"Камень Богов"

Питер приблизился и, окинув девушку строгим взглядом, сказал:

— Это хорошо. Выглядите неплохо. Я смотрю, отвар из ромашки по моей рецептуре, помог вашим чудесным волосам.

— Да, большое спасибо, — Милена не любила вспоминать свою неудачную попытку изменить цвет волос при помощи снадобья, купленного у заезжего торговца.

— Тогда не смею задерживать, юная леди, — Питер поклонился, смешно растопырив руки.

Дворецкий Ортвин был душой родового гнезда баронов фон Кифернвальд. Если бы кто-нибудь вдруг вздумал сказать ему, что он всего лишь прислуга, то Ортвин бы, наверняка, оскорбился. Он начал служить отцу сеньора Трогота в те времена, когда распри между герцогствами, ныне объединившимися в Союз Верных, достигли критической точки, доведя их до невиданного упадка. А отец Трауда служил прадеду и деду нынешнего владельца титула. Как то дворецкий обмолвился, что его предок был среди тех, кто начинал осваивать эти земли, и строил собор Всех Верных. Глядя на старинное величественное здание, трудно было предположить, насколько далёкие времена имелись в виду. Но слова эти никто под сомнение не ставил, зная его исключительную честность и отменную память.

Несмотря на свой почтенный возраст, Ортвин передвигался по дому бодро, без всякого намёка на старческое шарканье, и лишнего шума тоже не издавал. Поэтому Милена почти не удивилась, внезапно обнаружив его прямо перед собой. Почти, потому что вместо традиционной серебристо-серой ливреи с красными галунами и зелёным позументом, на старом слуге была надета ливрея парадная — зелёная, расшитая золотыми нитками, с пуговицами в виде золотых сосновых шишек. Ортвин изящно поклонился и сказал:

— Приглашённые ждут в малой гостиной, ваша милость.

Она оглянулась, решив, что дворецкий обращается к внезапно возвратившемуся отцу, но никого не обнаружила. Ортвин был единственным из слуг, кому позволялось обращаться к дочери барона по имени, называя "госпожой Миленой", а в беседе с другими людьми, он упоминал её, как "молодую госпожу". "Не зря, видимо болтают дворовые, что старик, временами, бывает не в себе,— подумала она и не стала перечить, — похоже, спутал меня с мамой". Дворецкий направился в сторону малой гостиной, и Милене ничего не оставалось, как идти следом. "Интересно, — думала она, держась, однако, на расстоянии более почтительном, нежели предписанное этикетом, — а если слуга сошёл с ума, то его же больше нельзя держать в замке, вдруг учудит что-нибудь невероятное, или кусаться начнёт". Последнее предположение было вызвано воспоминаниями о событиях, произошедших четыре длинных сезона тому назад, когда один из местных бездельников, всегда ошивавшихся возле таверны, до того упился дешёвым шнапсом, что лаял на посетителей, а кого-то пытался ухватить за ногу остатками гнилых зубов. Почему вдруг вспомнился этот случай, Милена едва ли смогла бы объяснить, но воображение уже рисовало, как одетый в парадную ливрею Ортвин, грациозной походкой... именно походкой — потому что представить его передвигающимся другим способом, даже фантазируя, было невозможно — подходит к жертве, элегантно берёт её под локоть и говорит: "Ваша милость, не соизволите ли подвергнуться покусанию?" Развеселившись от собственных мыслей, она не заметила, как дворецкий, отворив двери, объявил:

— Баронесса фон Кифернвальд!

Присутствовавшие в малой гостиной дамы разом поднялись со своих мест, сделали почтительный книксен, и, не очень дружно, произнесли:

— Доброго здоровья вашей милости.

Представить, что кусать её начнут прямо сейчас и все четверо сразу, включая Ортвина, Милена уже не смогла. Наполнявшее девушку веселье хлынуло через край, заставив её, сначала прыснуть в ладошку, а потом неудержимо расхохотаться. Дамы смутились, приняв это на свой счёт, стали торопливо поправлять платья, причёски, драгоценности, чем вызвали новый приступ смеха. Впрочем, стоило "их милости" взглянуть на сервированный стол, веселье пропало само собой. Утро выдалось богатым на события, и, сейчас, Милена чувствовала, прямо-таки зверский аппетит.

— Умираю с голоду, — простонала она и решительно прервала процесс прихорашивания приглашённых на завтрак женщин: — Катарина! Хильда! Люси! Прекращайте это немедленно! С вами всё в порядке, и выглядите вы замечательно. Пойдёмте, скорее, за стол!

