживается. Теперь Курт хватает ханыча за шиворот и тащит к речке. Ханская свита дружно цапает сабли. Но не вытаскивает. Терпят. Готовые в любой момент кинуться в кровавую схватку со сказочным чудищем.

— Эй! Ко мне!

Курт, не выпуская из пасти халат хохочущего Алу, поворачивается ко мне. Сплёвывает поноску.

Ну так же хорошо играли! Фыркает на Алу, который пытается поймать его хвост, и рысцой бежит по крутому склону к нам. Алу вскакивает следом. Так весело было! Такую игру поломали!

Раскрасневшийся, запыхавшийся подбегает:

— Ата! Это князь-волк! Я тебе рассказывал. Мы их встретили в черниговских лесах. Зимой! В снегах! При луне! Целую стаю! А они нас не съели! А отвели в своё логово. И отдали нам новорождённого волчонка. Ну... ему отдали (тычет пальцем в меня). Он сам туда полез! Прямо в волчью нору! А там волчица умирает. И волчонка отдали. Ему. Князю Ивану. Хотя... ты разве был тогда князем?

— Нет, Алу. Тогда я был нищим, тощим, очень глупым. Полупризнанным ублюдком опального сотника смоленских стрелков. "Зверем Лютым".

— Да! Я помню! Тебя уже тогда так называли!

Тут смыслов... пачки. Например, за нынешним дастарханом два ублюдка: второй — Алу.

— А потом ты вышел на дорогу и нашёл женщину с младенцем! Вот так просто! Посреди леса!

Самое ценное в средневековье не ум, сила, богатство или благочестие. Самое главное — удача. Благоприятная случайность. Дар судьбы.

Для точности: это не я нашёл, князь-волк, который выводил нас от логова умирающей волчицы, привел на дорогу прямо к дровням удиравшей от половцев крестьянской семьи.

— И она кормила нас троих. Своим молоком! Своего сына, волчонка... и меня чуток. Да-а... а меня ты тогда побил. Чтобы я не отбирал еду у маленьких. Но всё равно: мы с Куртом — молочные братья. Правда Курт?

Алу поворачивается к волку. И эта махина встаёт на дыбы. На задние лапы. Передние кладёт юноше на плечи и наклоняется, сверху, с высоты своего огромного роста в таком положении, своей громадной серой головой с крокодильими челюстями.

Полураспахнутая жарко дышащая пасть, два ряда здоровенных острых блестящих белых зубов... приближаются к вскинутому лицу ханыча.... Одно движение этой древней машины убийств... И оно случается: быстро, почти незаметно глазу, выскакивает язык. И облизывает Алу лицо.

Тот ахает, отшатывается. Свитские у реки вскакивают на ноги уже с клинками в руках. Курт отбегает в сторону, ко мне за спину: "ну их нафиг, этих придурков" А Алу вытирает лицо и несколько смущённо выговаривает:

— Ну чего ты, ну чего... Вот, теперь весь мокрый...

Доволен. Рад ласке давнего друга. Рад и публичности.

Про легендарного Боняка Серого Волка в русской летописи под 1097 г. сказано о волховании хана перед битвой на Вягре: "...и яко бысть полунощи и встав Боняк и отъеха от рати и поча волчьски выти".

Алу не выл по-волчьи, но теперь по Степи пойдёт сказ о его смелости, о том, что он не только подобно прадеду "говорит с волками", но и целуется. Даже с легендарными чудовищами князь-волками.

Рядом слышимый выдох. Хан Боняк выдохнул. Убрал руку с сабли, за которую схватился, даже не осознавая. Испугался. Понял это. Понял, что я понял. Сейчас разозлится. Упредить.

— Курт, это хан Боняк, внук Боняка Серого Волка. "Поющие с волками" — большая редкость. В твоём народе должны знать о нём. Серые волки — ваши младшие братья. Хан, протяни руку. Под нос волку, ладонью вверх. Чтобы он запомнил твой запах.

