Его шедевр

Он протянул руки и схватил самого длинного, самого странного из них, который казался ему похожим на вытянутый острый ромб, точнее, октаэдр, но он не знал этого слова. На ощупь тот был таким же жёстким и колючим, как и с виду. Схватил и прокрутил его в сжатых кулаках, прокрутил в разные стороны, переламывая пополам, и вся жёсткость тут же исчезла, размякла и испарилась, он покрепче сжал кулаки и выдавил на землю оставшееся месиво, как пасту из тюбика.

Потом он взял вращающийся вокруг себя диск и швырнул, разбросал, размазав его в пространстве на пару миль во все стороны, создав тончайшую сеть, эманацию Плетения, и когда они принялись в страхе прыгать от него — прыгать во все стороны — они немедленно попадали в эту сеть, попадали как мотыльки в открытое пламя, и тут же падали с обугленными крыльями.

Он протянул руки, и они достали везде, достали каждого, кто бежал прочь, вниз от замка, достали и притянули обратно, бросили назад, за себя, куда-то, что теперь казалось не воротами, но пастью огромного монстра, поглощавшего людей, одного за другим. Но это был не монстр.

Он намерен был им продемонстрировать, что это не монстр. Он собирал их не из ненависти к ним, не оттого что хотел отомстить. Просто они были необходимой частью его Творения, без них шедевр просто не мог состояться. И когда последние приготовления оказались закончены, он поднял руки, вытянул пальцы и начал плести.

В своих мечтах он много раз оказывался перед этим моментом. И много раз бросался в него, как в свою главную мечту. Сейчас, когда всё было всерьёз, без всякой возможности отступить, он был более уравновешен. К счастью, количество мысленных эскизов для его полотна превышало в его голове всякую потребность, поэтому он со спокойствием и деловитостью, привычными усилиями доставал и смешивал живое и неживое, эмоции и камень, огонь и жидкость, скреплял магическими нитями, вытягивал их длинными хвостами, продевал, выворачивал наизнанку людей и предметы, разделял и скреплял по новому плану вновь, менял местами, лепил, формировал, выдавливал, тянул вверх. И понемногу причудливая, не поддающаяся никакому описанию масса перерождалась в неописуемую конструкцию, составленную из живых и неживых, но одухотворённых частично изъятым у живых, предметов, частей, органов, она всё росла и росла, принимая вовсе гротескное, на первый взгляд, не могущее удерживаться в таком положении сооружение. Оно стало уже выше самой высокой башни замки, нависая над окружающим пейзажем чудовищным, ни на что не похожим сплетением миллионов элементов, а он всё добавлял и добавлял новые, усложняя, переплетая ещё и ещё, не обращая внимания, что ни на одно мгновение его творение не теряло способности чувствовать то, что с ним происходит, и он гармонично вплетал его многоголосые вопли в свой ансамбль.

Он трудился почти до полудня, и когда почувствовал, что всё Искусство, жившее в нём, выплеснуто наружу, понял, что едва стоит на ногах. Его величайший шедевр был завершён, сплотив в себе то, о чём он так мечтал, образовав величайший памятник самому Плетению, отобразив его истинный бесформенный и ни на что не похожий лик. Он уже подумал, что дело сделано, как вдруг слабая улыбка осветила его лицо.

Никакой Творец не должен создавать совершенного творения! Всегда должна оставаться толика незаконченности, крошечная часть личности Творца, не имеющая отношения к абсолютному творчеству. Иначе само Искусство умрёт. Он вытянул указательный палец и создал на своём шедевре глаза. Её глаза. Огромные, цвета тёмного шоколада. И только после этого отвернулся и пошёл прочь в сторону леса. Того, который каждый день видел из своего окна в течение стольких лет. Видел и мечтал, наконец, ощутить его целиком, всем телом.

И вот он здесь.

Он шёл, шёл и шёл, не останавливаясь, несмотря на усталость. Шёл и гадал, ведёт ли его за собой последняя дорога или что-то ещё осталось впереди. Он был полностью пуст внутри, его главная в жизни задача решена, главный шедевр создан, он не знал, почему он до сих пор дышит.

Не знал, до тех пор, пока не вышел на широкую поляну, где встретил того, кого они видят, как большого белого зверя с длинным рогом во лбу. Но он был способен увидеть всё таким, как оно есть. Он видел перед собой соединение причудливых гранёных фигур, отражающих солнечный свет, словно выточенных из куска хрусталя. Он подошёл ближе, и погрузил в него свои руки. Сперва пальцы, ладони, потом кисти целиком, ощущая, как внутрь начинает вливаться поток лучистой энергии. Это был чистый свет, который обжигал его настолько, насколько может обжигать заливающее пустоты яркое пламя, заставляя корчиться в агонии сильнейшей боли, распространявшейся в нём, заполнявшей каждый уголок, каждую клеточку, не давая вздохнуть, не выпуская, плотно удерживая в своих объятиях.

Когда всё кончилось, он вновь ощутил себя заполненным. Он был готов к ожиданию нового шедевра.