В приемной Бет Купер печатала на машинке, держала ящики с документами и разговаривала с посетителями.
Очевидным решением было использовать решетку. Послушать Процион на частоте 40 гигагерц или, если уж на то пошло, на всех частотах спектра и выяснить, действительно ли он что-то передает.
По внутренней связи я спросил Бет, появилось ли в системе какое-нибудь свободное время. — Нет, — решительно ответила она, — у нас ничего нет до августа следующего года.
В этом не было ничего удивительного. Когда астрономическое сообщество расширило доступ к ресурсам решетки с более чем голодного пайка, каким это было в течение двадцати лет, объект быстро застолбили. Любой, кто хотел воспользоваться радиотелескопом, должен был планировать это заранее. Как я мог бы заполучить решетку на пару часов?
Я попросил Бет зайти ко мне в кабинет.
Бет Купер приехала в Сэндидж из Сан-Огастина вместе с SETI во время большого переезда двадцать лет назад. Она была секретарем у трех директоров: Хатчинга Чейни, создавшего Сэндидж; его давнего друга Эда Дикинсона; и, наконец, после смерти Дикинсона, Фрэнка Майерса, молодого подвижного человека, который слишком долго оставался в проекте и, по слухам, был рад видеть, как его сворачивают. В любом случае, Майерс способствовал его краху своей неспособностью защитить его.
Я, конечно, чувствовал, что он был прав, хотя и по неверной причине. Было больно видеть, что научному сообществу, по большому счету, отказывали в доступе к великолепному телескопу в Сэндидже все время его нелепой охоты за сигналом маленьких зеленых человечков (МЗЧ). Я думаю, мало кто из нас был недоволен тем, что это закончилось.
Бет ожидала, что потеряет работу. Но она знала свое дело, обладала талантом тешить чужое самолюбие и умела писать. Будучи набожной лютеранкой, она с осторожностью относилась к работе у священника и, как ни странно, казалось, обиделась на то, что я обычно не хожу в римском воротничке.
Я задал один или два вопроса о методах выставления счетов местных коммунальных служб, а затем как можно небрежнее заметил, что, к сожалению, проект не увенчался успехом.
Бет больше походила на библиотекаря из Нью-Йорка, чем на секретаршу на объекте в пустыне. Ее волосы были серебристо-седыми. Она носила очки в стальной оправе на длинной серебряной цепочке. Была довольно грузной, но ее осанка и дикция были безупречны, что придавало ей то качество, которое люди сцены называют присутствием.
При моем замечании ее глаза превратились в твердые черные бусинки. — Доктор Дикинсон много раз повторял, что никто из нас не доживет до того, чтобы увидеть результаты. Все, кто участвовал в программе, даже уборщицы, знали об этом, — она была не из тех, кто пожимает плечами, но внезапный блеск в ее темных глазах соответствовал произведенному эффекту. — Я рада, что доктор Дикинсон не дожил до того, чтобы увидеть, как это закончится. — За этим последовало неловкое молчание. — Не виню вас, доктор, — сказала она наконец, имея в виду мою публичную позицию о том, что комплекс используется недостаточно.
Я опустил глаза и попытался ободряюще улыбнуться. Это, должно быть, было нелепо. Суровые черты ее лица смягчились. Я показал ей конверт.
— Узнаете почерк?
Она едва взглянула на него: — Это от доктора Дикинсона.
— Вы уверены? Я не думал, что Дикинсон пришел в проект раньше, чем Хатч Чейни ушел на пенсию. Это было в 13-м году, не так ли?
— Тогда он занял пост директора. Но до этого он был техником-операционистом у доктора Чейни, лет десять или двенадцать. — Ее глаза сияли, когда она говорила о Дикинсоне.
— Я никогда с ним не встречался, — сказал я.
— Он был прекрасным человеком. — Она смотрела мимо меня, поверх моего плеча, черты ее лица были бледны. — Если бы мы не потеряли его, возможно, не потеряли бы и проект.
