В Третью Стражу(Автономное плавание)

— Эдле фон Лангенфельд, не так ли? — голос принадлежал коренастому старику с правильными чертами лица, несомненно, отсылающими понимающего человека к одной из старых палатинатских фамилий, и пышными седыми усами по моде прошлого века над тонкогубым жестким ртом.

— Ох! — вырвалось у Кайзерины при виде этого человека.

— Что вы сказали, эдле? — спросил старик, нарочито поднимая ладонь, сложенную ковшиком к уху. — Я стал плохо слышать с годами...

Глаза фельдмаршала Хетцендорфа смотрели на Кайзерину с равнодушной жестокостью фамильного рока. Голубые, выцветшие от возраста глаза, напоминающие цветом холодное рассветное сияние.

— Здравствуйте, ваше превосходительство... — выдавила из себя едва ли не раздавленная величием "Грозного Франца" Кайзерина.

Голос ее прозвучал жалко.

— Высокопревосходительство! — каркнул старик. — Впрочем, не трудитесь, дитя, эти убожества отменили наши титулы и выбросили в клозет все правильные слова. Что вы здесь делаете? Где баронесса Кински?

Вот так — без перехода, без жалости и пощады, наотмашь!

"Старый сукин сын!" — ее охватил гнев, мгновенный, испепеляющий, словно взрыв пороховых складов.

— Я совершеннолетняя! — заявила Кайзерина.

Это не было правдой — до совершеннолетия оставалось еще семь месяцев — да и, в любом случае, не объясняло ее присутствия на Боденском озере в сомнительной компании разноплеменных повес и кокоток.

— Разумеется, — усмехнулся в усы старый фельдмаршал. — Бедная Европа, увы...

— Проблемы? — Луи-Виктор появился рядом с ней как раз вовремя. — Месье?...

— Франц Хетцендорф, — представился старик, откровенно изучая Луи-Виктора. Взгляд фельдмаршала при этом ничего хорошего не предвещал. Так могут "смотреть" орудийные жерла...

— Полагаю, что имею честь познакомиться с фельдмаршалом Хетцендорфом? Польщен. Это великая честь, хотя наши народы и были противниками в той войне, — когда Луи-Виктор хотел, он умел вести себя весьма светски. — Разрешите представиться, ваше высокопревосходительство, маркиз де Верджи.

И все, собственно. Вежливый обмен репликами, и старый фельдмаршал даже не решился спросить, в качестве кого сопровождает его дальнюю родственницу маркиз де Верджи. Муж, любовник, покровитель...

— Разрешите, откланяться!

— Рад знакомству.

Луи-Виктор взял ее под руку, коротко заглянул в глаза и повел прочь, догоняя ушедшую вперед компанию.

От взгляда, как от поцелуя, привычно перехватило дыхание, и чуть-чуть поплыла голова, словно в теплом майском воздухе висела кокаиновая пыль. Кайзерина оперлась на руку своего мужчины и с удовольствием ловила устремленные на ее спутника взгляды. Женщины смотрели на него с интересом, а иногда и с открытым вожделением, во взглядах мужчин ощущалось раздражение и ревность.

— Пойдем, милая...

Он был красив... ее Луи-Виктор. Выразительное породистое лицо, темные глаза, черные волосы... Высокий — Кайзерина едва дотягивала ему до плеча, а ведь она была не из маленьких — крепкий, спортивный, но не в этом дело. Совсем не в этом...

Много позже, году в тридцать третьем или тридцать четвертом, когда она близко сойдется с Анаис Нин... в дневнике писательницы Кейт Кински найдет описание идеально подходящее под то, каким она видела Луи-Виктора. "Он играл в шахматы в кафе, куда приходили старые актеры послу­шать старых музыкантов, исполнявших классические квартеты. Он любил смотреть на рассвете на проституток, усталой походкой плетущихся домой. Он рвался ухватить все, что еще не успело "навести красоту", нацепить украшения: женщин, еще не причесанных, еще не окончивших макияж..." Но в отличие от Генри Миллера, Луи-Виктор не носил нелепых костюмов и знал толк в хороших винах и редких блюдах для гурманов. Он всегда был, что называется, при деньгах — Кайзерина пыталась не думать о том, откуда берутся эти деньги, — играл на скачках, частенько посещал казино и знал, кажется, пол-Европы, имея в виду, разумеется, публику вполне определенного сорта. Впрочем, водился он, кажется, и с бандитами, но даже тогда одевался со вкусом, какой редко встретишь среди современных европейцев. Однако Луи-Виктор был именно человеком вкуса. Он знал вкус жизни и умел развить его у другого человека. У женщины. У нее. У Кайзерины...

