Магиня для эмиссара

По пути к обители сестер Храма дала крюк, чтобы содрать объявление с доски на стене ратуши. Всё, место занято! И — если бывшему придет в голову меня разыскать, чтобы обсудить уместность размещения рыбьих голов по карманам парадного камзола, ни к чему облегчать ему жизнь.

Через пятьдесят минут я, держа в руках потертый саквояж, снова стучалась в черную дверь.

Глава 3

Нет ничего более деморализующего,

чем маленький, но постоянный заработок.

Э. Уилсон

— Раиндэлл лен Холт, — сообщил мне новый хозяин, едва впустив в прихожую. — Ваша комната на втором этаже, вторая справа. Основное правило: в кабинет без меня ни ногой! Если что-то нужно — дождитесь, пока я буду там, и спросите. Узнаю, что заходили самовольно — выгоню сразу. Второе: в доме живет моя бывшая кормилица — ньера Бетани. Она готовит и распоряжается хозяйством. К сожалению, последнее время у нее сдали глаза, потому я вас и нанял. Так вот — слушайтесь ее. В случае любого конфликта на улице окажетесь вы. Ясно?

Уж куда яснее.

Хотя то, что в доме есть еще одна женщина и то, что кухарить тут мне, похоже, не придется, было скорее поводом для оптимизма, чем наоборот. Я уже накомандовалась и нахозяйничалась на кухне по самое не хочу, мне хватит. Вопрос только один: если здесь распоряжается эта ньера Бетани, то что делаю я?

Пока Холт это барабанил, подчеркивая важность сказанного резкими движениями руки, мы двигались куда-то вглубь дома. Повернули — и оказались на большой кухне.

— Бетани! Ты тут?

Уж да. Тут не только старушку, а пару лошадей в упряжке потерять можно. Две печи с конфорками сверху, столы и буфеты вдоль стен, длинный стол посередине, десятки свисающих с крючьев под потолком сковород, кастрюль, поварешек... Вот куда все это в частном доме? С таким надо ресторацию открывать!

— Рени! — на удивление ясный голос раздался откуда-то из недр большого шкафа. — Пирожки будешь? С шелковицей, как ты любишь!

Вот в чем, в чем, но в любви к пирожкам с шелковицей ньера Холта я бы заподозрила в последнюю очередь. Представить, как он отчитывает какого-нибудь торговца, сдуру обвесившего его на пару сэстоунов, и тот стоит, вытянувшись по стойке смирно и испуганно кивает на каждое слово — это запросто. Вообразить, как архивариус со злобной гримасой перерезает кому-то глотку — пожалуйста. Но пирожки?

— Бетани, я помощницу привел. Зовут ньера Алессита. Оставляю ее тебе — сама объясни, что нужно, — прихватил с блюда пару пирожков, и коротко кивнув, повернулся к двери. — Да, ньера Алессита ждет ребенка, так что если приспичит опять сдвинуть большой шкаф, чтобы вытереть пыль, на ее помощь не рассчитывай! — и, уже откуда-то из коридора: — Вернусь к ужину!

Я еще растерянно хлопала глазами архивариусу вслед, когда совсем рядом раздалось:

— Ньера Алессита, значит? Ну, давай знакомиться. Я — ньера Бетани. Ну-ка повернись! Какой срок-то?

Наверное, ей было уже под шестьдесят. Крепкая, даже круглая, среднего роста, с аккуратным пучком на голове, в белом переднике поверх синего платья. На носу очки. Только толку от них было чуть — достаточно было один раз заглянуть в выцветшие голубые глаза, затянутые белесой пеленой, чтобы понять суть проблемы — помутнение кристаллика, сиречь катаракта.

И, похоже, не злая. Только уже через пару минут стало ясно, почему ньер Холт подозрительно спросил, не болтаю ли я, причислив говорливость к вредным привычкам наравне с выпивкой. Я не имела шанса вставить ни слова, зато за первые же три минуты успела узнать, что ньера Бетани одобряет длинные косы, но порицает нравы современных легкомысленных девиц, которые заводят детей, не имея надежного мужского плеча рядом.

