Реальность третьего рода

Он бродит по Лесу незамеченный, избегая шумной охоты. Да, он разрешает им охотится здесь. Ведь это его друзья, его Королевское Войско. Он не говорит им, что чувствует боль каждого умирающего зверя, это незачем знать им. Да, он понимает тот странный народ, что жил здесь в те древние времена. И понимает, почему они ушли. Они тоже чувствовали эту боль, которую причиняли Лесу люди. Вот почему, он редко приближается к Столице, хотя лес там снова берет свое. Молодые, глупые деревья, снова подступили к древним стенам, окружив и предав людскому забвению старую башню, что раньше была границей Леса. Нынешнего короля, это, кажется, не заботит. Ему хорошо живется в своем высоком замке на вершине Раф-Камня. Наверное, просыпаясь, он смотрит в окно, выходящее на север и видит зеленый океан Леса РоЛаЙ до самого горизонта. Вряд ли ему нравится пустынная степь, что на востоке. Запад? Может быть. Горы тоже приятны для глаз, особенно для его Высокого Величества... Старый он. Кому он оставит трон? Каким будет новый король? Ондион улыбнулся. Дипломатия, ну что же, раз он теперь тоже почти король, придется заниматься и этим. Он не любил врать.

У старого Короля не было сына. Только дочь. Ондион поднял руку к груди. Ладонь его сжала талисман на цепочке. Заморский зверь с золотой гривой и белыми клыками. Талисман снова вернулся к нему. Вчера прибыл гонец из Тхарона. Тот воин, которому он прошлой осенью отдал талисман, погиб. Его завалило камнями в узком ущелье, и по обычаям людей гор, его имущество должны были раздать людям. Так заморский зверь снова вернулся к нему.

Когда-то, много лет назад, талисман ему подарила принцесса. Кажется, Ондион спас ей жизнь. Но у принцев и принцесс странная память. Они помнят, но не то и не так. Не так как помнил Ондион.

Он расслабил пальцы, и цепочка выскользнула из руки. Зеркальная поверхность воды не вздрогнула. Талисман беззвучно прошел сквозь нее, и стал опускаться сквозь холодный поток.

Мишель проснулся от знакомого бормотания. Так бормочет радио на кухне утром, когда золотое и огромное солнце сверкает сквозь дырявые занавески. Сейчас в больших городах такого нет, бывает бормочет всегда включённый телевизор, но его включают никак не утром, скорее днём или вечером. Так что всегда бормочущее радио на кухне — это ретро, доставшееся от старшего поколения, которое привыкло держать включённой трансляцию с военных времён, когда там передавали сигналы воздушной тревоги и новости с фронта.

Мишель следил, как солнечные пятна медленно ползут по стене к шкафу, за которым спал сосед. Шу и Пильдис сидели за столом, Шу попирал ногой ярко раскрашенный глобус. Радио бормотало: "До начала утопительного сезона в городе планируется починить водопровод и..."

— Вот тогда нас и утопят. — Угрюмо подвел итог Пильдис.

Мишель окончательно открыл глаза. Ночь и весь прошлый день казались какими-то нереальными, он улыбнулся одному яркому воспоминанию: посреди ночи кто-то вломился в дверь и страшным трагическим голосом потребовал: "Яду мне, яду!" "Яд там, на полочке, — не просыпаясь, пробормотал Пильдис, — Дай ему, Мишель." Он нащупал на шкафу склянку и с тем же чувством нереальности нерешительно протянул ее в темноту. Неизвестный схватил склянку и убежал в темноту. Мишель сомневался, было ли это на самом деле, или то был сон. Склянка с ядом стояла на полке, золотистая в солнечных лучах.

— А это что?! Мишель поднялся и подошел к столу (с навигацией у него было не все в порядке).

— Я так думаю, это — нам.

— Ага, — кивнул Пильдис, — Это Тот-Кто-Ночью-Заходил, оставил...

На пакете ровными буквами было выведено "K 4 2 B".

— Давай посмотрим. — Это не было сказано, но было подумано обоими одновременно.