Они спустились к озеру, погуляли немного по набережной, обмениваясь шутками, смеясь и перекрикивая духовой оркестр, игравший без перерыва вальсы Штрауса. Потом посидели в ресторанчике, где под неодобрительными взглядами обывателей пили французское шампанское вместо честного немецкого пива или рейнского вина. А еще — потом, они снова гуляли вдоль озера и в парке. Погода стояла чудесная, и всеми — Кайзерина не исключение — овладело замечательное настроение...

— Прошу прощение, господа! — мужчина, преградивший дорогу веселой компании, говорил вежливо, но в голосе его звучала угроза, и весь его облик, одежда, взгляд светлых глаз, тяжелые кисти и запястья излучали враждебность.

— Что такое? — спросил Луи-Виктор, останавливаясь и переходя с французского на "язык бошей".

— Прошу прощения, — повторил высокий крепкого сложения мужчина, одетый в брюки-галифе, заправленные в сапоги с высокими голенищами, коричневую рубашку с галстуком и каскетку. — Вам туда нельзя! Извольте пройти вокруг.

— Что за дела? — Луи-Виктор сузил глаза и подобрался, словно собирался драться.

— Туда нельзя. Вам придется, пойти в обход, — указал мужчина на другую тропинку, и Кайзерина увидела на его руке повязку со свастикой...

"Коммунист? Нет, кажется, все-таки социалист..."

— А что там такое? — вклинился в короткий, но обещающий быстро перерасти в скандал разговор, капризный голосок Нардины ди Паолис.

— Вам придется...

— Кто ты такой, чтобы указывать мне, что я должен делать? — Луи-Виктор говорил тихо, едва не шепотом, произнося звуки с холодным шелестом, от которого у Кайзерины мороз пробежал по коже. Это был "плохой", опасный голос ее мужчины, оружие сродни хищному лезвию навахи, которую де Верджи носил с собой, отправляясь в притоны Марселя.

Длинная фраза, но, по существу, одна простая мысль. Ты — ничто, я — все. И поэтому я решаю здесь и сейчас, как и всегда, и везде, что делаю, чего хочу.

— Проблемы? — к преградившему им дорогу мужчине подошли еще двое, одетые в точно такую же полувоенную форму.

— Пойдем, Луи-Виктор! — Феликс Байш — сын одного из богатейших людей Лотарингии вмешался как раз вовремя. Настроение скандала, витавшее в теплом ароматном воздухе, легко могло быть стерто запахом крови.

— Пойдем! С нами женщины... а эти... господа... Впрочем, предоставим их своей судьбе... — Феликс улыбнулся, и напряжение неожиданно оставило Луи-Виктора. Он вновь подхватил Кайзерину под руку и повел в направлении другой аллеи, в парке было удивительно хорошо.

— Кто эти клоуны? — спросил Луи-Виктор, когда вся компания отошла на несколько шагов.

— Боюсь, что они не клоуны, — ответил закуривавший сигарету Феликс. — Это опасные люди, Луи, и они не остановятся перед применением насилия, тем более, когда охраняют своих командиров.

— Командиров? — задумчиво переспросил Луи-Виктор и, обернувшись, посмотрел на группу людей, собравшихся у большого черного автомобиля.

Кажется, они собирались фотографироваться. Во всяком случае, смотревшая в том же направлении Кайзерина увидела устанавливающего треногу штатива фотографа.

— Тот, что в форме и каскетке... толстый... Видишь? — начал объяснять Феликс, хорошо знавший немецкие дела, так как уже несколько лет жил в Мюнхене. — Это Эрнст Рём... Ну, что тебе сказать, Луи, он второе лицо в их национал-социалистской партии и командует этими, — кивнул он на охрану. — Это штурмовики... СА.

