— Не нравиться мне всё это, — сказал сам себе.
Треск, сноп искр и пламени взметнулся в сереющее небо. Крыша горящего сельпо рухнула.
Перевёл доспех в режим мимикрии, побежал к сараям, не используя потребляющий энергию экзоусилитель.
Звук. Странный звук. И маленький тепловой отпечаток. И едва слышимое сердцебиение. Заворот на 45 градусов, бегу на источник звука.
Младенец. Сосёт грудь. А мамка его — уже давно остыла, Басин тепловизор не обманешь. Сердце моё сжалось. Остекляневшие глаза смотрят перед собой. Убита в спину. Бежала, закрывала ребёнка. К груди прижимала, чтобы не пищал. Умерла не сразу — лёгкие пробиты и крестец разбит пулей. Поэтому не пошли "контролить" — она рухнула, как падают мгновенно убитые. А значит, что стрелявший имел большой опят убийств — не раз видел как падают раненные, а как падают — уже мёртвые. Но, не имел дисциплины, потому — не проверил, поленился. Закоренелый каратель.
У меня потемнело в глазах. Я догадался, почему горел сельский магазин. Не грабёж они скрывали. В магазине — все сельчане.
— Громозека, найди их, — тихо попросил я пустоту перед собой.
— Ищу... — он хотел что-то ещё сказать, но запнулся. Он так и не появился передо мной.
— Выставить боевое охранение. Противник покинул населенный пункт. Сделал своё чёрное дело и свалил. Тащите воду, будем людей тушить и хоронить.
— Чё? Как? — разные удивлённые возгласы.
Я подобрал ребёнка. Мальчик. От полугода до года, судя по размерам и весу. Я уже забыл, как это у меня было с сыном. Не ходит — значит, нет года. Подобрал вместе с матерью, оторвав его от груди. И тут же тишину разорвал надрывный детский крик.
— Плачь, малыш, плачь. За всех нас поплачь. За тех, кто не может уже больше, — услышал я эхом слова Громозеки. Почему эхом? Потому что он озвучил мою мысль.
Весёлые и пьяные каратели, шатаясь, брели по дороге. Настроение у них было великолепным. Операция оказалась очень лёгкой и приятной. Нашли двух бежавших красных, что скрывали эти москали, вздёрнули, потом развлеклись с местными девками. По очереди. Пока одни выпытывали у стариков — куда они попрятали припасы и ценности, другие "пытали" баб. А потом всех согнали в опустошённый сарай магазина и подпалили. Как они кричали, умоляли! Умора!
Каратели не ждали угрозы. Их оружие валялось на телегах, заваленных хабаром. Лишь немногие, для которых оружие стало — неотъемлемой частью, как штаны, тащили свои винтовки. И не зря.
Автоматно-пулемётный шквальный огонь сразу положил большею часть карателей в дорожную пыль мертвыми. Те самые, не расстающиеся с оружием, при первых же звуках, метнувшиеся к деревьям, поэтому большей частью и выжили. И теперь пытались отстреливаться. Но, неведомый противник стрелял непонятно откуда, казалось — отовсюду. И очень метко. Пули гулко впивались в древесные стволы, свистели над головами. Один за другим утыкались лицами в пожухлую траву каратели.
А потом прилетели гранаты. Звонкие взрывы, скупые выстрелы в ответ.
И только тогда немногочисленные выжившие каратели увидели своих противников. Парами, перебегая от укрытия к укрытию, рывками, не давая поймать себя в прицел, прикрывая друг друга, на любое шевеление посылая очередь из малогабаритных ручных пулемётов. Сколько их было — не понятно. Не более двоих за раз. Но сколько их там, в лесу? А у страха глаза — гипертрофированные.
Один за другим каратели отбрасывали прочь оружие и поднимали руки.
Я "проявился" только тогда, когда пленных согнали в кучу. Ха, я уже стал привыкать к вытаращенным в ужасе глазам.
Громозека подтвердил, что никто не смог сбежать.
— Ну, поговорим? — спросил я у карателя, что поднял руки одним из последних.
— Трохи не разумею, — ответил он.
Я вздохнул.