Шу раскрыл сверток, на стол вывалился ключ.

— Может это для Винского или Ту? Кто-нибудь признается.

Они вышли на пустую улицу. В это время дня в городе царствовал жестокий бог. Жизнепробы называли его Двуликий Пьянус. У него было два лица. Одно празднично раскарашенное и веселое. Другое жестокое, оно приходило утром. Поэтому по утрам улицы обычно бывали пустынны, только на берегу или на Мосту можно было встретить какого-нибудь бледного молодого человека, жадно подставляющего лицо утреннему ветру.

Празднично разодетый человек стоял на углу и ко всем приставал.

Мишель думал, пристанет он к ним, когда они тоже дойдут до угла, или нет. Да, наверняка пристанет, если только не будет занят тем же с кем-нибудь другим. Он был очень рад, когда в его сети попал рыжий жизнепроб, который шел несколько впереди. Ну, теперь точно не пристанет. Разодетый что-то горячо объяснял рыжему, и при этом на его лице была изображена такая сияющая радость, какую Мишель видел только у своего троюродного брата-идиота. Рыжий же оторопело смотрел на раскрашенного, очевидно не совсем понимая, откуда взялось это порождение Двуликого на центральной площади.

Все испортил Шу.

Когда они поравнялись с этой яркой парой, он повернулся к разодетому и язвительно спросил:

— Ну, и что нового про Бога?

Разодетый моментально забыл про Рыжего и, направив свою улыбку на Шу ответил:

— Бог любит тебя! — Человек говорил без акцента, но что-то говорило Мишелю, что тот иностранец. Возможно то, с какой осторожностью он расставлял слова в предложении.

— Да ну?

— Конечно! Прими его в свое Сердце, и он спасет тебя! Знаешь ли ты, что делает наседка со своими цыплятами в страшную бурю? Она берет их под крылья и спасает их ТАМ. Так же сделает Бог с тобой, если ты пустишь его в свое сердце. Ведь ты страдаешь!

— Я? Нет. Не страдаю.

Проповедник замолчал на мгновение, обдумывая совершенно новую для него информацию. Он, наконец, заметил Мишеля и обратил на него свое сияющее внимание. Вероятно он почувствовал каким-то древним чутьем проповедника, что Шу понимает в этом вопросе намного больше его и поэтому решил избегать прямого разговора с ним. А Шу, действительно, понимал.

Мишель вдруг понял, что Проповедник уже несколько минут объясняет что-то лично ему, а он стоит и смотрит куда-то сквозь него, думая о своем. Он, наверное, выглядел сейчас так же, как тот Рыжий несколько минут назад. Рыжий, кстати, воспользовавшись возможностью, благополучно скрылся. Наконец, Мишель не выдержал. Стараясь быть подчеркнуто корректным в высказываниях, он начал свою ответную речь. Речь, действительно, была ответной, несмотря на то, что Мишель не слышал предыдущей речи проповедника, потому что Мишель очень хорошо знал, что они говорят, приставая на улицах. И это не зависело от их религиозной направленности. Все они говорили одно и то же.

— Что Богу нужно от меня? Ты напрасно теряешь время. Я — конченый грешник.

— Для Бога один раскаявшийся грешник ценнее сотни праведников. Один человек тоже говорил так, но приняв Бога, сказал : "У меня есть лучше делать, чем я делал до. Теперь я верю." Надо верить, и не думать о вселенной и о будущем. Это сделает за тебя Бог. Думай только о здесь и сейчас, и тебе станет легче.

— Зачем легче? Я хочу познать в жизни все, мне интересно!

— Мы можем только принять то, что ниспослано нам свыше...

— А также и то, что воспослано нам сниже! — Ехидно вставил Шу.

Проповедник в испуге оглянулся на него и быстро закончил:

— Приходите на нашу проповедь. — Он сунул им в руки бумажку и с профессиональной улыбкой повернулся к следующей жертве.

— Зачем ты его так? Он же спасти тебя хотел...

"Действительно, зачем?" — Подумал Мишель.