— Как будет угодно вашей милости, — ответила за всех самая старшая из приглашённых, вдова полковника Пфальца — Катарина — дама, уважаемая всеми без исключения офицерами гарнизона и большинством их жён. Хильда была женой управляющего поместьем и лично занималась поставками фруктов для дворцовой кухни. Люси — молодая женщина, ненамного старше хозяйки званого завтрака, была замужем за лесничим Генрихом. Именно её имя назвала сама Милена.

Повара постарались на славу. Хрустящие блинчики с вишнёвым мармеладом служили украшением стола недолго, горка из свежеиспечённых булочек превратилась сначала в холмик, а затем и вовсе исчезла. К варёным яйцам едва притронулись, а ветчина и сыр, хоть и убывали, лишь стараниями одной Катарины, заметно уменьшились в объёме. Хильда очень хвалила мёд, обильно сдабривая им всё, на что нацеливались её острые зубки, а не слишком привычная ко второму — господскому — завтраку Люси, отщипывала по одной ягоды от большой грозди винограда. Перепробовав всего понемногу, Милена предпочла бодрящий травяной чай молоку и подслащённому пиву, так понравившемуся всем трём приглашённым дамам без исключения. Этот напиток и помог завязать беседу, коснувшуюся сначала таких животрепещущих тем, как праздник урожая и ярмарка, новые фасоны платьев, присланные из Остгренца, а уж затем, плавно перешедшую к интересующим Милену вопросам.

— Ваша милость, должно быть, догадывается, — издалека начала Катарина, дождавшись паузы в разговоре, — что наше присутствие здесь связано с определённым поручением...

Ответом ей был едва уловимый кивок.

— ...выполнить его сеньор Трогот попросил меня, в присутствии двух незаинтересованных свидетелей.

— Стоп. Разве мог отец знать заранее, что ты будешь приглашена?

— Господин барон мудр, — улыбнулась Катарина, — он хорошо знает людей и легко может влиять на будущие события, помогая в принятии решения.

Теперь Милена поняла, что её затруднения с выбором кандидатур, были заранее предсказаны, подсказки заготовлены и в нужный момент, аккуратно и без нажима поданы, заменив её собственное мнение. "Мне уже исполнилось шестнадцать длинных сезонов, — с грустью подумала она, — но считать меня неразумным ребёнком, не перестали. Да, я послушная дочь, но, означает ли это отсутствие самостоятельности? Да, я не настолько проницательна, чтобы разглядеть истинные мотивы, движущие людьми, но, разве с этим качеством рождаются? Да, мне не хватает знаний и опыта, но разве можно получить их, послушно проглатывая заранее припасённую подачку?" Ощущение неловкости, которое она так ненавидела, стало потихоньку раздувать пока ещё слабый огонёк раздражения. На языке вертелись не вполне оформившиеся колкости, которые хотелось высказать вслух этим самодовольным кукловодам. Резко отставив от себя кружку с остывшим чаем, Милена уже собралась озвучить накопившиеся обиды, как вдруг её внимание привлекла Люси, которая скорчив уморительную гримасу, пыталась отгрызть кожицу у засахаренного яблока. Фрукт оказался упорным и не поддавался. Люси нахмурилась, неодобрительно фыркнула и повторила попытку. Похоже, что она переоценила свои возможности по поводу пива. Милена нашла взглядом стоявшего наготове лакея, кивком головы указала на жену лесничего, и несколько мгновений пыталась вспомнить, что же хотела сказать. Когда вспомнила, в очередной раз стало стыдно. "Бедняжка Люси и не догадывается, что не дала мне совершить глупость. Надо учиться владеть собой", — подумала она, и, вопросительно взглянув на Катарину, сказала:

— Так на чём мы остановились?

Катарина отхлебнула из своей кружки, едва уловимо скривила угол рта:

— Ваш чай тоже совсем остыл, не прикажете ли заварить свежий?

Сказано было дружелюбно и без всякого намёка на снисходительность. Стараясь загладить свой промах, Милена искренне улыбнулась и, глядя в глаза собеседнице, сказала:

— Разумеется. Для моих гостей только самое лучшее.

— Ой, спасибо! Как вкусно! — Это был возглас Люси, которой лакей подал тарелку с аккуратно нарезанными плодами.