* * *

В 21 в. лидер одной страны пригласил в гости лидерку другой. Внезапно, в ходе их дружеской беседы в комнату вошли большие собаки. Говорят, у лидерки был страх собак с детства. Говорят, средство психологического давления при дипломатических переговорах.

Не здесь.

Степняк живёт среди собак, здоровенные пастушеские кудлатые псы всегда на глазах.

"Забежавший на территорию больницы бультерьер вылечил троих, страдающих параличом ног, и ещё двоих избавил от запоров".

Мы не в больнице, а в Степи, Курт не бультерьер, а князь-волк. Хотя... от запоров тоже может вылечить.

* * *

Степняк не боится одинокого волка. Тем более на свету, летом. Вот если стая зимой... Тут — один. Но очень большой. Зверь из сказки. Отдать ему правую руку... надеясь лишь на послушание серого чудовища лысому сопляку? Всей защиты не славная сабля, не резвый конь, а только доброе отношение этого странного полу-князя? Который всего десятилетие назад был тощим и глупым полу-ублюдком...

Был бы хан мусульманином — нет вопросов, в исламе собака нечистое животное. "Фу, гадость! Уберите!". После прикосновения обязательно помыть руки.

У тенгрианина другие табу, собака — добрый друг.

Просто отказаться... струсить... на глазах у сына... Алу возится с этим... серым убийцей... как со щенком, а он?

"Ата, ты испугался?".

Ответ не важен. Одна возможность такого вопроса...

Хан протягивает ладонь. Курт принюхивается. И начинает двигаться. Не отрываясь носом. Вверх по рукаву. За спину хану. К его затылку. К шее. Нюхает там. Дышит.

И я вижу ужас в распахнувшихся глазах хана. Он не видит волка, но чувствует его дыхание. Он беззащитен. Его жизнь и смерть в руках чудовищного зверя. В зубах. Если челюсти сомкнуться на затылке... прокусят мышцы... вырвут позвонки... оторвут голову... Он бессилен этому воспрепятствовать. Ничего не изменить. Беспомощность. Одна надежда на... на этого плешивого. Что тот не позволит. Не разрешит убийце убивать. Не прикажет сам. Только благоволение князя Ивана. Его разрешение жить дальше.

Страх свойственен всем. И ханам тоже. Опытные, крепкие люди могут его подавить. Сохранить самообладание. Нужен опыт. Уверен, что Боняк не боится ни волков, ни больших собак. Но князь-волка он видит первый раз в жизни. Слишком большой, слишком удивительный. Чудовище из детских сказок.

Ничего, Боняк, вытерпишь. Я-то перетерпел. Когда-то давно на "воровской заимке" возле Пердуновки. Тогда я был мелким, глупым, голым, безоружным и бестолковым. Меня обнюхивал не известный, почти домашний, с почти хозяином рядом, а безымянный дикий зверь. Который пришёл ночью из леса. Ничем, кроме каких-то непонятных, непредсказуемых предпочтений в своём дико-зверском мозгу, не ограничиваемый. А я прост наглел. Безбашенно, пофигистически. От совершенного непонимания этого мира, от его бредовости и сумасшедшести. Понимая умом возможность смерти. Её близости даже не на вытянутую руку, а на пол-ладони. И наплевав на эту возможность. От постоянности ощущения присутствия смерти за спиной. В разных формах. Непредсказуемых, непредвидимых. Устал бояться, надоело. Если столько раз обошлось, то и нынче... Обойдётся. Или нет. А и пофиг.

А вот это что-то новенькое: Курт перестал принюхиваться, чуть отодвинулся, но не уходит — вопросительно смотрит на меня. Сказать что-то захотел? А Боняк потеет. Крупными каплями. Он не видит волка. Не чувствует его дыхания. Пауза. Там, за спиной что-то происходит, но что? Собираются убить меня?!

— Курт, Алу идите поиграйте.