— Так мы, выходит, нарвались на самую верхушку... Гитлер тоже здесь? — спросил заинтересовавшийся Луи-Виктор.

— Не вижу... Но тот второй... Маленький, колченогий... Это доктор Геббельс... он депутат рейхстага и главный пропагандист их партии.

— А этот красавчик, рядом с депутатом, тоже какая-нибудь шишка? — спросила Нардина.

— Не знаю, — пожал плечами Феликс.

Вспыхнул с громким шипением магний... Кайзерина смотрела на трех мужчин, сфотографировавшихся около черного автомобиля и теперь что-то оживленно между собой обсуждавших. Третьего — оставшегося безымянным — высокого молодого мужчину, с интересным, можно сказать, красивым лицом и зачесанными назад темно-русыми волосами она определенно знала, хотя и никак не могла вспомнить откуда.

"Кто-то из родственников? Или он был в казино в Монте-Карло?"

Да, какая к черту разница! Он в любом случае, уступал Луи-Виктору, не мог не уступать, потому что быть лучше, чем ее мужчина не мог никто...

Младший сержант Виктор Федорчук, ДРА, 1981 год, май

Колонна втянулась в ущелье. Большая колонна: двадцать четыре КамАЗа, три бэтээра с десантом, кашээмка, восемь бээмдэшек — четыре рассредоточены по колонне, пара в авангарде и две замыкающих.

Авангард — две БМД-1 — шел метрах в пятистах впереди, сильно не отрываясь, притормаживая на поворотах, поддерживая связь непрерывно. Все по уставу, как положено, как инструктировали, но...

Колонну ждали. И дождались...

Фугас рванул под внутренней стороной правой гусеницы головной машины. Бээмдэшку подбросило взрывом, перевернуло на левый бок. Мелькнуло на мгновение развороченное днище, и семь тонн алюминиевой брони закувыркалось по десятиметровому, усыпанному крупными обломками скал склону, разбрасывая в стороны катки и расплескивая из пробитого верхнего бака горящую солярку. Вторая машина споткнулась на взрывной волне, получила порцию камней "в морду" и оглушающе звонкую пощечину по острому скосу лобовой брони двумя метрами стали разорванной гусеницы. Федорчук от удара слетел с сиденья и, врезавшись левой стороной лица в борт, на несколько секунд просто отключился. Боль пришла позже, когда сообразил, что над головой — это ноги оператора-наводчика, сам Витька лежит между кресел, а сверху его придавил Борька Семёнов, отделенный гранатомётчик, сидевший до того на соседнем десантном месте. Что это именно Борька, Федорчук понял по характерному "бля-я-я-я", новым толчком его освободило от навалившегося груза, — Семёнова отбросило. Потерявший ориентировку механик-водитель, от "принудительного торможения" качнулся вперед, и невольно дожал педаль газа до упора — машина рванулась, пролетев сквозь огненный шар. Это их спасло. Из-за груды камней выскочил басмач с трубой РПГ, но опоздал — БМД успела на полной скорости отмахать уже добрых полсотни метров, когда реактивная граната пошла вслед. Попала, но не в ходовую или в башню, а в ящик с ЗИПом. Там и взорвалась. Машину еще раз тряхнуло. Леха Колотов — наводчик — развернув башню назад, дал не жалея очередь из спаренного с "Громом" пулемета. Басмач убежать уже не смог — куда тут убежишь — его ударило струей свинца, порвало, отбросило. Но Леха не успел порадоваться: он заметил пламя на крышке силового отделения, да и запах уже начал просачиваться внутрь корпуса.

— Горим, лейтенант! — заорал Колотов.

Командир взвода, лейтенант Лихацкий — старший машины, а сегодня, по совместительству еще и начальник боевого охранения, и сам уже забеспокоился, почувствовав запах гари:

— Сафиуллин, стой! Стой! — закричал он водителю. — Покинуть машину, — перешел на командный тон лейтенант. — Оружие, оружие, вашу мать, с собой!