Чай был обжигающе хорош. Катарина восторженно причмокивала губами, через каждые несколько глотков нахваливая напиток. Хильда, с видом знатока, объясняла, какие травки придают столь утончённый вкус, и советовала сдобрить настой мёдом. Удалось убедить Люси, что чай ей совсем не помешает, и, вскоре, к ней стала возвращаться ясность мысли. Милена осторожно тянула губами терпкую, чуть горьковатую жидкость с запахом полевых цветов, казавшуюся сейчас невообразимо вкусной и без всякого мёда.

Разговор возобновился легко, свернув сразу же на кулинарные рецепты и способы заготовки овощей. Теперь Катарине стоило усилий переключить собравшихся на нужную тему.

— Хватит, хватит про кабачки! Об этом можно поговорить и в следующий раз! Итак! В присутствии свидетелей я уполномочена заявить, что сеньор Трогот больше не намерен вступать в брак, и, не имея законно признанных потомков мужского пола, объявляет наследницей титула свою единственную дочь. — Произнесено было с чувством, но без подобострастия. Свидетели дружно вскочили со своих мест и восторженно захлопали в ладоши. Катарина искоса взглянула на аплодирующих и сдержанно улыбнулась. Милена стала гораздо лучше понимать её и догадалась, что заранее отрепетированное действие дало сбой.

— Вы, как будто и не удивлены?

— Не удивлена. Я всегда знала, что рано или поздно такое случится. Не скрою, я это представляла себе совсем по-другому.

— Разумеется! — Катарина засмеялась. — Торжественное объявление ещё впереди. Господин барон вернётся в сопровождении высокопоставленного лица, которое и засвидетельствует это важнейшее событие.

— Ой, а кто приедет? — Вмешалась Люси. — Неужели сам герцог? Вот бы посмотреть.

— Опомнись, Люси! — назидательным тоном произнесла Хильда. — Конечно же, сеньор Трогот уважаемый человек, достойный такой чести. Но, сама посуди — куда бы мы дели герцогскую свиту, которая превышает всё население нашего городка.

— Их действительно так много?

— Ещё бы! Ты помнишь, как твой муж устраивал охоту для сыновей графа Этьена?

— Помню. — Люси закатила глаза и покачала головой. — Приехало столько народа, что загонщикам в лесу было тесно.

— Так вот, свита герцога Гедеона гораздо больше. — Убедительно сказала Хильда, пресекая все попытки к дальнейшему развитию темы.

Милена вспомнила выражение лица священника и внезапно закончившуюся службу.

— А ещё кто-нибудь знает о намерениях господина барона? — Обратилась она к Катарине, и, не дожидаясь ответа, уточнила: — кроме Ортвина.

— Не уверена. У вас нет здесь ни одной родственницы, которая могла бы выполнить эту миссию... Поэтому сеньор Трогот возложил на меня почётную обязанность... Но, я никому... — Катарина заволновалась, и, впервые, в её глазах мелькнул испуг. — Вам бояться нечего. Единственная законная дочь ... Никаких претендентов...

— Подожди! Я не совсем поняла. Чего бояться?

— Как раз наоборот! Бояться нечего! У вас не соперников, претендующих на титул!

— Это я и так знаю. — Милена нахмурилась. — А если бы были, мне бы угрожала опасность?

Катарина ненадолго задумалась и ответила обстоятельно и подробно:

— Начну с того, что сеньор Трогот всегда серьёзно относился к традициям. В семьях аристократов, особенно многодетных, не принято громко распространяться о том, кто выбран в качестве наследника титула. Как правило, желающих всегда оказывается больше, чем один. И претенденты должны были доказать своё право на титул, убедив соперников отказаться от власти, или устранив их. Поэтому господин барон обещал вернуться сегодня, зная, что найдёт свою дочь живой и невредимой. А бывали случаи, когда сражения между наследниками длились по несколько дней, и самый сильный...

— Скорее уж самый жестокий, — вырвалось у Милены.

— Пусть так. И самый жестокий подчинял себе выживших.

— Это ужасно.

— Если каждому наследнику раздавать титулы и владения, страна рискует превратиться в лоскутное одеяло, где графства будут размером с пастбище, а сеньоров станет больше, чем крестьян.

— Я поняла. Мне не даёт покоя поведение отца Иакова...

— А что с ним не так? — Насторожилась Катарина.

— Преподобный, буквально оцепенел, узнав о внезапном отъезде отца. Поинтересовался, вернётся ли он в этот же день. Отменил богослужение.