— Бесполезно. Меня, все равно, не спасти. От чего только. Это мои проблемы, но я уверен в этом так, как он уверен, что Бог любит его.

— А как же смысл жизни? — Улыбнулся Шу, словно точно знал ответ.

— Ага, ты, конечно, скажешь, что Бог — это ответ на все. Конечно, ты прав. Когда не знаешь ответ, всегда можно сказать, что ответ в Боге. Это слишком просто — перекладывать ответственность.

Да, Шу знал... Конечно, он знал, точнее, был уверен, что знает его. Для себя. И был прав. Тоже для себя.

Он ждал, когда священник заговорит первым. А тот собирался заговорить. Ондион видел это, видел, как подергиваются его руки, как сверкают глаза из-под капюшона. Интересно, кто его бог?

Это не странник с юга, где верят в веселого и радостного бога, украшают его статуи цветами и поют песни, повторяя его имя бесчисленное число раз и из этого повторения черпая радость. Тот веселый бог приходил на землю, чтобы провести время в любви и радости, а южане, что поклоняются ему лишают себя всех радостей, находя высшее счастье лишь в повторении его имен. Но их естество вырывается из заточения, и они устраивают публичные пиры в его честь, столь обильные, что для северянина, случайно попавшего туда, бывает трудно не обидеть хозяев и их бога. А когда перед пиром они слушают проповедь, а с кухни прилетают запахи будущего пира, то можно заметить, с каким вожделением их мысли вращаются вокруг еды, и как испаряется вся их святость.

Может, этот странник пришел с востока, где почитают божьего сына, что за свою жизнь принял от людей бесчисленные страдания, но все равно любил людей. А потом был предан и привязан к столбу, где умер в страшных мучениях но с улыбкой на губах. И с тех пор они почитают тот столб и его изображения, а когда молятся, то поднимают пальцы к небу, а затем к земле, изображая столб, на котором умер их бог.

Нет, этот человек не поклоняется мертвому богу.

Да, сейчас он заговорит. Сначала захотелось помочь ему, заговорить первому, потом какое-то странное чувство, берущее начало от жалости, но родственное издевке палача, заставило его подождать. Пусть сам начнет. Ведь, в этом его работа, его долг. Ну, смелее, спроси же меня о всеобщей любви? Ондион осмысленно посмотрел под капюшон, не надеясь разглядеть что-либо в этой густой тени. Да он и не пытался разглядеть, потому что это ему ничего не давало. За время долгих странствий он так и не научился узнавать о человеке по его лицу. Точнее, разучился. Разные страны, разные лица убедили его, что лицо совсем ничего о человеке не говорит. Он знал, что это не так, и, вероятно, долго прожив в одной местности, можно постичь эту науку, но не смог этого сделать. Хитрая морщинка между бровей на лице южанина приобретала совершенно другой смысл.

Человек откинул капюшон, у него были рыжие с сединой волосы. Это было так странно, что Ондион замер, так и не поставив свою кружку на стол. У человека был высокий, нависающий лоб. Еще немного, и он казался бы уродом, а может быть, это свет трактирной лампы сыграл злую шутку. Он улыбался доброй улыбкой, хотя в глазах было что-то безумное. И вот он спросил. Именно то, что от него и ожидалось, словно угадав мысли.

— Скажи, ты веришь в Любовь?

— Что значит, верить в?

— Веришь ли ты, что она есть?

— Ты всегда задаешь для начала самый сложный вопрос?

Человек кивнул. Он словно издевался. И ждал ответа. Похоже, он сразу понял, что этот разговор будет не совсем такой, как обычно.

— Хорошо. Я отвечу подробно. Если ты имеешь ввиду любовь мужчины и женщины — то нет, не верю. В обычном смысле не верю. Не верю в одинаковость ответного чувства. Обычно один любит, а второй с этим соглашается или не соглашается. Если соглашается, то есть не сильно возражает — это называется взаимная любовь. Если не соглашается — невзаимная любовь. Я сказал, что не верю в одинаковость ответного чувства. Любые отношения взаимны, то есть порождают ответ. Но ответ обычно не такой, как вопрос. Дружба может порождать раздражение, любовь — ненависть, а пренебрежение — любовь.

