Пятый в списке

Рауль находит ладонь рыжего и с силой сжимает его пальцы:

— Замолчи.

Еще минута-две — и от боли не останется следа, только головокружение и слабость будут донимать Рауля в ближайшие четверть часа. Бороться с этим трудно, но здесь и сейчас у советника нет нужды делать хорошую мину при плохой игре. Никто из ассистентов не посмотрит на него подозрительно, не спросит, все ли в порядке, а потому можно просто лежать на прохладном жестком полу и ждать, когда все закончится.

Тишина и неподвижность — лучшие лекари. И время, конечно. Время, которое — как кажется советнику — приостанавливается, словно в насмешку. Лично для советника и ни для кого больше. Рауль пребывает в уверенности, что между двумя ударами сердца Катце успел бы выкурить сигарету, и в свете этой уверенности не очень понятно, как рыжему удается так долго сидеть неподвижно. Рауль знает, что ощущения эти субъективны и на самом деле приступ длится очень недолго, но каждый раз удивляется данному феномену. И каждый раз боится опоздать: с ответом на чей-то вопрос, со своевременной реакцией на происходящее, с чем-нибудь еще...

Хорошо, что на сей раз вокруг ничего не происходит. Катце просто сидит рядом, держит советника за руку, смотрит испуганно и, хвала небесам, молчит. Рауль даже приблизительно не может представить, сколько времени это длится. Он не спешит включать голову, не рвется, как обычно, вернуть контроль над своим телом, ему почти нравится собственная безучастность. А когда боль, наконец, отступает, Рауль позволяет себе не бороться со слабостью. Ему оказывается неожиданно легко попросить рыжего о помощи. И неожиданно приятно эту помощь получить.

Подставив здоровое плечо, Катце усаживает советника на кровать. Сразу становится не так страшно: Рауль хоть и выглядит паршиво с растрепанными волосами и свернутым набок наплечником, но жить, очевидно, будет. Да и спину держит относительно прямо. Катце думает, что валяющийся на полу блонди — не самое приятное зрелище, и впервые радуется тому факту, что не был рядом с Ясоном в момент смерти.

— Может, воды? — спрашивает он негромко, решившись, наконец, открыть рот.

— А коньяка не осталось? — вяло интересуется советник. — Если он действительно так хорош...

— Осталось, — кивает рыжий. И тянется за бутылкой, стоящей тут же на полу возле кровати. Почему-то бывшему фурнитуру не приходит в голову принести стакан для блонди. И почему-то блонди ничуть этим не шокирован. Он забирает у Катце бутылку и от души прикладывается к горлышку. Катце сглатывает, глядя, как движется вверх-вниз кадык пьющего блонди, уже догадываясь, что это, вероятно, не последнее открытие, которое ему предстоит сегодня сделать. И не ошибается. Потому что, влив в себя остатки пойла, Рауль морщится, ставит пустую бутылку на пол и спрашивает устало и как-то совсем беспомощно:

— Можно я полежу немного?

— К-конечно... — выдыхает рыжий и недоверчиво наблюдает, как блонди снимает перчатки, стаскивает с себя верхний сьют, как отстегивает наручный комм и отключает его, как снимает, наконец, ботинки и опускает голову на подушку. На ту самую, что хранит еще очертания лысого черепа предыдущего постояльца.

'Однако...' — думает Катце. И завидует своей кровати.

А блонди устраивается поудобней, закрывает глаза, затихает. Он устал. Он совсем не спал ночью, и теперь его одолевает такая сонливость, что, кажется, руки не поднять. Ему грезится, что кровать покачивается под ним, а влитое на пустой желудок спиртное, ударившее мягкой лапой куда-то чуть ниже затылка, теплом расходится по телу, и противиться этой приятной слабости нет никакой возможности. Несколько минут... он поспит всего несколько минут — двадцать, двадцать пять, не больше. Но, засыпая, он уже знает, что не проснется так скоро — иначе зачем было отключать комм? Да и одеяло, заботливо наброшенное рыжим, убеждает советника, что торопиться не стоит. Он думает, что больше никогда не будет никуда торопиться. Теперь уже незачем. Теперь уже все равно.

