Квинт Лициний 3

— Почему именно столько?

— Накрыть его ближайшую цель — лечение зубов — плюс немного сверху.

— Вероятность активно-негативной реакции на предложение?

— Низкая, Владлен Николаевич, низкая. — Психолог на миг задумался, потом предложил: — Кстати, можно перед подходом попытаться его правильно настроить.

Блеер молча двинул кустистой бровью, требуя пояснений.

— Дня за два-три, — сказал Витольд, — надо помочь ему "потерять" портмоне.

— Посадить на мель? — усмехнулся Блеер.

— Не совсем так. — В голосе полковника неожиданно прорезался слабый прибалтийский акцент. — Он должен потерять немного. Ровно столько, чтобы продолжать испытывать досаду, тогда наше внезапное предложение будет рассматриваться им как компенсация со стороны судьбы. А вот если мы ему "потеряем" все или много, то он ведь далеко не дурак: сложит одно с другим и обидится.

— Очень разумно, — согласился Блеер и повернулся к своему заму: — Сделаем?

— Проблем не вижу, — бодро ответил тот. — Комара или Канарейку напустим. Они где угодно сработают — и на транспорте, и в театре, и на рынке.

— Хорошо. — Блеер еще немного подумал, потом подвел черту: — Я согласен с подходом. Оформляйте планом и на подпись. Кстати, о рынках... С вице-консулом разобрались? Выяснили, отчего она туда зачастила?

Зам озабоченно поморгал, потом в недоумении развел руками.

— Чепуха какая-то происходит, Владлен Николаевич, — признался, поерзав. — Внешне все выглядит, словно она ходит туда всего с одной целью — купить сетку репы.

— Чего купить? — переспросил Блеер, нахмурившись. Ему показалось, что он ослышался.

— Репы, — понимающе хмыкнул полковник. — Идет сразу к нужному ряду, придирчиво выбирает: щупает, чуть ли не обнюхивает каждую — и прямиком оттуда домой.

— Сетка репы? — недоверчиво повторил Блеер. — Что с ней можно делать-то?

Жора заелозил на стуле — ему тоже было любопытно.

— Знаете... — Рука полковника заскребла в затылке, а в голос пробрались извиняющиеся интонации. — Вот все выглядит так, словно она ее ест. По крайней мере в выносимом из квартиры бытовом мусоре находим отрезанные вершки и корешки в точном соответствии с числом купленных корнеплодов. Мы прикинули — примерно по полкило в день получается.

— Ест?! — Блеер поморщился и потряс головой, словно все никак не мог поверить в услышанное. — Ешкин кот, вот это дела...

— Постойте. — Москвич-психолог вдруг резко подался вперед. — Я правильно понял, что у этой Фолк неожиданно появилось странное вкусовое пристрастие?

— Да, — кивнул зам, — очень странное.

Все выжидающе посмотрели на Витольда. На лице у того загуляла кривоватая укоризненная улыбка:

— Что ж вы так, товарищи офицеры... — протянул он насмешливо. — У вас что, жены во время первой половины беременности не капризничали?

Мужчины замерли, осмысливая. Потом Блеер со всего размаху шлепнул ладонью по столу и возмущенно заблестел глазами:

— Ах, ты! Нет, ну когда успела-то?! Глаз ведь не сводили! Костя, — резко повернулся он к заместителю, — вы ничего этакого не фиксировали?

Тот дернулся было к папке с бумагами, потом энергично замотал головой:

— Абсолютно ничего. Абсолютно! За последние месяцы к ней в квартиру мужчина заходил только один раз: тот новый консул, — и вылетел оттуда пулей через три минуты с расцарапанной мордой. И она ни к кому в гости не заходила.

— Ну и нравы у них, получается, в этом консульстве, — протянул Блеер с осуждением, — аморалка прямо на рабочем месте.

— Да черт с ней, с аморалкой, — возбужденно отмахнулся Витольд, — если она беременна, то с "вороном" мы проколемся. Надо срочно менять подход, соблазнение не сработает.

— Это верно, — согласился Блеер. — Деньги?

— Сомнительно, — покачал головой психолог, — очень сомнительно.

— Нам на курсах говорили, — подал голос Жора, — если человек утверждает, что ему ничего не нужно, значит, ему нужно все.

