Королевская кровь-4. Связанные судьбы

— Мы оба знаем, что я тогда переиграл, Майло, — серьезно и сипло возразил Кембритч. — Увлекся. Такие оскорбления не прощаются... и королева действительно очень добра.

— А разве ты когда-нибудь действовал иначе? — ехидно спросил Тандаджи. — Совесть проснулась, Кембритч? Теперь пойдешь по всем, кого ты использовал, с покаянием?

— Проснулась, но ненадолго, — успокоил его Люк, невозмутимо делая еще один глоток, — не переживай. Я тебе еще пригожусь. Когда я получу выкладки по Инляндии?

— Я очень сильно надеюсь, что самодеятельность на сегодня закончена, — настойчиво произнес тидусс, не давая сбить себя с толку.

— Конечно, — бывший подчиненный посмотрел на него честными глазами и усмехнулся. — Так что там по Инляндии, Майло?

И их разговор перешел на чисто деловую сферу.

Принцесса Полина Рудлог общалась с Игорем Ивановичем и Люджиной, очень стараясь расшевелить северянку — хотя до сих пор дрожь пробегала от вчерашнего приключения в подземельях дворца. Но она держалась — высказывала свое восхищение, признавалась, что всегда завидовала женщинам-военным, расспрашивала о семье Дробжек, о том, как капитан переехала сюда. И где она училась. И как ей работается со Стрелковским. И как они познакомились. В общем, сегодня Полина была правильной принцессой.

Немногословный Игорь Иванович пил, слушая разговор вполуха, глядел на четвертую Рудлог, высокую и так похожую на него, и думал: хорошо, что она уезжает в Бермонт. Потому что рано или поздно кому-то придет в голову, что сходство их неслучайно, и память об Ирине опять начнут ворошить, вспоминать сплетни. А уж если это дойдет до Полины, то трудно предугадать, какую реакцию выдаст ее беспокойная натура.

Стрелковский на всякий случай двигался, менял положение, чтобы не оказаться к случайному наблюдающему одновременно в фас или в профиль с Полиной и чтобы положение тел и выражение лиц было совершенно разным. Думал. О том, что титул, от которого он отказался, все-таки догнал его, а значит, Ирина, несмотря на отказ, желала настоять на своем; о работе, о мающихся в камерах заговорщиках, о списке менталистов, которых он сейчас проверял...

— Я-то Игоря Ивановича знаю давно, — рассказывала Люджина, а Полина сидела напротив нее в кресле и внимательно, легко слушала — будто общалась с подругой, — но он не помнит. Правда, Игорь Иванович? — капитан подняла голову.

— Что? — переспросил Стрелковский.

— Вы ведь не помните, когда мы познакомились, — укоризненно и чуть насмешливо сказала Люджина.

— Три недели назад, — напомнил ей полковник.

— Одиннадцать лет назад, — северянка усмехнулась. — Вы приезжали к нам в академию, проводили дневную конференцию: делились опытом раскрытия дел, рассказывали о службе в Зеленом крыле и давали игровые задания — раскрыть преступление на основе реального. После вашего отъезда вся академия бурлила. Даже уголок в вашу честь сделали.

Игорь нахмурился. Он много ездил по военным училищам и академиям, и много прошло перед его глазами кадетов, но конкретно эту, синеглазую, он не запомнил. Несмотря на профессиональную память.

— Признаю, Люджина, — сказал Стрелковский, — и стыжусь.

— Да чего там, — отмахнулась она почти весело. — Зато у меня была цель — Управление. Хотя с моими средними способностями попасть сюда было нереально.

— Вы рады? — спросила Полина. — Или жалеете?

— Да что вы, ваше высочество, — строго сказала северянка. — Я работаю с живой легендой в легендарном месте. Как тут можно жалеть?

И она легко усмехнулась каким-то своим мыслям.