...Где-то в Эос, в одной из лабораторий серьезный молодой сильвер посмотрит на часы и удивленно пожмет плечами. Несколько минут спустя, заждавшись, он наберет номер своего босса, но никто не ответит на вызов. Рауль даже не вспомнит, что вчера велел не начинать без него. Рауль будет спать.

А рыжий, укрыв блонди одеялом, примется бесцельно бродить по комнате. Незваные гости выжили его из родной постели и вылакали весь коньяк, оставив куковать в одиночестве. Рыжему станет обидно от такой несправедливости, и, прогулявшись взад-вперед по своей берлоге, он плюнет на все, отключит имеющиеся в наличии средства связи и решительно направится к кровати. Рассудив, что места для двоих там вполне достаточно, а спать в одной постели с блонди не опасней, чем с плюшевым медвежонком, Катце снимет рубашку, подумает немного и снимет джинсы, устроится тихонько на краешке и замотается в плед. С минуту ему будет казаться, что кровать чуть покачивается из стороны в сторону, но вскоре это ощущение пройдет, и рыжий выключится из жизни на несколько долгих и безмятежных часов.

6

— ...Вы нервничаете, Марвин? — вежливо интересуется психолог.

— Нет, что вы, — улыбается господин Нокс. — Я вхожу в роль.

— Прекрасно. Тогда вернемся к мотивациям...

Марвин кивает и тщательно изображает внимание. Симпатичный руби, которого господин Нокс посещает каждый вечер на протяжении последних двух недель, объясняет, каким образом представитель элиты может оправдать измену. Марвин немного удивлен тем, что обычный человек счел бы неприемлемой для себя схему взаимодействий Лямбда 3000 и ее созданий, особенно тот факт, что вся без исключения интеллектуальная собственность элиты поступает в полное распоряжение Юпитер. Разве сама элита не является интеллектуальной собственностью Юпитер? Так о каком недовольстве может идти речь? Однако же, как утверждает руби, подобное положение вещей, по мнению простых смертных, является достаточным основанием для предательства, и Марвин верит знатоку человеческой психологии. Ничего другого ему не остается — он всего лишь программист, никогда не интересовавшийся межличностными отношениями, и беседы с психологом призваны научить его контактировать с внешним миром. Наука эта дается ониксу с некоторым трудом, алгоритмы поведения человеческих существ кажутся некорректными, но Марвин утешает себя мыслью, что через два дня он сможет выбросить из головы весь этот балласт и вернуться к другим алгоритмам — четким, ясным и абсолютно логичным.

Через два дня все так или иначе закончится, и, прощаясь с руби, Марвин убеждает себя, что сможет продержаться. А потом...

Нет, так далеко господин Нокс предпочитает не заглядывать. Ему бы сегодняшний вечер распланировать — занять каждую минуту свободного времени, чтобы у Джейми не было ни единого шанса напомнить о себе. Марвин думает, что если вокруг будут люди, то воспоминания не станут преследовать его так навязчиво. Марвин решает поужинать в ресторане, посмотреть пет-шоу, возможно, пообщаться с себе подобными и вернуться домой только тогда, когда глаза начнут закрываться от усталости. Он набирает номер и заказывает столик.

...Приглушенный свет, превосходная кухня, вина старейших терранских шато, шоу, достойное лучших площадок галактики, — и совершеннейшая невозможность расслабиться хоть на мгновенье...