Повисшая пауза заканчивается. Алу, у которого на лице от прежней радостной улыбки осталось лишь кривое воспоминание — он ничего не понял, но чувствует повисшее над кошмой напряжение, снова вопит с восторгом и облегчением:

— Курт! Вперёд! Кто быстрей!

Кидается бегом вниз по склону. А Курт чуть запаздывает. Перешагивая через наш дастархан, сбивая, между делом, мой кубок с квасом, проводит хвостом по затылку хана. Типа, чисто случайно. От неожиданности, от внезапного мимолётного прикосновения волчьей шерсти хан белеет. Даже сквозь весь его многолетний степной загар.

Вредный Курт! Хан же тоже человек! У него есть сердце. Которое может не выдержать. И куда я тогда? С мёртвым ханом на руках?

Я стряхиваю с кошмы пролитый квас, наливаю кубок заново. Мелкая хозяйственная суета. Чтобы дать время хану очухаться.

Качнули душу. Покачали. Напомнили: мир богаче твоих представлений о нём. Скромнее надо быть. Чтобы быть готовым к встрече с... с необычным.

Был момент... два... когда паника захлестнула хана. Он не закричал, не побежал... но самообладание дало трещину. Две маленьких трещинки. Он это понимает. И понимает, что это понимаю я.

— Страшный... зверь. Редкий. Лютый.

Голос... нет, не дрожит. Просто маленькая заминка с дыханием в середине фразы.

— Курт? Нет. Ты же видишь как Алу играет с ним. Князь-волк — могучий зверь. Сильный. Умный. Весёлый. Добрый.

Да, хан, я не ошибся в словах, именно "добрый". Сильному нет нужды быть злым.

Виновато улыбаюсь, уточняю:

— "Зверь Лютый" здесь я.

Он вскидывает на меня глаза. Только сейчас, только по контрасту с чувствами от близкого общения с легендарным чудищем, до него доходит. С кем сегодня он разделяет дастархан. А ты думал просто длинная плешивая сопливая землеедская оглобля? — Ну, извини.

— Его убьют первым.

Я киваю на возящуюся внизу парочку. Вот, сейчас в речку свалятся. Нет, удержались.

— Ты вырастил достойного сына. Смелого, умного. Свободолюбивого. Для любого царя — нож к горлу. А уж сын мудрого Боняка из царского рода Элдари, богатый, весёлый... Его любят в Степи. Не только как твоего сына. Его имя пока не звучит громко в тени твоей славы. Но те, кто слушают — знают. У него много друзей. Для любого царя — это опасность. Убьют. Чтобы не было.

Ну же, Боняк! Осознай очевидное! Ты нашёл в этом рабёныше радость души. Ты вырастил его таким, каким хотел видеть себя. Он — твоя мечта. Пусть и не высказанная даже себе. Будет в Степи царь — твоя мечта станет падалью под ножами царских нукеров.

Тяжкий вздох.

— Чего ты хочешь?

— Х-ха... Исполнения твоих желаний, избегания твоих несчастий.

Смотрит недоверчиво. Что за глупость?! Какой-то землеед рассуждает об исполнении желаний старого хана?! Сопляк! Что он вообще может понимать?!

Мда... Но этого сопляка называют "Зверем Лютым" даже рядом с лесным чудовищем, с князь-волком. И тот его слушается...

— Больше всего в жизни ты любишь Степь и Алу. Кончак идёт на Киев. Там... он возьмёт не город — он возьмёт Степь. Под свой царский сапог. И жизнь Алу. Как муху. Просто чтобы не мешал. Не мог помешать когда-нибудь.

Боняк чуть слышно ахает: внизу у речки Алу вздумал покидать Курту палку. Кинул и командует:

— Принеси!

