— Вы поторопились. Моих воинов почти столько же, сколько вас, а сейчас едва ли не больше. И все они македоняне. И права избирать царя у них никто не может отнять. А вы попытались.

Мелеагр и Аттал опустили головы, Кратер дёрнул щекой.

— Ты позволишь высказаться нам, Антипатр? — поинтересовался Эвмен.

— Говори, — согласно кивнул наместник.

— Мне, действительно, неизвестно, почему Парменион решился дать бой, но он вовсе не забыл вашу дружбу. Не дадут соврать: он невыносимо мучился в последние дни, словно на плечи возложили ещё лет тридцать, к без того немалой ноше. Он пребывал, словно во сне, глядел отстранённо, а приказы отдавал чужим голосом.

— Голосом Филоты, — добавил Кратер.

— Так всем заправлял Филота? — спросил Полиперхонт, — и вы ему подчинялись?

— Командовал Парменион, — резко ответил Кратер.

— Я не знаю, что случилось с нами там, в Троаде, — мрачно проговорил Асандр, — мы все поддались его красноречию. Я имею в виду племянника.

— Большинство поддалось, — покосился на Асандра Эвмен.

Тот не заметил уточнения. Или сделал вид, что не заметил.

— Филота убедил всех, что ты, Антипатр, примешь сторону сына Аэропа, — сказал Мелеагр, покосившись на Линкестийца. Тот поджал губы, но ничего не сказал.

— Он говорил с каждым по отдельности, — буркнул Аттал, глядя в сторону, — и убеждал, убеждал бесконечно, когда Парменион его не слышал, что старик растерян, он верит в дружбу Антипатра и будет обманут. Надо ударить первыми, не соглашаться ни на какие переговоры, ибо линкестийцы, дети предательства, уже опутали своими сетями наместника по рукам и ногам...

— Как смеешь ты, собака! — вскричал Линкестиец, подавшись вперёд, — поносить меня гнусной ложью?! Меня, кто первым назвал Александра царём!

— Чтобы спасти свою шкуру, — процедил Кратер.

— Что?! — Линкестиец побледнел, его рука шарила у пояса в поисках рукояти меча, но никто, ни пленники, ни судьи, не вошёл в этот шатёр при оружии.

— Остыньте! — повысил голос Антипатр и повернулся к кардийцу, — говори, Эвмен.

— Что тебе ещё сказать, Антипатр? Тут уже всё сказали. В войске разброд и шатание. Вернулись не все. Лично я всюду чужой. Буду с тем, чья власть поимеет хоть толику законности.

— А моя власть, по-твоему, не законна?

— К чему оправдания, — заявил Кратер, — судит всегда победитель и только он прав в итоге. Давай уже покончим с этим, Антипатр, я очень устал и хочу спать. В Аиде мне это точно дадут сделать.

— Я уже говорил вам, что не намерен никого судить, все уже наказаны сполна. Вы поторопились дважды, ибо не пресеклась кровь Филиппа!

— Как?! — вскинул голову Кратер.

Мелеагр и Аттал недоуменно вытаращили глаза, Асандр дёрнулся, как от пощёчины и внезапно побледнел. Эвмен застыл неподвижно, невидящим взором изучая пустоту, а потом вдруг со свистом втянул воздух, сквозь сжатые зубы, и схватился за голову.

— Клеопатра беременна, — тихо произнёс кардиец.

— Что? — повернулся к нему Кратер.

— Ты знал? — удивился Антипатр.

— Я догадался. Другой возможности нет.

— Это правда, — подтвердил Антипатр, — Клеопатра, дочь Филиппа носит под сердцем ребёнка. Внука нашего великого царя!

— А если будет девочка? — спросил Эвмен.

— Тогда мы вернёмся к выбору войска, — ответил Полиперхонт.

— Если же мальчик, — с жаром продолжил Антипатр, — я первым принесу к его колыбели свой меч и буду при нём неотступно, пока он, возмужав, не освободит вернейшего из своих подданных от обязанностей регента. Вверяете ли вы мне эту ношу?

Антипатр вопросительно взглянул на Асандра: младший брат Пармениона немногим уступал наместнику возрастом и по праву должен был высказаться первым.

— Ты старейший среди нас, — медленно сказал Асандр, — ты назначен самим царём, только он может сместить тебя.

— Мы с тобой, Антипатр, — горячо заявил Аттал.

— С тобой... — выдохнул Кратер.

— У меня нет желания становиться изменником снова, — заявил Мелеагр, — поганое занятие. Я присягаю тебе, Антипатр.

— Какой срок у царицы? — спросил Эвмен.

— Осталось ждать два месяца.

— Подождём. И я клянусь в верности тебе, регент, — сказал Эвмен.

"Как же мы были слепы. Как я был чудовищно слеп... Ведь ничто не скрывалось, письма, разговоры. Кому какое дело, что творится в захолустном Эпире, этом медвежьем углу... Все устремились на восток, клацая зубами, истекая слюной по лакомой добыче. Поистине, когда боги хотят наказать — они лишают разума"...

На следующее утро Антипатр собрал всех воинов, "своих" и "чужих", у погребального костра друга.

Неандр, Медон и Андроклид стояли в первых рядах. Рука декадарха висела перед грудью на шейной лямке. Вечером опытный врач, выбросив обломки неандрова копья, заново зажал её в лубки и перебинтовал. Андроклид поглаживал руку и крутил головой, высматривая знакомцев среди тех, кто уходил с Александром. Вид у них был особенно замученный, но и антипатровы воины свежестью лиц не слишком выделялись.

Антипатр взошёл на помост, сколоченный на скорую руку и, видя гнетущую тревогу, смятение людей, без долгих предисловий объявил воинам новость и попросил поддержать "решение совета".

Македоняне притихли, а едва наместник закончил речь, вообще потеряли дар речи. Воцарилась мёртвая тишина. Каждый пытался осмыслить невероятное. Наконец чей-то голос негромко произнёс:

— Так как же это?.. Зря кровь проливали?..

Раздался всхлип.

Андроклид повернулся к Неандру, открыл рот, собираясь что-то сказать, но так и не смог: ком в горле перехватил дыхание.

— А Ламах-то... — прошептал Медон.

Один из воинов сел на землю, обхватил голову руками и глухо застонал, покачиваясь.

— Слава царице Клеопатре, — негромко сказал кто-то в первом ряду, неподалёку от Андроклида.

— Слава... — пробормотал декадарх, вскинул голову и крикнул, — слава!

"Это судьба, она сильнее всех. Такой выпал жребий и не стоит роптать. Слава!"

— Слава внуку Филиппа! — закричали сзади, не допуская и мысли, что может быть иначе.

— Слава Клеопатре!

Македоняне, ещё вчера сражавшиеся друг с другом, а теперь стоявшие в общей толпе, все вперемешку, закричали разом. Славили и Олимпиаду, и Антипатра. Славили Филиппа, Геракла, прародителя Аргеадов. Перечисляли всех богов, состязаясь в витиеватости здравниц. Они сошли с ума, обнимались, орали, пускались в пляс. Огромное напряжение последних дней всесокрушающей лавиной неслось вниз в пропасть отчаяния. Можно снова жить и радоваться жизни. У них будет царь, законный, не самозваный. У них есть будущее.

Циклоп

Лампсак. Несколькими днями ранее

— Ну, как он?

— Гораздо лучше, похоже, для жизни уже нет опасности. Жар спал.

— А глаз?

— Правый?

— Да.

— Что ему сделается? Удар же пришёлся слева. Но повязку пришлось наложить так, что и правый сейчас закрыт.

Птолемей вздохнул.

— Значит, он думает, что полностью ослеп?

— Боюсь, что так. Я говорил ему, что это не так, но он меня не слушает.

— Не удивительно. Он очень боится слепоты. Потеря второго глаза просто убила бы его. Та стрела, под Перинфом, которая сделала его похожим на царя Филиппа, изрядно испортила Антигону характер. Я помню, как кто-то из молодых обозвал его Циклопом, так еле отбили дурня, а то бы ему хана. Рука у Антигона, что молот.

Тёзка покойного царя, врач Филипп-акарнанец лишь покачал головой.

— Царю Филиппу увечье не мешало быть первым среди мужей. Он и одним глазом видел больше, чем иные двумя.

— Кроме глаза он тебя о чём-нибудь спрашивал? — поинтересовался Птолемей.

— Он только и делает, что спрашивает. Сначала в бреду кричал, сражался с персами, потом пришёл в себя и стал спрашивать. Правда, вопросы не отличаются разнообразием. Его интересовало собственное местонахождение. Хотел узнать, куда направился царь. Он уверен, что войско ушло вперёд, а его оставили гнить среди раненых. Рвётся к Александру, порывается снять бинты, хоть вяжи его. Грозится мне руки вырвать. Сейчас уже поутих немного, ослаб.

— Ты ему...

— Не сказал. Он даже не спросил, кто победил.

Птолемей горько усмехнулся.

— На этот вопрос легко ответить правду. Можно мне к нему?

— Сейчас, да, — врач улыбнулся, — ты чрезвычайно деликатен, Птолемей. Селевк и Леоннат состязались в измышлении страшных кар на мою голову, если я не впущу их.

— Не сердись на них, Филипп, — сказал Птолемей, — все мы сейчас не в себе.

Внутри прохладно, просторно и уютно — акарнанец умело подбирал покои для пациентов. В Лампсаке Птолемей занял пустующий дом Мемнона-родосца, что бился на стороне персов при Гранике во главе греческих наёмников. "Вольный" Лампсак уже больше ста лет управлялся эллинами, которым время от времени его дарили персидские цари. Последний раз город был подарен ныне покойным Артаксерксом Охом именно Мемнону, но родосец бежал из своих владений ещё два года назад, когда передовые части македонян под командованием Пармениона, заняли всю Троаду в ожидании высадки основных сил сначала царя Филиппа, а затем Александра.

Птолемей впервые переступил порог эллинского дома в Азии и с любопытством его осматривал, пытаясь найти присутствие чего-нибудь варварского. Нашел довольно быстро: в одной из комнат пол застлан коврами, ими же завешены стены, а из мебели лишь низкий столик посередине. На столике стояла серебряная посуда непривычного вида. Судя по всему, комната предназначалась для приёма гостей-персов. Ей уже давно не пользовались, но рабы, оставшиеся в доме, исправно протирали здесь пыль, выколачивали ковры. А в остальном — дом, как дом. Не отличить от жилища какого-нибудь богатея в тех же Афинах. Вот и верь тому, что эллины-ионийцы живут под пятой персидского царя в страшном угнетении, лишённые возможности вести привычный образ жизни.

Комната, которую врач подобрал для раненого, выходила, как и прочие, в перистиль, внутренний дворик, но в отличие от большинства других помещений она закрывалась не занавеской, а деревянной дверью. Хорошо смазанные бронзовые петли позволили Птолемею войти совершенно бесшумно, однако он не остался незамеченным: возникший сквозняк заставил человека, лежавшего на постели, установленной изголовьем под маленьким окном с полуоткрытыми ставнями, повернуть к вошедшему лицо. Он не мог видеть Птолемея: глаза скрыты под белой повязкой, закрывавшей всю верхнюю часть лица.

— Это ты, Филипп? — спросил раненый, повернув голову.

Правая сторона его лица, украшенная тёмной десятидневной щетиной, почти уже бородой, резко контрастировала с левой. Борода росла неровно: у подбородка гуще, реже на щеках.

Тонкое пёстрое покрывало не скрывало лишь мощных рук и плеч, ширина которых оставляла позади совсем не хилого Лагида. Ширококостный мощный муж, ростом превосходил Птолемея на целую голову. Впрочем, сейчас, когда он лежал, это сложно оценить.

— Радуйся, Антигон, — негромко поприветствовал его Лагид, — хвала богам, я вижу тебя живым и почти здоровым.

— Птолемей, — узнал голос Антигон, — а ты что здесь делаешь? Тоже был ранен?

— Нет, боги хранили.

— Зачем же царь оставил тебя в Лампсаке?

Лагид ответил не сразу. Отыскал глазами стул в углу комнаты и подставил его к постели.

— Не будешь против, если я сяду?

— Ты уже сел. Птолемей, помоги мне снять повязку. Этот акарнанец как-то хитро завязал её, не могу нащупать узел, а просто стянуть не получается.