— Сомнительно, — повторил Витольд и в задумчивости потеребил кончик носа. — Может быть, внутренний авантюризм. Хотя... — и он резко прервался. — Нет, не буду сейчас гадать. Надо подумать. Ну и, конечно, наблюдать дальше — это пока только гипотеза.

— Гипотеза, гипотеза... — Блеер нервно побарабанил по столешнице. На лице его неярким отсветом проступило какое-то давнее потрясение. — Как вспомню свою... Зефир со шпротами... В два часа ночи — вынь да положь!

Офицеры понимающе заулыбались.

— Ладно, — решительно отмахнулся генерал от воспоминаний, — с "вороном"-то что тогда делать будем? Откомандировывать или перенацеливать?

Психолог вскинул глаза к потолку, словно пытаясь прочесть там ответ, потом предложил:

— Перенацеливать. Да вот, к примеру, на эту рыженькую хиппи. Комбинация из двух подходов, нацеленных на игру эмоций, с ней может быть эффективна.

— Хорошо, — легко прихлопнул ладонью Блеер и покрутил головой в каком-то непонятном восхищении. — Вот ведь... Успела как-то, зараза шустрая. Ладно, тогда давайте теперь по этой рыжей пройдемся.

Тот же день, вечер

Ленинград, улица Комсомола

— Чтобы в будущем году — в Иерусалиме! — Язык у Женечки Сланского уже чуть заплетался, но на две еще непочатые бутылки вина он поглядывал с приязнью. — Главное — в Вене сесть на поезд, а не на самолет!

Стаканы встретились над столом, и разговор привычно рассыпался.

— Да ты пойми, — продолжил, словно и не было перерыва, жарко втолковывать Алику в правое ухо Мишка Рогинский. — Наша русская культура — вербальная! Слово у нас всегда главенствовало, и поэтому хороших живописцев мало. А иконопись — это все же работа с сакральным объектом, отдушиной художнику там служит цвет...

— Мне вот что тревожно, — шмелем гудел откуда-то слева Славка Гурфель, — мы все ждем от тех, кто уехал, каких-то свершений. Но ведь ничего нет! А может, и не будет?

Голоса остающихся друзей звучали в опустевшей комнате как неродные. Взгляд же Алика все норовил соскользнуть с лиц сидящих за их спины, на приметное пятно невыгоревших обоев. Еще два дня назад там висел ковер "два на три", привезенный десять лет назад из Ташкента. Под пятном стояла рассохшаяся кровать. На ней по ночам молодой Алик, ворочаясь с боку на бок, грезил о Ленке, здесь же однажды ее глаза впервые со сладкой мукой посмотрели куда-то сквозь потолок. Не было для него места роднее, не было — и не будет. А сегодня им предстояло провести здесь последнюю ночь и уйти, чтобы никогда уже сюда не вернуться. Проклятая эта мысль возвращалась как заколдованная.

Внезапно захотелось побыть одному, и он вышел на кухню посмолить "Родопи". Желанный сигаретный дым унял невнятную маету, но на обратной дороге ноги сами занесли его в почти пустую и тихую комнату — перепровериться еще раз.

В углу, на старом стуле, повисли в ожидании завтрашнего вылета темно-синий пиджак из тех, что называют "клубными", и габардиновые брюки, на полу рядом — почти не ношенные португальские туфли. Алик прошелся взглядом по массивным металлическим пуговицам на пиджаке и успокоился — все на месте. Он чуть покривил лицо, отгоняя навязчивую мысль, и тяжело опустился на сиденье.

Багаж всей их жизни уместился в трех видавших виды фибровых чемоданах, что выстроились в ряд напротив, вдоль оголившейся стены. Ленка пыталась собраться, словно на необитаемый остров, но Алик встал намертво, лично укладывая только самое необходимое. Лишь под самый конец, уступая мольбе в янтаре ее глаз, он дал слабину, и в один из чемоданов прокралась потемневшая от времени чугунная мясорубка.