Господа маги сидели в креслах и попивали прекрасное вино, наблюдая за присутствующими. Мартин рассказывал о работе при блакорийском дворе, коварно просил Вику поделиться опытом и подтрунивал над жадно поглощающим закуски Свидерским. Иногда поглядывал на принцессу Марину — та стояла рядом с сестрой и Байдеком, — на невозмутимого, прислонившегося к подоконнику рядом с дверью на веранду Кембритча, на малявку-студентку, оказавшуюся пятой Рудлог и сейчас внимательно слушающую друзей.

— Макс мог бы и прийти, — вдруг произнесла леди Виктория, тоже взглянув на принцессу Алину. — Когда я заглядывала к нему, он выглядел вполне бодро. Уничтожал несчастного доктора, имевшего смелость возмутиться тем, что Макс колет себе свои стимуляторы, и требовал увеличить ему глюкозу в капельницах.

— Мог, — согласился Свидерский насмешливо. — Но его даже Март на слабо? не взял. Скромен наш Малыш и непритязателен.

— Это рыжее чудовище? — ехидно спросил фон Съедентент, тряхнув волосами. — Делюсь, мои доверчивые друзья. Мне он буквально сказал следующее, — и Мартин, состроив презрительно-снисходительную гримасу, процедил через губу: — Там будет слишком много Рудлогов. Да и получать блестяшку от девчонки, которую и не планировал спасать, слишком даже для меня, Март.

И старые друзья сдержанно захихикали, пока подошедший официант доливал вино в бокалы и ставил рядом с ректором поднос с закусками.

Марина

В зале пахло табаком — мужчины выходили курить, и дымок проникал с веранды сквозь то и дело открывающуюся дверь, щекотал ноздри и заставлял с тоской прикидывать, сколько еще продлится прием. Я честно следовала за сестрой, поддерживала разговор, улыбалась. Перекидывалась несколькими репликами с Мартином, с сестрами, снова возвращалась к Василине.

И чувствовала себя словно на тонкой звенящей привязи.

Люк, Люк, беда моя. Зачем ты смотришь на меня, зачем не отпускаешь?

Он стоял у окна, как всегда, один и, как всегда, совершенно не беспокоясь по этому поводу. Пил, уходил курить, возвращался. Стоял и просто смотрел, а я чувствовала его взгляд, где бы ни находилась, и чувствовала его самого. Будто он все это время стоял за моей спиной.

"Я виноват".

"Да, Люк, ты даже не представляешь насколько. Ты измотал меня, измучил. Я каждый раз после наших встреч старательно притворяюсь, что могу жить нормально. И у меня получается. До следующей встречи".

"Вы простите меня?"

"Да. Но я теперь совершенно не защищена от тебя, проклятый Змей. Ты еще сделаешь мне больно, я знаю. Ударивший однажды ударит и второй раз".

Тонкий бокал в моих пальцах холодил кожу, под каблуками постукивал мрамор, звучали приглушенные голоса, улыбался Март, звенела музыка. Я теряла ощущение реальности. Опять. Повернула голову, встретилась с Люком взглядом — звякнула натянувшаяся нить, стало жарко и тревожно.

Бежать. Надо снова бежать.

Я стремительно шла по прохладному коридору, и свежий воздух успокаивал, охлаждал кисти рук, касался губ и ресниц, словно дыхание перед поцелуем. Я проходила мимо охраны, мимо приседающих в книксенах и кланяющихся придворных, и не было сил даже кивнуть в ответ. Внутри отчаянно кричала другая-глупая я, требуя немедленно вернуться обратно.

— Госпожа, — радостно воскликнула моя горничная, когда я наконец-то захлопнула за собой дверь, — а мы вас ждали!

У ног Марии сидел маленький лохматый щенок — коричневый, с бежевыми пятнышками на спине и с совершенно непотребным красным бантом на шее. Сидел, высунув язык, и внимательно глядел на меня.

— Прелесть какая, — болтала Мария, пока мы с псиной настороженно изучали друг друга. — Принесли, когда вы ушли на прием, ваше высочество. Вы не знаете, что это за порода?

— Знаю, — сказала я медленно и почувствовала, как к глазам подступают слезы. — Это пастушья палевая. У меня когда-то уже была такая собака. Боб.