— Если это имеет значение, — мягко добавил я.
— Да, если это имеет значение.
Она была права насчет Дикинсона. Он был красноречивым, убедительным оратором, автором книг на различные темы и всецело преданным SETI. Он вполне мог бы сохранить проект на плаву, несмотря на прекращение финансирования из федерального бюджета и растущий ропот среди его коллег, требовавших больше времени на объекте. Но Дикинсона уже двенадцать лет как не было в живых. На Рождество он, как обычно, вернулся в Массачусетс. После снежной бури вышел помочь расчищать подъездную дорожку к дому соседа, и у него не выдержало сердце.
В то время я учился в Джорджтауне. До сих пор помню собственное ощущение гения, который ушел слишком рано. У него был огромный талант, но не было дисциплины; он стремительно продвигался по карьерной лестнице, разбрасывая искры во все стороны. Он прикасался ко всему, но ничто так и не воспламенилось. Особенно это касалось SETI.
— Бет, было ли когда-нибудь время, когда они думали, что у них есть МЗЧ?
— Сигнал маленького зеленого человечка? — она покачала головой. — Нет, я так не думаю. Они постоянно ловили эхо и тому подобное. Но ничего похожего не было. Либо это была радиостанция КОКС в Финиксе, либо японский траулер посреди Тихого океана.
— Никогда не было ничего, что не соответствовало бы этим категориям?
Одна бровь слегка приподнялась. — Никогда не было ничего, что они могли бы доказать. Если они не могли точно определить, то возвращались позже и пытались найти это снова. Так или иначе, они все исключили. — Иначе, должно быть, думает она, мы бы не стояли здесь и не вели этот разговор.
Комментарии Бет подразумевали, что подозрительные сигналы были автоматически сохранены. Радуясь, что у меня еще не дошли руки до удаления устаревших данных, я обнаружил, что это действительно так, и запустил поиск, охватывающий весь период времени, начиная с приема сигнала Проциона в 2011 году. Я искал похожий сигнал.
Меня ждал сюрприз.
Совпадений не было. Также не было никаких записей о самом приеме с Проциона.
Это означало, что, по-видимому, он был учтен и отброшен.
Тогда почему два года спустя записи были запечатаны и помещены в сейф? Конечно, объяснение не заняло бы так много времени.
В SETI предполагали, что любой сигнал МЗЧ будет преднамеренной попыткой установить связь, что, следовательно, отправитель приложит усилия для обеспечения понятности, и что логичным способом сделать это было бы использовать набор символов, представляющих универсальные константы: возможно, атомную массу водорода или величину числа "пи".
Но переход к Сэндиджу также означал переход на более совершенное и значительно более чувствительное оборудование. Появилась вероятность того, что проект будет принимать не специальный сигнал, а передачу инопланетного происхождения, предназначенную только для местных приемников. Трафик такого рода может быть неизмеримо более сложным для интерпретации.
Если пакет в сейфе и представлял собой что-то особенное, то, несомненно, именно этого типа. Сорок гигагерц — не идеальная частота для межзвездной связи. Более того, перехват был непрерывным, бесформенным, без пронумерованных частей, без чего-либо, что могло бы помочь в переводе.
Я настроил компьютер на работу с текстом, используя собственную программу языкового анализа SETI. Затем я попросил Брэкетта позвонить мне, если что-то прояснится, поужинал у Джимми и отправился домой.
В тексте не было никаких признаков структуры. В английском языке можно ожидать появления "U" после "Q" или гласной после группы согласных. Придыхательный звук редко удваивается, никогда не утраивается и так далее. Но в передаче Проциона все казалось совершенно случайным.
Компьютер насчитал 256 различных форм импульсов. Восемь бит. Ничто не повторялось с интервалами, достаточными для того, чтобы быть пробелом. И частота этих форм импульсов, или символов, была одинаковой; количественной разницы в использовании не было. Все они встречались примерно одинаковое количество раз. Если это и был язык, то без различимых гласных.