— Филипп запретил. Ещё рано, Антигон, успокойся. На всё воля Зевса. Твой правый глаз цел. Ты не слепой. Удар вышел скользящий. Слева по черепу топором. Филипп говорит, было много крови. Ремешок шлема тебя подвёл, лопнул. Рана такая, что Филиппу пришлось наложить повязку, закрыв правый глаз. Но с ним всё в порядке, не веришь акарнанцу — мне-то хоть поверь.

Антигон, сжав зубы, глухо застонал.

— Какое-то проклятье на мне... Что ни рана — в голову. В первом же бою похода... Что же теперь? Царь отошлёт меня обратно?

— Не отошлёт, — негромко проговорил Птолемей, — царь мёртв.

— Что?! Ты лжёшь! — раненный попытался сесть, но, не справившись, без сил рухнул на подушки.

— Нет. Произошла катастрофа, Антигон. Царь мёртв, пал от руки Спифридата, лидийского сатрапа.

— Как?!

— Убит ударом в спину. Клит не успел. Никто не успел. Царь слишком сильно вырвался вперёд и варвары его окружили. Нас оттеснили было, и мы не смогли защитить царя.

— О, боги... — потрясённо прошептал Антигон, — а тело Александра?

— Тело отбили. Клит и Гефестион. Варвары не успели надругаться над ним.

— Боги... Мы разбиты?

— Нет. Хотя варвары изрядно воодушевились. Наше крыло дрогнуло, но смерть Александра видели немногие. Я надел его шлем и натиск удалось восстановить. Конница погнала персов, а фаланга закончила дело, там никто до самого конца сражения и не узнал о том, что царя уже нет. Твои эллины тоже стойко сражались, жаль ты не видел всего. Персы бежали, а против нас остался только Мемнон со своими наёмниками. Мы перебили их всех. Почти всех — сам Мемнон тоже смог скрыться.

— И что же теперь? — Антигон стиснул край покрывала с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Теперь... Не знаю, никто не знает. Над полем вой стоял — по Филиппу не так убивались. Что там потом началось... Хаос, Антигон. Всех трясло, как в ознобе. Клит сошёл с ума, волосы рвал, метался с пеной у рта, все вокруг шарахались. А потом бросился на меч. Никто и не пытался ему помешать. Стояли поодаль и смотрели. Как во сне, я даже ущипнул себя пару раз. Не проснулся.

— Что было дальше? — голос Антигона предательски дрогнул.

Пятидесятилетний стратег и прежде не отличался суровой невозмутимостью, свойственной воинам его возраста и положения. Он всегда находился во власти чувств, радовался и горевал на разрыв сердца. Два года назад, когда родился его поздний, обожаемый сын Деметрий, немолодой уже полководец закатил невиданный пир, едва не спустив на него всё своё состояние. Молодёжь посмеивалась, а вот теперь, когда мир перевернулся, испуганно жалась к старшему, хоть он сейчас и беспомощен, как слепой котёнок.

— Дальше успокоились, как смогли, и стали думать. Ох, не зря Антипатр с Парменионом уговаривали царя жениться, чуть не на коленях перед ним стояли. Ни в какую. Как знали... Что дальше, Антигон? Наследника нет, вот что дальше.

— А что Арридей?

— Ты бы хотел такого царя, как Арридей? Послушный, добрый, мухи не обидит... Сидел бы на троне с отсутствующим взглядом и интересовался бы только сластями и игрушками. В двадцать с лишним лет...

— Нет.

— Вот и другие... не захотели, чтобы кто-то правил втихую от его имени. Мы нашли беднягу в шатре. Он, очевидно, всё понял в последний момент, словно боги ему перед смертью вернули разум. Пытался бежать, но куда такой убежит... Кинжал, в его спине торчавший, никто не опознал. Не нашли убийцу, да, по правде, и не искали. Кое-кто вспомнил по Линкестийца, но того и след уже простыл. Небось, к тестю своему сбежал, когда увидел, как с претендентами на трон иной раз поступают. Да никто бы его не поддержал, не верю я в то, что за линкестийцев многие стояли. Сыновья Аэропа сами о себе эти слухи распространяли, за что и поплатились, дураки.