Вещи, что вдруг стали ненужными, растаскивали деловито снующие родственники. По вечерам Ленка сдавленно рыдала в разоренной квартире. Глухой этот плач рвал Алику душу. Тогда он садился на пол, у кресла, обхватывал ее ноги и рассказывал, как хорошо им будет под Хайфой. Что там всегда солнечно и рядом плещет теплое море. Что во дворе домика они посадят лимон и гранат. Что оливки там можно покупать на рынке и самим давить из них дивное масло. А еще там очень, очень хорошая медицина, и у них там обязательно появится маленький — ведь для них еще ничто не поздно.

Противно скрипнула ножка стула, и Алик шевельнулся, разминая кулаки. Прислушался к веселым голосам из соседней комнаты. Потом пристально посмотрел в угол, где валялись вещи, что не пригодились совсем никому. Словно какая-то тяжелая тень упала на его лицо, и он нахмурился, припоминая.

Вон лежит на боку оранжевый шелковый абажур из далекого детства. Когда-то мама сшила его своими руками. Он был огромным, но невесомым — материал туго натянут на проволоку. По вечерам, из теплой постели, абажур казался маленьким домашним солнышком, и мальчик Алик засыпал, тепло улыбаясь.

Рядом валяется зонт цвета спелой вишни — большой, с длинной ручкой. Несколько спиц сломано, а кончик деревянного стержня заметно стерт. Это в далеком сорок втором дед, опираясь на зонт, как на трость, уносил годовалого Алика через Баксанское ущелье — к своему последнему инфаркту и вечному покою в каменистой обочине перевала Бечо.

А может, плюнуть на все и взять с собой?

Тихо приоткрылась дверь, и в проем просунулась Ленкина голова.

— Грустишь? — Она подошла и растрепала ему волосы на затылке. Потом приобняла сзади. — Сбегай в "Экспресс", развейся. Я что-то с закуской промахнулась, не хватит. Давай-давай, — поторопила она, — скоро уже закроется. Быстро, туда и назад, чтобы я не волновалась.

Он накинул пальто, засунул в карман авоську и бросил взгляд на часы: действительно, уже меньше часа до закрытия. Усмехнулся криво:

— Схожу в последний раз, — и шагнул за порог.

Он успел спустился на пару ступенек, когда откуда-то сверху внезапно донеслось:

— Анатолий Ефимович? Прошу немного вашего внимания.

Молодой голос был незнаком. Сердце у Алика екнуло — все неожиданное сейчас пугало. Он задрал голову, пытаясь разглядеть что-нибудь в щели между пролетами. Безуспешно: свет на площадках выше почему-то отсутствовал.

— Пуговицы пиджака... — протянул тем временем невидимый собеседник с усмешкой, и подошвы Алика словно приморозило к ступенькам, — хорошо придумано. Однако не вздумайте что-то менять, пройдете таможню нормально. А вот Марик ваш потом вас обязательно надурит. Не верьте. Лучше доберитесь как-нибудь до Антверпена, получите там за свои камешки нормальную цену — и будет вам счастье... Анатолий Ефимович? Голос-то подайте.

— Д-да... — с трудом вытолкнул Алик из горла.

"Они все знают!" — билась в конвульсиях одна-единственная выжившая мысль.

Мир вокруг посерел, словно вдруг резко упало напряжение в сети.

— Да не волнуйтесь вы так, я не из Комитета, — прозвучало словно в ответ. — Сейчас скажу что надо, и успеете еще до своего гастронома.

Алик сглотнул, бледнея.

"Совсем-совсем все знают!"

— Так, — веско подвел черту собеседник и заговорил уже серьезно: — В аэропорту Бен-Гуриона с прибывшими репатриантами будут собеседовать офицеры Шин-Бет. Вам предстоит, в интересах государства Израиль, передать им послание. Вы готовы его запомнить, Анатолий Ефимович? Давайте, включайтесь.

— Минуточку, молодой человек... — Алик почувствовал, что его начинает отпускать.

Сделка? Он категорически согласен. Вдох-выдох...

— Да, готов.

— Итак, в предстоящую субботу, всего через семь дней, — начал размеренно диктовать голос, — отряд из тринадцати палестинцев планирует совершить высадку в Тель-Авив с моря. Вооружение стандартное: автоматы, пистолеты, гранаты. Цель операции — захват отеля с заложниками наподобие того, что был проделан в семьдесят третьем, и выдвижение неприемлемых для Израиля политических требований. Запомнили?