Я позвонил Уэсу Филлипсу, который был тогда единственным известным мне лингвистом. Возможно ли, чтобы язык был структурирован таким образом?
— О, я так не думаю. Если только ты не имеешь в виду какую-то конструкцию. Даже в этом случае... — Он сделал паузу. — Гарри, могу привести тебе целый ряд причин, по которым в шести различных дисциплинах языкам нужны буквы с высокой и низкой частотностью. Чтобы иметь ровную "кривую", язык должен быть специально разработан таким образом, и он не может быть устным. Но какую практическую ценность это имело бы? Зачем беспокоиться?
Эд Дикинсон был загадкой. Во время серии политических кризисов, охвативших страну на рубеже веков, он заслужил международную репутацию дипломата и красноречивого защитника здравого смысла и сдержанности. Все сходились во мнении, что он обладал незаурядным умом. Тем не менее, в выбранной им области он добился немногого. И в конце концов перешел на работу в проект, который исторически был лишь ступенькой к серьезной работе. Но он остался.
Почему?
Хатчинг Чейни — человек совсем другого рода. Отставной морской офицер, он увлекался физикой почти как времяпрепровождением. Его политические связи сыграли важную роль в создании Сэндиджа, и, по слухам, его назначение директором было наградой за услуги, оказанные в трудные времена политической борьбы в Конгрессе.
Он обладал немалой компетентностью. Был в полной мере способен понять и визуализировать чрезвычайно сложные задачи. Но ему не хватало проницательности и воображения, способности делать тонкие умозаключения. После ухода на пенсию из Сэндиджа Чейни получил почетную должность в Массачусетском технологическом институте, которую занимал в течение пяти лет.
Он был крупным мужчиной, скорее водителем грузовика, чем физиком. Несмотря на преклонный возраст — ему тогда было за 70 — и его массу, говорил и двигался энергично. У него были густые черные волосы. В его светло-серых глазах читалась проницательность профессионального политика, и он обладал уверенностью в себе, свойственной человеку, который никогда ни в чем не терпел неудач.
Мы были в его доме в Сомервилле, штат Массачусетс, — доме из камня и стекла, окруженном широкими лужайками. Это было не то заведение, в котором мог бы жить физик на пенсии. Финансовое прошлое Чейни было очевидным.
Он хлопнул меня по плечу своей большой рукой и провел через одну из тех чопорных дорогих гостиных, в которых никто никогда не захочет сидеть, в отделанный панелями и обитый кожей кабинет в задней части дома. — Марта, — обратился он к кому-то, кого я не мог видеть, — Не могла бы ты принести нам немного портвейна? — Он посмотрел на меня, ожидая согласия.
— Ладно, — сказал я. — Давно не виделись, Хатч.
Вдоль стен стояли книги, в основном руководства по инженерному делу, несколько книг по военной и военно-морской истории. На каминной полке возвышалась шарнирная модель "Лэнса" серо-стального цвета. Это был смертоносный корабль на подводных крыльях, который, будучи построен по настоянию Чейни, способствовал созданию многоцелевого военно-морского флота, одновременно смертоносного, гибкого и относительно дешевого.
— Церковь проникает повсюду, — сказал он. — Как дела в Сэндидже, Гарри?
Я рассказал о некоторых текущих работах. Он слушал с интересом.
Вошла молодая женщина с бутылкой, двумя бокалами и тарелкой сыра. — Марта приходит три раза в неделю, — сказал Чейни, когда она вышла из комнаты. Он улыбнулся, подмигнул, обмакнул ломтик сыра в горчицу и аккуратно разломил его пополам. — Тебе не о чем беспокоиться, Гарри. Я больше не способен попадать в неприятности. Что привело тебя в Массачусетс?
Я достал из портфеля записи и протянул их ему. Терпеливо наблюдал, как он перелистывает толстую пачку бумаг, и с удовлетворением заметил, как изменилось выражение его лица.