Щенок, видимо, приняв решение, подбежал ко мне, неловко переваливаясь — Бобби так же косолапил, — ткнулся мне в туфли, лизнул щиколотку сквозь чулки. И я не выдержала, подняла его, прижала к себе. Пусть он тоже будет Бобом. Словно детство снова со мной, радужное, яркое и спокойное.

"Опять он сводит меня с ума".

"Пора бы уже привыкнуть, Марина".

Через десять минут активного знакомства новоименованный собакен уснул прямо у кресла, в котором я сидела. Бежал-бежал, помахивая торчащим хвостиком, и прямо на бегу уснул.

А я открыла окно, забралась в кресло, скинула туфли и наконец-то закурила, прикрыв глаза. Ожидание становилось невыносимым. Я ждала и курила одну сигарету за другой, и стук в дверь заставил меня сжаться от отчаяния и счастья.

— Лорд Кембритч, ваше высочество, просит принять его, — с легким испугом доложила горничная, возвращаясь в гостиную.

— Зови, — сказала я обреченно. — И оставь нас, Мария.

Люк вошел, остановился у двери — высокий, худой, напряженный, — и смотрел он так, что мне стало страшно. И только чтобы разрушить звенящую тишину, не дать ей полыхнуть пожаром, я заставила себя произнести:

— Вы решили сделать из нашего дворца псарню, лорд Кембритч?

Он перевел взгляд на спящего щенка, усмехнулся, подошел ближе — я нервно стряхнула пепел, но рука с сигаретой так и осталась лежать на столике у пепельницы. Опустился вниз, потрепал спящего малыша по спинке, переложил его под столик, поднял на меня темные глаза. Слишком близко. Недостаточно близко.

— Вы оставите его, принцесса?

— Вы же знаете, что да, — устало ответила я, глядя на него сверху вниз. — Вы же все про меня знаете, виконт.

Снова тишина — и только ускоряющийся ритм сердца в груди, запах табака и Люка.

— Марина, — произнес он хрипло, и я прикрыла глаза, отдаваясь во власть его невозможного голоса и этого момента. — Марина...

— Вы удивительно немногословны сегодня, лорд Кембритч, — сказала я, и он улыбнулся, уткнулся лбом мне в колени.

— Вы меня с ума сводите, — хрипло шепнул он мне, и горячее дыхание опалило кожу через ткань платья. — Не могу больше, Маришка, не могу.

Он скользил по моим щиколоткам ладонями, поднимался вверх, обнажая бедра с кружевом чулок, целовал их, то нежно, едва касаясь, то яростно, почти кусая, оставляя отметины, а я крепко держалась за рукоятки кресла, и кровь моя сходила с ума от каждого прикосновения, от каждого движения, и ничего не существовало в мире кроме него. Задыхающегося, нетерпеливого, резкого, чересчур дерзкого, поглощенного желанием.

Люк вдруг поднял голову с темными, жуткими глазами, потянул меня на себя, вниз, взял за затылок и поцеловал.

Безумие, безумие.

Звякнувшая молния, и воздух, ласкающий разгоряченную кожу.

Крепкое мужское тело под моими ладонями, темные волосы в пальцах, мужчина, исступленно целующий меня и хрипло шепчущий что-то искусительное, невыносимое.

Платье, стянутое с плеч, сорванное кружево белья, жесткие губы на груди и руки, сжимающие меня, изучающие меня.

Красное беснующееся пламя невыносимого возбуждения — он трется об меня, бесстыдно ласкает пальцами, прикусывает кожу на плече, и я выгибаюсь так, что касаюсь затылком кресла — он стонет сдавленно, дергает ремень на брюках, и воздух полон нашим свистящим дыханием и нетерпением.

И я, поднявшись, замерла, наткнувшись на взгляд моей сестры Василины. Как много в нем, но мне не стыдно и не больно — я с вызовом посмотрела в ответ, и Люк, почувствовавший, что мы не одни, обернулся, опустил голову. Аккуратно натянул на меня платье, застегнул молнию и только после этого встал

— Ты плохо выглядела, — проговорила королева, глядя при этом на Кембритча — и в глазах ее был лед, — я зашла проведать. Лорд Кембритч, я обязательно должна вам напоминать, что вы до сих пор еще обручены с моей сестрой Ангелиной, о судьбе которой вы даже не подумали поинтересоваться? И что Марина Рудлог — дочь Красного, а не публичная женщина? Вы в принципе не понимаете, что такое приличия?