— Вот, всегда так! Как отвечать надо за свои грехи — так они "не разумеют".
Струя липкого пламени сорвалась с моей руки и окатила карателя. Душераздирающий визг потряс изжёванные пулями и осколками деревья.
— Ты тоже — не разумеешь? — спросил я следующего, протягивая к нему руку с маленьким язычком пламени.
Тот икнул, закатил глаза и забился в судороге. Его штаны стремительно темнели от пояса к сапогам. Во, блин, а этот — припадочный.
— Не надо! Я всё скажу! — завизжал следующий.
"Дурака" увезли в город на единственном автотранспорте, что был у карателей. Он сразу же "стал сотрудничать" и успел заинтересовать командира карателей — проштрафившегося за что-то настоящего немца. Вот так вот — командование этими выблюдками даже немцы считают наказанием. После отбытия немца с нашим "дураком" каратели и пошли в разнос.
Хотя, о чём я? Год назад людей в амбаре жгли не каратели, чему я был свидетелем, а самые, что ни на есть — немцы.
— Сугроб, давай сюда своих нациков, — крикнул я голосом. Специально.
Атаку проводили "анархисты". При моей пулемётной поддержке. Воздержался я от применения "хохлов".
Выстроил их напротив стоящих на коленях карателей.
И заставил карателей рассказать о своих "подвигах". А потом выступил в роли педагога:
— Вот, мужики, посмотрите на "легендарных" бандеровцев. Про них вам сказки пели всю вашу недолгую жизнь. Героев из них лепили. А ведь это — просто ублюдки. Мародёры, разбойники, убийцы и насильники. Посмотрите на них. Вы носили на себе их символику, вы кричали их лозунги, вы хотели быть похожими на них. Смотрите. Вы хотели быть ими. Вы хотели стать такими же, как они. Вы думали, что они с красными воевали? Нет. У красных — они регулярно отсасывали. Они только для террора гражданских — и были пригодны. Не к бою, ни к подвигу — они не пригодны. Только насиловать, грабить, убивать, жечь. Смотрите. И примите решение. Если вы люди — вы встанете с нами — плечом к плечу. Если вы — нелюди — не место вам рядом с нами. И неизбежное произойдёт — вы окажитесь на коленях перед палачами. Сейчас или позже — не суть. Решайте. Да, кстати — казнь этих выродков — тоже ваша обязанность. Вы — запятнали себя их символикой — вам и расплачиваться. Дурак — всегда платит за всё.
— А не слишком?
— Чтобы они сбежали за океан и оттуда проповедовали свою ересь неокрепшим мозгам детишек? Гниль надо выжигать огнём. И в себе — тоже. Я тебя понимаю, Сугроб. Мы, русские, жалостливы к побеждённым. Но, пора бы и различать — врага от гнилого паразита. Враг завтра — может стать другом. Гнида станет только вошью. Кровососущим паразитом. Добрый дедушка Сталин им дал шанс в вашей истории. Чем закончилось? Мне ли тебе напоминать? Не из-за этого ли на твоей родной земле брат брата режет?
— Что будем с пленным? Город штурмовать — глупо, — спросил Бредень. Ему тут — полегчало. Бася тут "раскололся" что можно медблок снять с комплекса и использовать автономно. Вот я и поделился медикаментами "прекрасного далёка" с командиром грушников. Теперь его состояние стабилизировалось. Угрозы заражения больше нет. И кровотечение остановилось. Беда в том, что — нам нужен хирург. По любому! Медблок умеет только ускорять регенерацию. А тут — штопать надо.
— Глупо, — согласился я, — Поэтому я — пойду один. А вы уж постарайтесь без меня не глупить. Не стрелять друг в друга, не оставлять иновременных следов противнику, не попадать ему в плен и "не погибать героически в неравных боях". Справитесь?
— Самим не хочется к немцам. Я бы Сталина и Берию хотел увидеть. И только потом — умереть.
— А Катукова — не хочешь?
— Катукова?
— Ну, говорят — он легенда среди танкистов. А, Сугроб?
— Я знаю, кто такой Катуков. Но, я же — не танкист. Я — десантник. Почему ты про него спросил?