Наконец, мне предложили пирожок — я не стала отказываться — дали час на обустройство и велели быть тут, на кухне, как справлюсь.

Уф!

Выбравшись назад в прихожую, подхватила свой саквояж и потопала искать лестницу на второй этаж. В комнату Синей бороды, именуемую кабинетом, я твердо решила не соваться.

К вечеру я уже относительно представляла, что меня ждет.

Вставать полагалось полвосьмого. Ложиться, соответственно, в десять вечера. Как можно дрыхнуть по десять часов, я не очень понимала, но решила, что найду, чем себя занять. Например, стану вязать приданое дочке. Или читать конспекты.

Дом был не так велик, как померещилось при первом знакомстве. Зато был почему-то Г-образным, что поначалу приводило к проблемам с ориентированием. Идешь-идешь по прямой, и вдруг бац — перед носом стенка!

Выделенная мне комната оказалась лучше, чем я рассчитывала. Два окна на закат, в сторону моря, кровать с простынями тонкого полотна чуть не в три раза шире монастырской и — самое замечательное! — собственная ванная комната. Похоже, мне отдали одну из бывших гостевых.

Пахать на мне, как я опасалась после знакомства со списком вакансий на стене ратуши, никто не собирался. Для начала ньера Бетани выдала кипу толстых тетрадей, куда записывала траты:

— Сама уж не вижу, что пишу. Проверь-ка!

Открыв, я поняла, что тоже не вижу, что пишет ньера Бетани. Ибо, похоже, достойная женщина не всегда вспоминала о том, что перо полагается макать в чернильницу. М-да, и что делать будем?

Изложила проблему. Посовещавшись — я с инициативами не лезла, но осторожно предлагала возможные решения — договорились поступить следующим образом: заводим новую тетрадь, заносим туда имеющуюся наличность, проводим инвентаризацию продуктов и хозяйственных принадлежностей, составляем список потребных закупок.

Еще в перечень первоочередных дел занесли то, с чем ньера Бетани не справлялась из-за слабости зрения: мытье окон и всего стеклянного в доме, включая подвески люстр, а также инвентаризацию хозяйского гардероба.

Первым же вечером после ужина архивариус щелкнул пальцами:

— Ньера Алессита, следуйте за мной, есть разговор.

Мы пришли в ту же комнату, где беседовали в первый раз.

— Как зовут вашего мужа?

— Бывшего мужа. Мы официально разведены, — напряглась я. — Его имя — Андреас лен Тинтарис.

— Ясно. Я верно понимаю, что вы не желаете с ним встречаться?

— Верно.

— У него могут быть к вам претензии имущественного толка?

Интересно, зачем он все это спрашивает. Хочет знать, кого пустил в дом? Его право.

— Вряд ли. Он потратил на покупку дома, в котором живет, наследство моей матери. Я забрала со стола бронзовое пресс-папье и сдала в ломбард: полученных денег как раз хватило, чтобы оплатить расторжение брака. Поскольку мамины деньги мне не вернуть, считаю это взаимозачетом.

Брюнет покачал головой. Прищурился:

— А вы сильнее, чем кажетесь на первый взгляд. Интересно...

Похоже, архивариус узрел во мне какую-то загадку. Ну что же, взаимно. Я, например, никак не могла понять, сколько моему хозяину лет. От двадцати пяти до тридцати пяти — а сколько именно, фиг знает. А еще он был слишком резким — как-то не так я представляла себе возящихся с кипами старых бумаг посреди уставленных древними фолиантами стеллажей архивариусов. Правильный архивариус — такой солидный неторопливый седой дядечка в очках и синих сатиновых налокотниках — чтобы локти на камзоле не протирать. И носить должен башмаки с большими пряжками, а не сапоги до колен. А этот? Совсем не такой.

— Ваш бывший начал вас искать. Хотите, чтобы нашел? Можно не сразу — пусть побеспокоится, понервничает — потом больше радость будет.

Задумалась. Еще три дня назад я обмирала и таяла от одного взгляда Андреаса. Куда же все так быстро подевалось? Я так резко разлюбила или просто обиделась? Как отрезало.