— Давай! Быстро! — он включил систему пожаротушения и откинул свой люк.

Еще не совсем опомнившийся от удара Федорчук запаха не чувствовал, — оно, впрочем, и понятно: из носа, заливая бушлат, текла кровь, — команду услышал, остальное сделали рефлексы наработанные во время тренировок. Не раздумывая, схватил автомат и толкнул крышку кормового люка, та не поддалась.

— Дай, я! — подвинул Витьку второй стрелок — ефрейтор Рожков, невысокий, но здоровый москвич, кандидат в мастера спорта по тяжелой атлетике. Он уперся в люк плечом, напрягся, но с тем же результатом и выдохнул с хрипом:

— Заклинило, бля!

Лейтенант, наводчик и пулеметчик — уже выползали, каждый через свой люк, тут-то и забарабанила по броне крупнокалиберная дробь ДШК и автоматная из "калашей". Лейтенант что-то крикнул, дернулся вдруг на полуслове и замер, свесившись из люка наружу. Пулеметчик умер сразу, получив две пули в грудь, упал на дорогу. А Колотов почти успел скрыться в башне — автоматная пуля только чиркнула по руке.

Витьке стало страшно. Очень. Так, что он аж замер на мгновение, задрожал. По телу словно волна прокатилась сверху вниз, превращая гладкую человеческую кожу в гусиную. На висках выступили капли холодного пота, сразу стало трудно дышать, хотя дыма за это короткое время не сильно, вроде, и прибавилось...

Федорчук захрипел и плюхнулся обратно на сиденье.

— Ты чего, сержант? — толкнул его Семёнов. — Ранен? — спросил, заметив кровь на лице и бушлате.

— А? — Витька очнулся. — А-а... херня!.. Мордой ударился. Айрат! — крикнул он Сафиуллину. — Уводи машину!

Пули продолжали щелкать по броне, ноги лейтенанта дергались от попаданий в торчащую снаружи часть тела.

— Сгорим! — закричал водитель, но машина тронулась.

— Один хер... — Витька просунулся через среднее отделение. — Давай куда-нибудь за скалу!

Из башни на днище сполз наводчик. Левой рукой зажимая правое предплечье, простонал:

— Писец руке, кость...

Ефрейтор бросил корячиться с люком и начал нашаривать аптечку:

— Ща мы тебя обработаем...

Витька уселся за орудие, дал наугад очередь из пулемета.

Машина проползла метров тридцать, Сафиуллин, разглядев козырек нависающей скалы, загнал под нее БМД и заглушил двигатель. Пока ехали, тело лейтенанта вывалилось наружу, но никто из экипажа на это не обратил внимания. Не до того. А здесь, под скалой, пули перестали, наконец, цокать по корпусу — из-под обстрела они все-таки выбрались.

Федорчук откинув люк наводчика, выглянул наружу, осторожно осмотрелся.

— Блядь, твою мать, сука гребаная!!!

— Чё там? — дернулся Семёнов.

— Херня там, — ответил Федорчук, до которого дошло вдруг, из-за какой глупости погибли ребята. — Это брезент говенный дымит, не горим мы! Вылазь, ща скинем его на...

Но первым вылез через свой люк Сафиуллин. Вдвоем отвязали скатанный и принайтовленный к башне сзади рулон брезента.

Наконец выбрался и Рожков, посмотрел в сторону, где замерла колонна — оттуда доносились выстрелы безоткаток, пулеметные очереди. Душманы засели сверху и били-били-били. Ефрейтор постоял секунду и, сняв с борта лом, одни махом сковырнул десантный люк:

— Вылазь, кто живой... Слышь, Борь, прихвати автоматы...

Первым кое-как, скрипя зубами от боли и матерясь, вылез Колотов.

Семёнов кинул аптечку и протянул автоматы.

— Леха, снимай бушлат. — Рожков открыл аптечку, что-то из нее выковырнул.

Пока Колотов со стоном стягивал с себя одной рукой бушлат, Рожков вскрыл индивидуальный пакет и, посмотрев на рану, штык-ножом распорол пропитавшийся кровью рукав хэбэ до плеча, позвал Семенова: