| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Не для меня, — бездумно ответил Джейсен, как только состояние его горла позволило ему заговорить. — Каким бы мертвым, по твоим словам, я ни был, мне по-прежнему больно.
— Ох, ну, в общем, да. То, что мертвые превыше боли — всего лишь вопрос веры, правда? Скажем так, нам нравится верить, что мертвые превыше боли, но есть лишь один способ узнать это наверняка.
Она подмигнула ему с улыбкой.
— Как ты думаешь, может ли боль быть также и главным принципом смерти в таком случае?
— Ничего я не думаю. Я просто хочу прекратить это.
Вержер отвернулась со странным сопящим звуком; на долю секунды Джейсен вообразил даже, что его страдания наконец тронули ее; и задался вопросом, сжалится ли она над ним теперь…
Но когда она обернулась к нему, в ее глазах светилась насмешка, а не сочувствие.
— Что я за дура, — прочирикала она. — Все это время я думала, что разговариваю со взрослым. Ах, самообман — это самый жестокий из обманов, не так ли? Я позволила себе поверить, что когда-то ты был истинным джедаем, а на самом деле ты всего лишь мокрый трясущийся птенец, орущий из-за того, что твоя мать не торопится накормить тебя.
— Ты… ты… — Джейсен запнулся. — Как ты можешь… после всего, что ты сделала…
— Что я сделала? О, нет, нет, нет, малыш из семьи Соло. Теперь речь идет о том, что сделал ты.
— Я ничего не сделал!
Вержер оперлась на стену в метре от него. Она медленно поджала свои птичьи колени, переплела пальцы, поднеся ладони к своему очаровательно усатому рту, и уставилась на него поверх костяшек.
После долгого, долгого молчания, в котором эхо выкрика "Я ничего не сделал!" звенело до тех пор, пока лицо Джейсена не начало пылать, он услышал:
— Именно.
Она склонилась ближе, будто решила поведать неприличный секрет.
— Не так ли ведут себя дети? Вопят, вопят, вопят, сжимают пальцы и колотят пятками… в надежде, что взрослый заметит и среагирует?
Джейсен наклонил голову, борясь с внезапно нахлынувшими горячими слезами.
— Что я могу поделать?
Вержер снова откинулась и засопела.
— В большинстве вариантов — висеть в этой комнате и страдать. И пока ты продолжаешь это делать, знаешь, что происходит?
Джейсен обратил на нее несчастный взгляд:
— Что?
— Ничего, — бодро сказала она и раскинула руки. — О, рано или поздно, я полагаю, ты начнешь сходить с ума. Если повезет. Однажды ты можешь даже умереть.
Ее гребень сложился и стал серым, как ствол бластера.
— В пожилом возрасте.
Джейсен уставился на нее с открытым ртом. Он не смог бы вынести еще одного часа в "объятиях боли", а она говорила о годах. О десятилетиях.
О всей оставшейся жизни.
Он обнял свои колени и уткнулся в них лицом, расплющив свои глазные яблоки о коленные чашечки, как будто хотел через них выдавить из головы весь скопившийся там ужас. Он вспомнил дядю Люка в дверном проеме навеса на Белкадане, вспомнил, каким печальным было у того лицо, когда он прорывался сквозь заслон йуужань-вонгов, захвативших Джейсена; вспомнил, как быстрым уверенным движением Люк сорвал имплантант послушания с его лица своим ненастоящим пальцем.
Он вспомнил, что дядя Люк не придет за ним на этот раз.
Никто не придет.
Потому что Джейсен умер.
— За этим ты все время приходишь сюда? — пробормотал он в свои скрещенные руки. — Чтобы злорадствовать? Унижать побежденного врага?
— Разве я злорадствую? Разве мы враги? — спросила Вержер озадаченным голосом. — И разве ты побежден?
Ее неожиданно искренний тон застал его врасплох; Джейсен поднял голову и увидел, что насмешка исчезла из ее взгляда.
— Я не понимаю.
— Это-то как раз ясно, — вздохнула Вержер. — Я дарю тебе подарок, Джейсен Соло. Освобождаю тебя от надежды на спасение. Разве ты не видишь, как я пытаюсь помочь тебе?
— Помочь? — ожесточенный смех Джейсена обернулся кашлем. — Тебе нужно подучить общегалактический, Вержер. На общегалактическом то, что ты сделала со мной, зовется другими словами.
— Да? Тогда, возможно, ты прав, и у нас всего лишь лингвистические разногласия, — Вержер опять вздохнула и уселась еще основательней, уперев руки в пол перед собой. Она перенесла на них весь свой вес, напоминая при этом больше кошку, чем птицу. Вторичные внутренние веки прикрыли ее глаза.
— Когда я была очень молода… моложе, чем ты, малыш Соло — я нашла куколку призрачной моли в конце цикла ее развития — в коконе, — сказала Вержер отстраненно и как-то грустно. — У меня уже был кое-какой опыт обращения с Силой; и я смогла почувствовать ее боль, панику, клаустрофобию, ее отчаянную борьбу за освобождение из кокона.
Все было так, как будто этот мотылек знал обо мне и взывал к моей помощи. Как я могла отказать? Коконы призрачной моли состоят из полимерных силикатов — очень, очень жестких — а сами мотыльки так хрупки, так прекрасны: нежные существа, чье единственное предназначение — петь в ночном небе. Так что я сделала то, что ты назвал бы помощью — я взяла маленький столовый нож, чтобы разрезать кокон и помочь мотыльку выбраться наружу.
— О нет, ты не сделала этого, да? Пожалуйста, скажи, что ты не сделала этого, — Джейсен закрыл глаза, заранее сожалея о печальном, как он чувствовал, окончании рассказа.
В его коллекции некоторое время была призрачная моль. Джейсен помнил, как наблюдал за ростом личинки, чувствуя благодаря своему дару ее безмятежное удовлетворение от поедания порванной изоляции и раскрошенного дюракрита; он помнил, как мотылек расправлял темные, красиво оттененные крылья по прозрачному полимеру клетки; помнил волнующую трель лунной песни призрачной моли, выпущенной из клетки и летящей в смешанном сиянии четырех лун Корусканта.
Джейсен помнил отчаянную панику, которая изливалась на него сквозь Силу в ту ночь, когда мотылек готовился освободиться из кокона.
Он помнил свое желание помочь беззащитному существу — и помнил, почему он этого не сделал.
— Нельзя помочь призрачной моли, разрезав ее кокон, — сказал он. — Усилия не вредят ей; борясь за освобождение из кокона, она тем самым наполняет сосуды в крыльях ихором. Если разрезать кокон…
— Мотылек будет искалечен, — торжественно закончила за него Вержер. — Да. Это было несчастное существо — не способное летать, не способное присоединиться к другим мотылькам в их ночном танце под лунами. Даже желобки на его крыльях были чахлыми, так что он был таким же немым, как и неподвижным. В то долгое лето через окно моей спальни до нас иногда доносились звуки лунной песни, а от моего мотылька исходила только печаль и горькое сожаление, что ему никогда не подняться к звездам и не исполнить песню. Я заботилась о нем, как могла — но ты же знаешь, у призрачной моли короткая жизнь. Они проводят годы в стадии личинки, копя силы для единственного лета песен и танцев. Я погубила того мотылька, украла его предназначение… потому что я помогла ему.
— Это не было помощью, — сказал Джейсен. — Помощь означает нечто другое.
— Нет? Я видела существо в мучениях, кричащее от ужаса, и я предприняла меры, чтобы унять его боль и страх. Если ты не считаешь это помощью, то моя способность изъясняться на общегалактическом хуже, чем я предполагала.
— Ты не понимала, что происходит.
Вержер пожала плечами.