— Нет.

— Могу пустить слух, что вы уехали из Салерано. Хотите?

— Да.

Хлопнул ладонью по столу:

— Договорились.

Странный какой-то архивариус.

Или я разбираюсь в архивариусах как в мужьях?

Все же слова о том, что Андреас пытается меня разыскать, встревожили. В первый же поход на рынок с ньерой Бет — так разрешила себя называть домоправительница — я прикупила басмы и перекрасила волосы в черный цвет. Среди местных уроженок две трети были брюнетками, так что маскировка казалось удачной. Вечером Холт фыркнул:

— Каштановый шел вам больше.

Пусть скажет спасибо, что кожу грецким орехом темнить не стала — в какой-то момент эта явно больная мысль посетила голову.

Тете и Виаланте я пока ничего сообщать о себе не стала. А вот наставнику отписала с нового адреса, сухо перечислив все, что произошло.

Дела потихоньку шли на лад. Я привела — насколько удалось — в порядок тетради с хозяйственными расходами. Смысла в том, на мой взгляд, не было никакого. Кроме одного — теперь я была осведомлена, сколько платит Холт за десяток кусков лавандового мыла, а сколько — за дрова. Фыркнула — у меня выходило процентов на двадцать дешевле.

Потом перетерла окна. Кроме кабинета на первом этаже. Двери туда я обходила по дуге. Чтобы ни-ни. Один раз свидетелем моего маневра стал незамеченный Холт, довольно фыркнувший мне в спину. Кстати, ровно через неделю после прибытия хозяин выдал мне на руки десять серебряных соленов. Много! Я и не ждала...

— Вы не торговались, не трепали мне нервы и не тратили время. Кормилица вами пока довольна.

И замолчал.

В припадке благодарности я поинтересовалась, не могу ли быть полезной чем-то еще?

Холт не ответил.

И заговорил сам ровно неделю спустя, отдавая мне в руки пришедшее от учителя письмо:

— Значит, вы сказали правду, и действительно состоите с Расселом лен Дилэнси в переписке. Что же, это солидная рекомендация. Возможно, вы могли бы мне кое в чем пригодиться.

Ну, возня с бумажками всяко лучше, чем потрошение сырой колючей и вонючей рыбы. К тому же за это мне платят!

С того дня Холт стал озадачивать меня работой — давал ежедневно на переписку три-четыре документа. В основном — грузовые декларации каких-то судов. Я послушно округлыми буквами выписывала колонками ящики, кипы, тюки, бочки, вязанки, меры и остальное, в чем измерялись грузы. Занимала эта деятельность два-три часа в день. Закончив, пересчитывала строки в подлиннике и своей копии, чтобы знать, что ничего не пропустила. Только непонятно, зачем эта ерунда архивариусу?

Иногда встречались незнакомые слова. Любопытствуя, я заглядывала в справочник. Ага, оказывается, бисквит возят в ящиках, потому что это не только пирожные, но и сорт фарфора. А кашемир — такая шерсть... Забавно — расширяю кругозор, а мне же еще и деньги дают!

До конца испытательного месяца оставалось немного, когда мне показалось, что я нашла в бумагах несуразицу. Названия судов повторялись, а за некоторыми, имена которых мне особенно нравились — например "Удачливая чайка" или "Жемчужная русалка" — я даже следила и радовалась, читая об их очередном удачном рейсе. А тут я смотрела на чайкины бумаги, и получалась ерунда — либо это не та чайка, либо она внезапно раздулась до размеров целого альбатроса — ни из одного прежнего похода она столько на себе не припирала. Промолчать или спросить?

Думала до вечера.

А вечером Холт прищурился на меня сам, забавно пошевелил кончиком длинного носа и изрек:

— Ньера, кончайте ерзать и изложите вашу проблему.

Ладно. Вряд ли меня сразу за выгонят за любопытство?

— На "Удачливую чайку" не могло влезть двести бочек масла и столько же тюков кашемира. Обычно она возила грузы, в полтора раза меньшие по объему.

Взгляд серых глаз стал острым:

— Ну-ка, покажите!

Принесла бумагу и по памяти перечислила содержание прошлых деклараций. И, видя его интерес, сказала, что думала:

— Если я не ошиблась, то тут что-то незаконное. Не контрабанда — какой смысл платить пошлину с товара, который можно ввезти просто так? Я думаю, сам груз получен нечестным путем, но можно его обелить, если декларировать как легально привезенный откуда-то издалека и уплатить пошлину.

— Да, с контрабандой у нас строго. А вот пиратство никто не отменял, — кивнул Холт. И в первый раз за все время мне улыбнулся: — Хвалю, ньера. Продолжайте в том же духе. Внимательность будет поощряться.

Обдумав за ночь порядок действий, утром я засела за составление сводной таблицы для каждого судна, с которым сталкивалась. Объем, грузоподъемность — кажется, это называется тоннажем, среднее время рейса. Последнее я решила вписать, потому что если вдруг окажется, что кто-то шибко резвый сплавал к островам южной Физанты за пряностями трижды за тот же срок, за который другие еле успевают обернуться один раз — это уже повод считать, что дело нечисто.

Задумалась — как поступить с датами рейсов? Писать все подряд в порядке поступления документов — значит превратить данные в нечитаемую кашу. Почесала нос, немного поразмышляла. И решила сделать слева колонку по годам — на каждый пять-шесть строк хватит — они же плавают, а не летают!

После завтрака показала разлинованный гроссбух Холту. Тот молча кивнул, кинул: "Ждите" — и через пять минут приволок мне здоровенную коробку, полную грузовых деклараций.

М-да, это займет меня надолго...

Холт, взглянув на мое лицо, фыркнул и вышел из комнаты.

Позаимствовав у тетушки Бет большую корзину — для обработанных документов — принялась за дело. Часа через три почувствовала, что поясницу ломит нестерпимо, а ног не чувствую — затекли. Отложила тетрадь, заглянула в корзину — посмотрела на скудные плоды трудов праведных, вздохнула. Запрокинув голову, потянулась — чем бы полезным заняться для разминки? Взгляд уткнулся в пыльную люстру с мутными подвесками, тускло отсвечивающую надо мной на высоте семи локтей...

Идиотка! Не только ноги, но и мозги отсидела! Вот каким местом надо было думать, чтобы приволочь высокую стремянку, таз с тряпкой и полезть наводить чистоту под потолок? Остатков соображения хватило на то, чтобы убрать бумаги куда подальше — переложить в стоящее в углу кресло. И ведь уже на первой ступени лестницы пошатнулась — голова закружилась. И ребенок толкнулся, как предупреждал. Но я — нет предела ослиному упрямству и бабской дурости! — только выругалась, что живот и длинный подол мешают видеть, куда ногу ставишь, и полезла наверх. Как же — семь ступенек — это сущая ерунда! Раньше я и не в такие места лазила! Зато как люстра засияет!

А дальше случилось то, что обычно случается с планами безмозглых кретинок — всё пошло наперекосяк. При первом же прикосновении тряпки с люстры мне на голову посыпались пыль и комья паутины, да так, что я отчаянно зачихала. Попытка протереть что-то одной рукой немедленно вызвала качание всей конструкции. А вторая у меня — вот незадача! — была занята тазом, который я держала, уперев в бедро.

И что дальше? Люстра звенит, меня шатает, таз кренится... и тут от двери послышался голос Холта:

— Что здесь происходит?

Попытка обернуться стала роковой — я потеряла равновесие. Первым улетел вниз и грохнулся об пол таз. Потом повело стремянку с махающей на ней, как курица на взлете, верхними конечностями мной. Повело, перекосило, накренило... и мы полетели... Я даже заорать с перепуга не успела — просто онемела от ужаса, от мысли, что упав, потеряю дочку — ведь двадцать шесть недель — это слишком рано! Попыталась сгруппироваться, чтобы приземлиться на бок, как-то прикрыть живот... и тут меня поймали. На руки. Мягко.