— Давненько вы нас не навещали, господин Нокс. Проходите, прошу вас, — служащий встречает его такой радушной улыбкой, что Марвину становится неловко. Ему — немного мизантропу и чуть-чуть социопату — не часто приходится выбираться в свет, и это ни на чем не основанное вежливое расположение словно обязывает его к чему-то. Он чувствует себя крайне неуютно, отвечая служащему, что нет, он не станет уединяться в отдельном кабинете и заказывать приватное шоу. Да, он намерен поужинать в общем зале и насладиться штатной программой. Разумеется, он хотел бы взглянуть на карту вин...

— Да, Джейми, и про вино не забудь. Полдюжины бутылок.

— У нас будут гости?..

У нас?!

Господин Нокс смотрит в меню, понимает, что должен заказать что-то, чтобы отпустить заждавшегося официанта, но никак не может вспомнить, что означают все эти названия. Он выставит себя полным идиотом, если неправильно подберет блюда. Напрасно он пришел сюда, не нужно было.

— А что вы посоветуете?

Официант чуть склоняет голову набок и без запинки выдает список блюд, настоятельно рекомендованных к дегустации. Нокс соглашается их отведать. Инцидент исчерпан. Но пока выполняется заказ, Марвин успевает передумать столько всякого странного и пугающего о своем забытом фурнитуре, что аппетит пропадает напрочь. Непривычная обстановка не помогает избавиться от всплывающих в памяти картинок, эпизодов, диалогов, вино не развеивает тяжелые мысли, танцующие на сцене мальчики совсем не отвлекают от другого мальчика — мальчика с худыми ломкими запястьями, с улыбкой, застывшей в уголках губ.

Марвин ковыряет вилкой какой-то совершенно безвкусный, по его мнению, салат и уже не пытается отделаться от воспоминаний. Бесполезно. Ему все равно не забыть, что у мальчишки был совершенно особенный взгляд. Казалось, он все время смотрит внутрь себя и видит там что-то такое, от чего хочется то ли петь, то ли плакать. Марвин не знает, что ему делать с этим знанием. Он не понимает, почему его так тянет снова оказаться в тех пустых апартаментах, заполненных только эхом шагов и ощущением чужого присутствия. Ощущением, заставлявшим шестнадцатилетнего выпускника академии вставать по ночам и проверять, на месте ли его первый фурнитур, спит ли он или, быть может, читает что-то, уткнувшись в электронную книжку. Или играет...

Почему-то казалось очень важным знать это наверняка.

— Что это?

— Конечно.

Мальчишка рассмеялся счастливо и восхищенно, когда хозяин меньше чем за минуту прикончил три уровня. А хозяин смотрел на него и... И ничего больше. Просто смотрел. Вот так.

Господин Нокс перехватывает заинтересованный взгляд какого-то федерала и понимает, что не контролирует свое лицо. А зеленые горошины в салате напоминают о глупой игрушке...

Как скверно.

И тем более скверно, что Марвин уже догадывается, что все это значит. Да чего греха таить — с самого начала догадывался. Паранойя здесь не при чем, все гораздо хуже. Потому что...

— ...Не бойся, не надо бояться...

— Просто скажи, Джейми...

На маленькой сцене два очаровательных мальчика вполне убедительно имитируют секс. Марвин смотрит на их красивые лица, но видит другое лицо, другой взгляд, наполненный болью. Джейми тогда не попросил остановиться, и Марвин очень испугался за него... потом. А кончики пальцев, кажется, до сих пор помнят дрожь его тела.

— ...Тише, тише. Все будет хорошо. Все пройдет...

Господин Нокс еще некоторое время заставляет себя не двигаться с места и продолжать ужин, а потом, по дороге домой, в полумраке авто, снова и снова прокручивает в голове каждую секунду воспоминаний. Он чувствует себя так, словно всего минуту назад целовал влажный от пота висок, убирал со лба прилипшую светлую прядь, касался пальцами пересохших губ. Он уже знает, чем займется, вернувшись домой.

7

— Тихо, тихо... — выдыхает Рауль в затылок рыжему. — Все хорошо...