— Да, — твердо ответил Алик, — следующая суббота, палестинцы, высадка в Тель-Авиве с моря, захват отеля, семьдесят третий.

— Хорошо... — Говорящий чуть помедлил, потом словно бы нехотя добавил: — Мы настойчиво рекомендуем нашим израильским коллегам учесть при планировании операции гидрологические особенности побережья, неизвестные десантирующимся. В это время года весьма вероятен шторм, низкая видимость и сильное течение вдоль берега, на север. Пересадка с корабля-матки в надувные лодки планируется вне видимости земли, поэтому нужно быть готовым к тому, что десант может отнести заметно севернее, и встречать их следует вдоль береговой полосы, что тянется от южной окраины Тель-Авива и аж до самой Хайфы. Запомнили?

— Да. — Алик судорожно дернул головой.

— Повторите, — повелительно сказал собеседник.

Алик облизнул пересохшие губы, прикрыл глаза и старательно, слово в слово, процитировал сообщение.

— Отлично, — похвалили его. — У вас и правда великолепная слуховая память. Даже интонации схватили... Собственно, это все, что мне надо было до вас донести.

— А вы меня ведь обманули, да? — не иначе как какой-то ершистый черт дернул Алика за язык.

— В смысле? — раздалось чуть недоуменно.

— Сказали, что не из Комитета, — с напором ответил Алик, пытаясь углядеть что-то в темной щели между уходящими вверх пролетами. — Врать — нехорошо!

— Анатолий Ефимович, — протянул голос с укоризной, — а продавать уворованный со стройки цемент разве было хорошо, а? Запомните, многие знания — многие печали. Нет, не обманул. Впрочем, думайте что хотите. А теперь идите куда шли.

Наверху послышались легкие удаляющиеся шаги. Алик чуть слышно хмыкнул и направился вниз. Он успел спуститься еще на несколько ступенек, когда сверху вдруг полетело торопливое:

— Подождите... Постойте... — Было слышно, что собеседник колеблется. Потом все же решился: — Я сказал, что был должен. Но осталось то, что хочу.

— Я вас слушаю, — сухо проговорил Алик, мысленно приготовившись к привычным проклятиям в спину отъезжающего.

— Только вот это никому передавать не надо. Договорились? Это лично вам.

Алик криво усмехнулся и промолчал.

— Во-первых, Анатолий Ефимович, работу по профилю вы там найдете легко. Но не вздумайте по привычке тянуть со стройки — вычислят в тот же день. И сразу надолго попадете в черный список. Запомните: там вам не тут. Но это так, припевочка... — невнятно сказал собеседник и опять замялся. Потом неожиданно зачастил: — Когда приедете на место, сразу отведите свою Лену к хирургу, пусть ей внимательно посмотрят левую грудь. Я уверен, что еще можно отделаться малым страхом. Если вдруг ничего не найдет — проверьтесь у другого хирурга, а потом ходите на прием каждые три месяца.

Алик всхлипнул, втягивая вдруг загустевший воздух, и привалился плечом к стене. Перед глазами поплыли разноцветные круги.

— Удачи вам, — донеслось сверху, и следом задумчиво, словно подводя итог: — Она вам понадобится.

Где-то высоко над головой негромко хлопнула дверь на чердак. Ноги у Алика ослабели, и он не глядя сполз на грязную ступеньку.

— Сейчас, Лен, сейчас, — прошептали посиневшие губы, — вот отдышусь только — и сразу в гастроном...

ГЛАВА 2

Воскресенье 5 марта, день

Ленинград, Пулково

Серьезные машины всегда красивы. А этот ТУ-134 был серьезен, как кадровый военный, в кои-то веки натянувший на себя вдруг идеально севший гражданский костюм. Плавные линии и зализанные стыки, отсылающие к стратегическим бомбардировщикам шестидесятых, большие круглые иллюминаторы — дань эстетике космической эпохи — и мощные, явно рассчитанные на более тяжелую машину двигатели. Да, все это даже не намекало, а прямо говорило, что в случае особой на то необходимости этот пижон может поменять "обвес" и быстро преобразиться в нечто иное — хищное и целеустремленное.