— Дружим мы с ним.
— А, понятно. Конечно, хочу!
— Ах да, ещё могу познакомить с Ватутиным, генералом, что Киев брал. Я и с ним хорошо знаком.
Мои собеседники рассмеялись.
— А с Жуковым?
Я покачал головой:
— Из Маршалов Победы — только с Рокоссовским. Жуков пропал осенью 41-го. Вылетел из Ленинграда и не долетел. Куда делся — непонятно. Я вот всё по тылам немцев ползаю в надежде, что найду его след. А мне всё попаданцы да попаданцы на голову сыплются и сыплются. Спасу никакого от вас уже нет. И все на мой редут.
— Значит, нас — таких много? — кивнул Сугроб.
— Ага, не война, а проходной двор.
— А из какого времени?
— Да, из разного. Одного занесло с 2010-го, другого — из Киевской Руси, ещё один — тоже из двухтысячных, но меня не дождался, решил в одну каску с немцами пободаться — героически погиб, пока я немножко помирал в госпитале. Потом был — из какого-то деградировавшего будущего. Полный овощ. Один, вот, мне доспех подогнал. Теперь вы. Да, кстати — не все вы попадаете из одного временного потока.
— Это как?
— Я же вам ещё раз говорю — у нас немец в Москву вошёл. А у вас?
— Нет. Не дошёл.
— Вот, видишь. А тот, что из 2010-го, войны между Россией и Украиной не знает.
— Так, в десятом всё ровно ещё было, — махнул рукой Сугроб.
— И что с ними со всеми стало? — спросил Манок.
Я пожал плечами:
— По разному. Из Киевской Руси дружинник — инструктор осназа, из 2010-го — конструктор бронетехники. Тот, что овощ — он и есть овощ.
— И что, их не заперли в лабораториях?
— На хера? Работают, трудятся. Это только те, кого я знаю. Я же не один такой — ловец попаданцев. Мне не спешат докладывать. Секретность, согласен?
— Верно. Меньше знаешь — крепче спишь. А как союзники наши заклятые заокеанские?
— Так я же говорю — секретно. Надеюсь, вы понимаете, что то, что вы услышали, как и сами вы — государственная тайна? Уровень секретности — перед прочтением — сжечь.
Улыбаются:
— Конечно!
— Ну, а раз понимаете, тогда — флаг вам в руки, барабан на шею — ну и дальше по тексту. Со знаками различия — разобрались. Теперь все гильзы и прочий мусор — собрать. Там даты прошлёпаны, напоминаю. Людей перевооружить трофеями. Калибрами 5,45, и другими ещё не применяемыми — больше не пользоваться. Оружие собрать в чрево брони. Броню замаскировать. Веток навешайте, что ли. Выдвигаться скрытым маршем вот в этот район. Следы брони заметать веником. Как делается — учить?
— Знаем.
— Уже лучше. И полное радиомолчание. Радиостанции оставить только у дозорных. В дозор — только проверенных, надёжных людей. Что ещё из режима секретности вам не понятно?
— Не дети, командир, будь спокоен.
— Надеюсь. Блин, от вас и ваших обдолбышей — зависит будущее всего человечества! А мои — хер знает где. Как всегда!
Вот для этого я и "проболтался". Дозированный слив сверхсекретной информации. Ну, я так думаю. Я так рассчитываю. Не справиться мне одному. Мне нужно их добровольное сотрудничество. Ну, хотя бы — лояльность. Потому и рассказал им сказку о множестве попаданцев, сняв с них тревожащий вопрос по их дальнейшей судьбе. Помню, как сам — боялся НКВД, боялся стать крысой под стеклом лаборатории. Надеюсь, поможет. Проверим, как я разбираюсь в психологии попаданцев.
— Как с тобой связаться?
— Как к тебе обращаться?
Это они в один голос спросили.
— Я — подполковник Кузьмин. Виктор Иванович. Для своих и в бою — Медведь. Со мной связываться не надо. Сам вас найду.
— Помощь нужна? — спросил Манок.
Я задумался на секунду.
— Пожалуй, да. Парочку надёжных ребят с навыками диверсантов. Для скрытных операций.