Он проснулся некоторое время назад и с удивлением обнаружил рядом Катце. Совсем рядом. Словно рыжий замерз во сне и искал тепла, прижимаясь к блонди. Рауль долго разглядывал спящего: встрепанные волосы, худое плечо, торчащее из-под пледа, выпирающий позвонок на шее... В какой-то момент желание прижаться губами к этому позвонку стало непреодолимым, и Рауль позволил себе — и это, и еще кое-что. А потом сонное тело отозвалось на ласку, шевельнулось доверчиво, подалось навстречу...

Раздумывать блонди не стал.

— Все хорошо, Катце, — шепчет он, касаясь губами бледной кожи. — Все...

Все так нереально... Катце не понимает, как это вышло. Катце помнит только, что проснулся от поцелуев и не успел ничего сообразить, а чьи-то жадные руки уже стаскивали с него белье, и через мгновение, почувствовав ткнувшийся между ягодиц член, он прогнулся в пояснице, а после едва не подавился криком, когда внутренности обожгло первой болью. И теперь он задыхается, и хрипит что-то, и с ума сходит от свербящего шепота, от горячих толчков, от издевательски размеренных движений безжалостного, ненасытного тела. Гребаный блонди не оставляет ему ничего, кроме возможности стонать, и гребаному блонди, похоже, нравится слушать стоны.

— Еще немного... еще... Катце...

Катце стискивает зубы и благословляет случившегося в минувшую ночь внешника. Если бы не он, пришлось бы совсем туго. Оргазм?.. О да, конечно, расскажите кому-нибудь.

— Рауль... м-м-мать твою...

— Сейчас, — шепчет блонди, — сейчас. Еще немного...

И — кончает, хвала небесам.

Катце не двигается, прислушиваясь к тому, как выскальзывает из зада теряющий объем член. И немного жалеет, что не смог получить удовольствие от такого объема.

— Твою мать... — шипит он.

— Прости, — говорит блонди. Словно и впрямь сожалеет.

Катце смеется. Так откровенно его еще никто не имел. Даже у Ясона был формальный повод. И все же рыжему нравится ощущение нереальности происходящего — его только что оттрахал блонди, и в это трудно поверить. Наверное, Рики чувствовал что-то похожее, когда Ясон прибрал его к рукам. Катце помнит, как немного завидовал монгрелу, а теперь вот сам сподобился. И уже не завидует. Скорей, сочувствует. Потому что невозможно устоять перед этой нечеловеческой мощью и красотой, но и сосуществовать с ней — тоже невозможно. И когда Рауль отстраняется и садится на постели, Катце понимает, что волшебство закончилось. Сейчас синяя птица почистит перышки и упорхнет, а рыжий останется в своей конуре — пить коньяк и бесконечно пялиться в монитор.

— Уходишь? — спрашивает он, не оборачиваясь.

Рауль молчит. Долго молчит. В какой-то момент рыжему даже начинается казаться, что нет здесь никакого Рауля. И не было никогда. Все — сон. И вдруг...

— Я хотел бы остаться. И повторить.

Эти просительные нотки в голосе блонди, эта смиренная готовность принять отказ, эта совершеннейшая невозможность происходящего... Что все это значит?

Катце садится.

— Рауль, какого дьявола? Что ты делаешь? Ты же яму себе роешь.

— Мне не нужна яма, — шутит блонди, — меня кремируют.

— Черт... — молвит Катце. И умолкает надолго. Неприятная тишина повисает в комнате. Ни шуршание кулера, ни стук сердца не в состоянии ее разбавить. — Все так плохо?

— Ты сам видел, — говорит Рауль, кивая на то место на полу, где валялся утром. А Катце снова не знает, что сказать. Его тошнит от ощущения собственной беспомощности.

— Но почему? — спрашивает он негромко. — Ведь тебе всего... сколько? Тридцать? Ведь дотягиваете же вы до сорока, до сорока пяти даже. Почему, а?..