— Шутишь, Гарри, — сказал он. — Кто-то действительно нашел такой диск? Когда это случилось?
— Двадцать лет назад, — спросил я, передавая ему конверт и оригинальные диски.
Он повертел их в руках. — Ты же не серьезно? Где-то произошла ошибка.
— Это было в сейфе, — сказал я.
Он покачал головой. — Не имеет большого значения, где это было. Ничего подобного никогда не случалось.
— Тогда что это?
— Будь я проклят, если имею хоть какое-то представление.
Мы сидели молча, а Чейни продолжал перелистывать страницы, ворча что-то себе под нос. Казалось, он забыл о своем вине. — Ты сам этим занимаешься? — спросил он.
Я кивнул.
— Чертовски много проблем для кого-то, кто решил пошутить. Смогли ли компьютеры что-нибудь из этого прочитать? Нет? Это потому, что это полная чушь. — Он уставился на конверт. — Но это почерк Эда.
— Были ли у Дикинсона какие-либо причины скрывать это?
— У Эда? Нет. У Дикинсона меньше всех. Никто не хотел услышать сигнал больше, чем он. Он так сильно этого хотел, что вложил в проект свою жизнь.
— Но мог ли он физически это сделать? Мог ли принять сигнал МЗЧ? Мог ли сделать это так, чтобы никто не узнал? Был ли достаточно хорош в компьютерах, чтобы замести следы?
— Это бессмысленно. Да, он мог бы это сделать. Как и ты мог бы прогуляться по Брейнтри без штанов.
Легкий ветерок проникал в боковое окно, раздувая занавески. Было прохладно и приятно, что необычно для Массачусетса в августе. Какие-то дети играли на улице в мяч.
— Сорок гигагерц, — сказал он. — Похоже на передачу со спутника.
— На то, чтобы понять это, не потребовалось бы два года, не так ли? Зачем хранить диски?
— Почему бы и нет? Я думаю, если ты спустишься в кладовую, то найдешь там всевозможные реликвии.
Снаружи раздался звук, похожий на приближающийся раскат грома, который внезапно перерос в оглушительный визг. Мимо пронесся урезанный Тандерболт, разметав игроков в мяч. Со стороны водителя лениво свесилась рука. Машина проехала перекресток со знаком "Стоп" примерно на 45-ти милях в час. Несколько детей подняли вверх пальцы, но в остальном игра возобновилась, как будто ничего не произошло.
— Все время так, — сказал Чейни. Стоя спиной к окну, он даже не удосужился оглянуться. — Копы больше не могут за ними угнаться.
— Почему Дикинсон так заинтересовался проектом?
— Эд был замечательным человеком. — Его лицо слегка омрачилось, и я подумал, не портвейн ли так сильно вывел его эмоции на поверхность. — Ты должен был бы его знать. Ты бы с ним прекрасно поладил. У него был вкус к метафизике, и я думаю, что этот проект был настолько близок к ней, насколько ему удалось.
— Что вы имеете в виду?
— Ты знал, что он провел два года в семинарии? Да, где-то за пределами Филадельфии. Он был алтарным служкой, который в конце концов поступил в Гарвард. И на этом все.
— Вы хотите сказать, что он потерял веру?
— О, да. Мир стал мрачным местом, полным катастроф. Казалось, он всегда был в курсе последних погромов, вспышек вируса или убийств в автомобиле. Однажды он сказал мне, что есть только два типа людей: атеисты и люди, которые не обращают на это внимания. Но он всегда сохранял то прекрасное мистическое чувство цели, которое вы прививаете своим лучшим детям, — представление о том, что все как-то упорядочено. Когда я его знал, он бы и не подумал кому-нибудь молиться. Но у него были все задатки миссионера и такая же убежденность в... — Он откинул голову на кожаную обивку сиденья и попытался найти нужное слово, обращаясь к потолку. — В предназначении.