— Я, — вызвался Манок.
— А кто будет этот детский сад пасти? Сопли этим придуркам подтирать? Памперсы менять? Остаёшься здесь. Пока Бредня на ноги не поставлю. А там — видно будет.
Грушники переглянулись.
— Лёлика и Болика? — спросил один, второй кивнул. Тут же Манок поднял руку и отпальцевал. Перед нами проявились, по лучшей Громозековской привычке, два качка в камуфляже. Один с Печенегом, второй — с пистолетом-пулемётом, но с целой батареей труб гранатомётов за плечами.
— Вот это чудо-богатыри! Целый взвод усиления. Только мне нужны "призраки", а не "танки".
— Не сомневайся, командир! Эти двое могут быть и призраками. Винторезы можно взять?
— Даже — нужно. А этот арсенал — запереть в бронниках. Чё там у тебя? "Стрела"?
— "Игла".
— А вот это — беречь, как зеницу ока! Нашим яйцеголовым знайкиным поковыряться. Жаль — одна. У нас же как — обязательно сломают одну. А вторую — потеряют.
— Обижаешь, командир! — пробасил один богатырь.
— Почему одна? — продолжил второй.
— Две у нас "иглы", — опять перехватил слово первый.
— Вы не близнецы?
— Даже не братья, — хором ответили эти двое из ларца. Те, что одинаковы с лица. Ну, те, что: "Чего пожелаешь, хозяин?"
Рояль в ночи.
У немцев по тылам скрытно лазить стало — одно удовольствие. Самый большой враг ночника — собачья сигнализация — немцами "демонтируется" сразу. И зря. На зрение ночью — плохая надежда. Особенно если злоумышленник находиться в режиме мимикрии.
Из допроса карателей я знал, что в этом городе есть госпиталь, где лечатся немцы, но продолжает работать и горбольница, где лечатся "второсортные" — полицаи, каратели, прислужники немцев из местных. Вот в этой больнице и работал хирургом, и не только хирургом, интересующий меня человек. Я знал его домашний адрес. И примерное местоположение этого "адреса" в городе.
Вот у нужного дома мы и залегли, прислушиваясь. Прошёл парный патруль немцев, состоящий не из немцев. Немцы не станут нашим матом разговаривать меж собой. Идите-идите! Живите, пока.
Тихо в доме врача. Плохо. Хирург жил один — успел эвакуировать семью, сам остался ждать эвакуации госпиталя. Эвакуация госпиталя на восток не состоялась. Раненные красноармейцы были эвакуированы в тыл — уже немцами. В их тыл. На запад. Тут им повезло, что командир части Вермахта, занявшей без боя город, не был садистом. С пленными он поступил так, как принято было раньше, до отморозков из СС. И с персоналом больницы — тоже. То есть — весь персонал остался на местах и продолжал работать, но уже под немцами.
Вот. А плохо то, что врач, нужный мне, частенько оставался ночевать прямо в больнице. Как рассказывали каратели. Выкрасть его из больницы — совсем не то же самое, что из его же квартиры.
Врач жил в четвертушке частного дома. Когда-то, возможно, это было отдельное домовладение, но потом, как у нас принято, людей "уплотнили" — и вот в доме живут уже 4 хозяина с семьями. Коммуналка. Кстати, уплотнили, как раз — врача. Этот дом был его. Поэтому ему оставили самую большую комнату и сделали отдельный вход. К которому, я теперь и крался.
Фу, блин, слава Богу — Бася показал сердцебиение в нужном мне месте. Два сердцебиения? Как так то? Два человека? Любовница? Нет, ритм идёт с разных сторон комнаты. Ладно, будем разбираться по ходу.
К хорошему привыкаешь быстро, а вот отвыкать — сложно. Я уже успел привыкнуть, что Громозека у меня за всепроникающего соглядая-разведчика. Но, я послал Громозеку найти взятого карателями в плен "попаданца" из людей Сугроба, а он, душара, так и не вернулся до сих пор. А, помниться, он ещё постоянно ноет, что не может покинуть пределы моего зрения. Врёт! За этим дурачком он же следил, пока тот к карателям не попал.