— Вот как. — Задумчиво произнесла Катарина. Сложив ладони и прижав указательные пальцы к губам, она немного помолчала, уставившись в одну точку, и сказала: — Кажется, я догадалась. Преподобный не глуп. Он мог знать заранее, что сеньор Трогот намерен встретиться с какой-то важной персоной, но не догадывался по какому поводу. И когда, после разговора с вами понял, что эта самая персона посетит Кифернвальд...

Она сделала паузу, потом легонько хлопнула себя ладонью по лбу и сказала:

— Отменив службу, старый плут наверняка побежал приводить в порядок церковное хозяйство. А это значит, что, скорее всего, на церемонии будет присутствовать сам архиепископ.

Таверна "Кривой Дуб" была в числе самых первых городских строений, каковыми, помимо неё являлись: крепостная стена, казармы и башня многоугольной формы — донжон, положивший начало современному баронскому дворцу. Их архитектура разительно отличалась от прочих, строившихся в разные времена разными людьми и представлявших пёструю смесь стилей и направлений, когда-то считавшихся передовыми или просто модными. Кифернвальд никогда не испытывал недостатка в строительном камне — залежи слоистых горных пород, позволявших без особых затрат производить каменные блоки, разрабатывались, чуть ли не сразу за городскими воротами. Но первые здания строились совсем другими методами. Огромные каменные монолиты, без всяких следов обтёсывания и скрепления раствором, были с поразительной точностью подогнаны друг к другу. Камень был тот же — местный, но из таких пластов, какие никогда не использовались по причине их невероятной толщины.

Под самым потолком таверны, в длинной стене, была прорезана пара квадратных отверстий непонятного назначения. Слишком маленькие для окон, они совсем не годились для освещения. На первых этажах других зданий окна не предусматривались вовсе, а в донжоне не было и двери, находившейся на уровне второго. Стропила и перекрытия между этажами состояли из пропитанной неизвестным составом древесины, полностью лишённой способности гореть и впитывать влагу. Возможно, что и двери были сделаны соответствующим образом, но ни одна из них не сохранилась — период междоусобиц был долгим и город несколько раз переходил из рук в руки. Не сохранилась и оригинальная черепица, хотя, кто может вспомнить, имела ли она особенности? Никто толком не знал, когда и кем были возведены эти постройки, за долгие сезоны своего существования, обросшие большим количеством легенд, домыслов, а то и просто откровенных небылиц. Разумеется, первым номером в этом списке стояло, усердно поддерживаемое церковью, предположение, что эти строения были дарованы благочестивым людям милосердными Богами. На что скептики — а находились и таковые — взглянув на собор, интересовались: "Почему же он не похож на творение Богов"? Пастыри ответствовали, что Божества сами не могут строить себе храмов — это удел людей, обязанных быть верными завету Двуединого. И тут скептики задавали вопрос, всегда приводивший в бешенство любого священника: "Храм, значит, они сами строить не могут, а таверну получается, могут? И, может быть завет и состоит в том, чтобы вкусно поесть и хорошо выпить"? "Осквернили дом Божий нечестивцы и лишили его истинного предназначения", — сокрушались священники, не высказывая, однако никаких внятных предположений по поводу этого самого "истинного предназначения". Да и трудно представить себе, что здание, имеющее кухонное помещение с огромной печью, внушительных размеров погреб, большой зал на первом этаже и несколько изолированных комнат на втором, могло использоваться для других целей. Более того, зал на первом этаже обставлен столами и скамьями, вмещавшими по четыре человека в ряд. Мебель была сделана из того же самого камня и могла сдвигаться с места на место, но желающие тягать неподъёмную тяжесть находились не часто, поэтому расстановка столов никогда не менялась. Говорили, что ещё совсем недавно таверна была чем-то вроде офицерского клуба, пока её в этой роли не заменил ресторан при гостинице. С тех пор в "Кривом Дубе" стало собираться простонародье, а также солдаты и нижние чины. Одна из местных легенд гласила, что своё нынешнее название таверна получила по имени содержавшего её когда-то отставного майора по прозвищу Дуб. У широкоплечего здоровяка был недостаток, из-за которого он, собственно говоря, и вышел в отставку — отсутствие одного глаза, выбитого плетью во время отражения очередного набега демонов из Легиона Сатаны, добиравшихся, бывало и до городских ворот. Впрочем, ходили слухи, что название таверны менялось не так уж и редко, а в более ранние времена она называлась "Любвеобильная Гертруда".