Человек поднялся и пересел поближе. Его живые глаза оказались совсем рядом. Он внимательно и даже как-то жадно слушал.

Ондион продолжал.

— Если же ты спросил про любовь всеобщую, любовь к богам, или ко всему миру, или только ко всему живому, или к людям — да, она существует. Любовь может жить внутри одного. И она создает или разрушает его. Это страшная сила. Она может убить или воскресить, она может затаиться на долгое время, а потом вырваться на свободу. Если ты хотел узнать обо мне, то, скорее всего, я люблю все живое, но... кроме людей. Они часто безобразны. Я тоже человек, и я безобразен.

— Ты не прост. Таким ты мне и нужен.

Монах хитро улыбался. Рыжие кудрявые волосы пропускали свет. Ондион почувствовал, как что-то холодное скрывается в рукаве его монашьего плаща, и незаметно передвинул свою руку в более удобную позицию.

— Знаешь ли ты, чем занимется наш Орден?

Быстрое движение под столом. Но Ондион был готов, и поэтому оказался быстрее. Нож звякнул на пол, а рука Ондиона сомкнулась на горле монаха.

— Пусти... — прошипел рыжий. — Я только проверял тебя...

Никто в трактире не отреагировал на шум. Трактирщик только взглянул на них из-за прилавка.

Ондион напоследок сжал горло посильнее, подвинулся так, чтобы быть напротив, и отпустил. Монах поднес дрожащие руки к горлу.

— Я только проверял тебя. Так ты догадался? Знаешь, чем занимется наш Орден?

— Нет. Ордена сами по себе — я сам по себе.

— Наш орден ищет героев. — Монах говорил совсем тихо. — Героев для последней битвы. Может быть, не самой последней, но страшной.

Библиотека находилась в другом конце города и йогурты тащились сквозь остатки ночного тумана, как вдруг что-то знакомо урчащее сквозь туман настигло их сзади.

— Смотри, Шу, автобус!

"Странно, зачем здесь автобус?.. Не к добру это..." — подумал Шу. Они заползли на теплое сиденье и Шу уставился в запотевшее окно, а Мишель стал наблюдать за пассажирами. Их было только двое, и они почему-то стояли, наверно, так им было удобнее беседовать. А они беседовали. Один большой, с красным носом горячился, размахивал руками, отчего иногда чуть не падал на поворотах, он что-то убедительно доказывал второму, тонкому и невысокому, отчего тот боязливо сжимался и казался еще меньше, но позиции в споре не сдавал. Похоже, разговор иногда переходил на личности, и тогда тощий обиженно поправлял очки и говорил с отчетливой дикцией : "Глупо. И нихрена не интеллигентно."

Водитель объявил "Библиотека" и Мишель выпихал разложившегося от тепла и тряски Шу. Библиотека была такой, какой обычно ее представляют и какой она никогда не бывает. Только здесь... Белое одинокое здание с колоннами. Оно было нелепо в сером утреннем тумане. Незаметная старушка сидела у конторки, Шу и Мишель не заметили ее, только откуда-то появились нужные Мишелю книги.

Шу, зевая, принялся за какие-то журналы, валявшиеся на всех столах. "...а вот архив с нужными мне сведениями о сентябрьских жуках. — Думал Мишель. — Название по латыни. Да, но архив на испанском!..

— Что ж вы писаетесь, Дарья Петровна!..

Шу обернулся. Старушка строго выговаривала котенку, указывая на лужицу на полу. "Откуда старушки в нашем городе? — Подумал Шу. — Раньше не встречал. Недобрый знак." Хотя, есть такие профессии, которые однозначно связаны со старушками. Вот, например, гардеробщица. Или библиотекарь.

— У вас случайно нет Испанского словаря? — Отчаявшись разобраться, спросил Мишель. Старушка зарылась в бумаги.