— За это я не буду извиняться, ваше величество, — сухо произнес Люк.

— Я и не приму ваших извинений, — в комнате ощутимо похолодало. — Отправляйтесь в Инляндию, виконт, и не смейте появляться в Рудлоге. Я не желаю вас здесь видеть.

— Василина... — позвала я просящим, сорванным голосом и наткнулась на ее яростный взгляд.

— Ни слова, — приказала она ровно, смотря мне в глаза, и я замолчала. — Виконт?

Люк дернул головой, шагнул ко мне и, скользнув сухими губами по виску, вышел из покоев, а мы с сестрой остались напротив друг друга, и меня начало трясти от ярости. Холодная волна, зародившаяся в груди, скользнула вниз, туда, где пылал мой огонь, растеклась по телу, и пальцы закололо, и потемнело в глазах.

— Вот, значит, как, — проговорила я глухо, и слова звоном отдавались в моих ушах. — Значит, как тебе бегать на свидания с бароном, так это правильно. А мне быть с мужчиной, которого я хочу, нельзя. Да, Василина?

— Я любила его с шестнадцати лет! — сдавленно и резко ответила она, и в комнате пронесся порыв ветра, сметая пепел из пепельницы, поднимая занавески до потолка. Василина вздохнула судорожно, сжала кулаки. — Знала бы ты, сколько я просила мать отправить меня на заставу, как я выбивала для него приглашения, как мечтала, чтобы он приехал! Мне никто другой не был нужен! Я четко, ясно, без сомнений знала, что я люблю его! Пусть это было безнадежно и невозможно. А у тебя есть Мартин, Марина! И у Кембритча есть обязательства перед твоей сестрой! И у тебя есть обязательства перед семьей, перед страной, как бы тебе это ни претило. Мы Рудлоги, и от этого никуда не деться, мы кровь этой земли, на нас смотрят, про нас говорят. А сюда мог войти кто угодно! Твоя горничная! Охрана! Мой муж! Отец! Сестры!

Под моими ногами заледенел пол, и морозные узоры сплели на нем кружевную вязь. Сила, истекающая из меня, скручивалась в маленькие вихри, сталкиваясь со стихией Василины; хлопало открытое окно, а меня все больше трясло от напряжения. Начали с тонким скрипом трескаться окна, не выдерживая противостояния двух Рудлог.

Сестра тяжело дышала, пытаясь обуздать стихию, и с болью смотрела на меня, и я чувствовала подступающие горькие слезы — от того, что не случилось, от того, что мне тоже больно, от того, что мне не хватает сил остановиться, и вся эта ситуация никак не разрешима.

Из-под столика вдруг испуганно тявкнул щенок, я оглянулась — в голове словно щелкнул выключатель, — и ноги ослабели, и я осела на пол. Бобби, переваливаясь, подбежал ко мне, плачуще жалуясь на то, как он испугался ветра и криков. Дурацкий красный бант все еще был на нем, и я взяла щенка на руки, всхлипнула и начала реветь.

Сестра права, но мне было все равно.

— Мариш, — сказала Вася беспомощно, подошла, села рядом со мной на пол, осторожно положила руку на плечо, — ну что же ты не сказала, что все еще не отошла от него? Ты его любишь?

— А что такое любовь, Васюш? — спросила я, не поднимая глаз. Сила ушла, резко захотелось спать. — Если как у тебя с Марианом, то, наверное, не люблю. Но я как больная хожу после каждой встречи с ним. Не знаю, Вась, не знаю я. Хочу понять, понимаешь? Что мне делать?

Василина молчала и хмурилась.

— Он мне не нравится, — призналась королева со вздохом, — хоть я и признаю его достоинства и верность короне. Но он сделал тебе больно. Ты может, его и простила, да я не могу. Да и что ты знаешь о нем, Марин?