— Как и мотылек. Но скажи мне вот что, Джейсен Соло: если бы я поняла, что происходит — если бы я знала, что это за личинка, и что ей необходимо сделать, через что пройти, чтобы стать волшебным созданием, которым она так и не стала — что мне надо было сделать, чтобы ты назвал это помощью на своем языке?
Некоторое время Джейсен обдумывал ответ. Его чувствительность к Силе позволяла ему понимать потребности экзотических существ из его коллекции с чрезвычайной глубиной и ясностью; через это понимание он научился уважать мудрость природы.
— Я полагаю, — медленно сказал он. — Лучшая помощь, которую ты могла бы предложить — это поместить кокон в безопасное место. Крыланы-осоеды охотятся на личинок призрачной моли, и они особенно опасны для только что обернувшейся коконом куколки: на этой стадии личинки наиболее питательны. Так что, наверно, лучшей помощью, которую можно было бы предложить — это присматривать за личинкой, чтобы она не стала добычей хищников, и оставить ее один на один со своей судьбой.
— И, возможно, — осторожно добавила Вержер, — оградить ее от внимания других благонамеренных лиц, которые по своему невежеству поспешили бы на помощь со столовыми ножами.
— Да, — сказал Джейсен, а потом у него перехватило дыхание, и он уставился на Вержер, словно у нее выросла вторая голова.
— Эй… — начал он понимать. — Эй…
— И еще, возможно, — продолжала Вержер, — заглядывать время от времени, чтобы отчаянное, страдающее, борющееся существо знало, что оно не одиноко. Что есть кто-то, кто беспокоится. Что его боль не напрасна, а ведет его к его судьбе.
Джейсен едва мог дышать, но все же он нашел силы, чтобы прошептать:
— Да…
— В таком случае, Джейсен Соло, наши определения помощи совпадают, — серьезно сказала Вержер.
Джейсен подался вперед, оперся на колени.
— Мы говорим уже не о личинках призрачной моли, да? — спросил он с громко бьющимся сердцем. — Ты говоришь обо мне…
Она поднялась, ее ноги развернулись, словно подъемные краны.
— О тебе?
— О нас, — надежда на невозможное комком застряла в его горле. — О нас с тобой.
— Мне надо идти; "объятия" устали ждать.
— Вержер, постой!..— сказал он, пытаясь встать на ноги, тогда как захваты "объятий" уже сомкнулись на его запястьях. — Подожди, Вержер, еще немного, поговори со мной… и, и призрачная моль… — он запнулся. — Призрачная моль — эндемичный вид! Ее не экспортируют… она водится только на Корусканте! Как ты могла найти личинку? Если только… так что же, ты… или…
Она поместила руку между губами похожего на большой рот чувствительного сосуда, который находился рядом с зевом прохода, и клапан широко раскрылся.
— Все, что я говорю — это ложь, — сказала Вержер и вышла.
"Объятия боли" окунули его в белое свечение в очередной раз.
* * *
Джейсен Соло висит в белом свечении, размышляет.
В какой-то из бесконечных моментов он непомерно удивляется, что все еще способен думать; свечение сканировало его сознание на протяжении многих дней, или недель, или веков, и теперь ему странно, что он может не просто думать, а думать ясно.
Белая вечность проходит в удивлении.
Потом он начинает понимать уроки боли.
"Вот оно что," думает Джейсен. "Вот о чем говорила Вержер. Это помощь, которую она предлагает мне, а я не знаю, что с ней делать".
Она освободила его от собственной западни: западни детства. Тупикового пути, на котором он всегда ожидал, что кто-то придет. Ожидал отца, мать, дядю Люка, Джейну, Зекка или Лои, или Тенел Ка, или кого бы то ни было, кто не отказал бы ему в помощи.
Но он не беспомощен. Он всего лишь одинок.
А это не одно и то же.
Он не должен просто висеть здесь и страдать. Он в силах кое-что сделать.