Курт посмотрел, удивился. Такие игры остались далеко в детстве. Или ты не вырос? Одним скользящим движением сдёрнул у Алу с головы шапку. Взял бы чуть ниже — сдёрнул бы "шапку вместе с головою". Лёгкость и быстрота этого движения, в котором явно просматривается его возможная смертельность, и взволновали хана. А Курт просто отбежал и положил шапку на палку. Сидит, вывалив язык, и ждёт — когда ж ханыч за поноской побежит.

— Ты любишь Степь больше жизни. Кончак изнасилует Степь, убьёт твою родину, превратит в царство Шаруканычей. Будет царь, кучка его прихлебателей и много-много серого степного двуногого быдла. Скот, овцы, кони, верблюды... и быдло. Людей — не будет. Тебя называют хранителем древности, вольности, славных истоков и скрепов жёлтого народа. Этого всего не будет. Слова останутся, источники завалят навозом, скрепы разрубят на кусочки, пустят на цацки.

Может, я плохо говорю на этом языке? Тогда более простыми словами.

— Всё, что ты считал важным, к чему стремился, за что проливал кровь и терпел невзгоды — коню под хвост. Царскому коню.

Молчит. Лицо... обшарпанный, обветренный, трещиноватый... камень.

— Тебя тоже убьют. Может быть, сын Алтан. Он большой поклонник Кончака. Аж захлёбывается от восторга, когда рассказывает о его богатстве. Алтан хочет такого же, а ты мешаешь. Своими старческими бреднями о чести степного хана, о заботе о народе. Это же глупость! Вот решты на узду, халат шелковый... это важно.

Я не открыл тайну. В окружении старого хана есть люди, которые... будут рады его смерти. Слишком многим мешают старинные обычаи, скромность в быту, уважение к соплеменникам, которые навязывает Боняк.

А рядом богатеет Алу. Не нарушая обычаев, проявляя уважение, сохраняя скромность. Он же рабёныш! Ему можно богатеть, у него есть хозяин, который указывает что можно, а что нельзя.

"Настоящим людям" границы возможного указывает обычай. Но времена меняются. Так ли нынче верен "закон предков"? Не пора ли его чуть-чуть поменять? Для удобства "настоящих людей".

* * *

"Как лиана сплетен, вьется Закон, в обе стороны вырастая:

Сила Стаи в том, что живет Волком, сила Волка — родная Стая."

В здешних "стаях" хомнутых сапиенсов всё больше желающих немножечко переплести ту "лиану". В сторону "своей силы".

* * *

А пока богатеют не "настоящие люди", а этот наглый, лживый, хитрый, улыбчивый... рабёныш.

Это несправедливо! Почему у меня, правнука батыров, сто лет назад пришедших в эту Степь, всего сто коней, а у какого-то выкидыша безымянной чаги, дырки на ножках, куска степного праха, уже десять?! Он же никто! Суслик под копытами кыпчакского коня!

* * *

"Наши представления о том, как всё должно быть, мешают нам наслаждаться тем, как всё есть".

Всё больше в Степи важных людей, которым "представления" мешают.

* * *

Закон... плох. Закон несправедлив. Ко мне. Нужно восстановить справедливость. Не получается.

Пока закон охраняет старый Боняк.

Алу богатеет. Не демонстративно, не изукрашенными сёдлами и попонами, золочёными халатами и саблями. И от этого ещё завиднее: сколько же у него скрытого богатства? А сколько он отдаёт своему хозяину, хану Боняку? Не даром же тот столько ему позволяет, так его защищает!

Ой, не надо, ой, не выдумывайте! Сын рабыни обязан работать на господина! Конечно, Алу приносит Боняку что-то в клювике. Сколько? — Никто не знает. Вот бы найти себе такого раба... потом его придётся учить, кормить, защищать... ссорится с важными людьми...

Можно попытаться организовать что-то своё, можно участвовать в делах Алу. Но для этого нужно встать с кошмы. Нужно везти куда-то товар, охранять его, торговать с людьми, а, значит, говорить с ними уважительно. С кем?! — С этими нищими драными пастухами?