Ее рассказ о призрачной моли, может, и был ложью, но за ложью скрывалась правда, которую иначе он не понял бы. Не на это ли она указывала, произнеся слова: все, что я говорю тебе — это ложь?
В этом все дело?
Боль сама по себе — это божество: жестокий рулевой жизни. Боль хлещет кнутом, и все живое начинает двигаться. Жить — значит быть зависимым от боли.
Он знал, что это действительно так, не только по собственному опыту, но и исходя из того, что произошло с отцом и Анакином после смерти Чуи. Он видел, как боль хлестнула отца своим кнутом, и Хэн бежал от этой боли через всю галактику.
Он видел, каким жестким стал Анакин. Видел, как брат стал вести себя, словно был борцом-тяжеловесом, проявляя всю свою силу и скорость, выкладываясь до предела на каждом из заданий — это было его единственным ответом на боль, которую он испытал, став свидетелем смерти того, благодаря кому сам выжил.
Джейсен всегда невольно сравнивал Анакина с дядей Люком и находил у них много общего: его способность обращаться со сложными механизмами, его летные и боевые навыки, его воинская доблесть. Теперь же он видел, что кое в чем существенном Анакин был похож на их отца. Он реагировал на боль, игнорируя ее. Занимаясь чем-нибудь важным, чтобы не замечать своей потери.
Убегая от жестокого рулевого.
Жить — значит быть зависимым от боли.
Но это лишь полуправда; боль также может быть и учителем. Джейсен еще помнит, как его тело часами болело от постоянных упражнений со световым мечом. Он помнит, как изучал новые сложные комбинации, как больно было нагружать непривычные мышцы, чтобы добиться смещения центра тяжести, растяжки бедер, чтобы научиться вращать и пружинить ногами, как песчаная пантера. Джейсен помнит, как дядя Люк говорил, что, если это не больно, значит, ты делаешь что-то не так. Даже каскад жалящих ударов тренировочного дроида… конечно, его цель заключалась в том, чтобы пресечь или отразить удар, но ведь гораздо легче было бы избежать боли, просто отказавшись от обучения.
Иногда боль — это единственный проводник туда, куда тебе нужно попасть.
И худшая боль — это та, от которой нельзя убежать. Он знал историю своей матери настолько хорошо, что эти события иногда снились ему: Лея стоит на мостике Звезды Смерти и смотрит, как боевая станция уничтожает ее родную планету. Он знал об ужасе и отрицании, о горячем, но бессильном гневе, которые она чувствовала в тот момент, и понимал, что именно памяти о миллиардах унесенных жизней посвящено ее неустанное служение делу мира в Галактике.
Так же и дядя Люк: если бы он никогда не узнал боли, которую причинила ему смерть его приемных родителей, жестоко убитых имперскими штурмовиками, он так и остался бы на своей ферме по добыче влаги в песчаных пустошах Татуина, несчастный от несбывшихся грез об опасностях и приключениях — а галактика по сей день стонала бы под гнетом Империи.
Боль может быть также движущей силой. Волей к переменам. Рано или поздно страдания вынуждают нас предпринимать что-то, чтобы все исправить.
Страдание — это топливо в двигателе цивилизации.
Теперь к нему приходит понимание; поскольку боль — это божество, и он был во власти этого жестокого божества с того дня, когда умер Анакин. Но это также и учитель, и проводник. Боль может быть поработителем, одолевшим тебя навсегда, и она может быть волей, которая делает тебя неодолимым. Божество, единое в каждом своем проявлении.
Чем она явится к тебе, зависит от того, кем являешься ты.
Но кто же я? — задается вопросом Джейсен. — Я убегал — как и отец, как и Анакин. Все же я думаю, они перестали бежать: отцу хватило мужества остановиться и принять боль, воспринять от нее силу, подобно тому, как сделали мать и дядя Люк. Анакин в конце концов поступил точно так же. Хватит ли мне сил?
Есть только один способ узнать.
В течение долгих дней, недель, веков белое свечение поглощало его.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
