Карточный домик для Микки Мауса

Он любил дочерей, хоть и не любил их мать. Она об этом знала. Они дружили. Да, и это в их жизни казалось самым главным. Тем козырем, что позволил им обоим выжить и не сорваться. Вика пару лет назад полюбила другого. И даже нашла в себе смелость признаться в этом мужу. Миру бы ревновать, а он радовался за нее. Даже покрывал их редкие свидания с избранником. Отпрашивался с работы, которую скрывал от отца, сидел с детьми, пока Вики не было дома. Он знал, что если сам когда-нибудь встретит другую девушку, жена точно так же будет покрывать его. Они оба были заложниками жизни, которую им навязали. И оба не знали счастья. Единственной отрадой для обоих стали общие дети. Наверное, отцу об этом донесли, поэтому он так беспощадно решил ударить по самому дорогому. За что? За то, что Мир всегда, с самой школы хотел жить своей жизнью, а не претворять в жизнь отцовские мечты? Только за это?

Внутренности жгло огнем, как после афродезиака. Только больнее. Возбуждение можно было бы пережить, найти способ, как отвести душу. Но эта боль, хоть и казалась похожей, была иной. Мир был и рад метаться по кровати, дергаться, перекатываться то к одному краю, то к другому, но он подозревал, что весь дом нашпигован камерами, как недавняя курица грибами. И не хотел, чтобы стороннему наблюдателю было видно его состояние. Он заставлял себя лежать под пододеяльником неподвижно. Но зубы ныли. Так сильно он сжимал челюсти. А стиснутые в кулаки пальцы начали неметь. Он заставил себя разжать их. Расслабился. Карточный домик снова разрушен. Есть ли смысл о нем жалеть?

Есть. Там были дети, Вика. Подобие семьи. Пусть и не такой счастливой, как принято описывать в женских романах и показывать в сериалах с непременно счастливым концом. И они были дороги ему. Его девочки. Отец не знал, Мир сделал все, чтобы о таком не узнал никто, что он каждый вечер звонит им с работы, наговаривает бешеные суммы за мобильную связь, но рассказывает на ночь сказки. Прямо по телефону. Мобильник Вики, скорей всего, на прослушке. Но свой он поменял, как только отец их забрал. Оформил покупку на подставное лицо. А у Аннушки, его старшей дочки тоже есть свой мобильник. Ей вечерами, тайком приносит его Вика. В собственном доме отец вряд ли позволил кому-то камеры поставить, поэтому не подозревает об этом. Но теперь Мир им даже позвонить не может. Что они подумают? Как отнесутся? Ведь Вика, разговаривая с ним по мобильному дочери, говорит, что без "папиной сказки" девочки отказываются засыпать.

Свернувшись в позе эмбриона, мучая себя мыслями, изводя сомнениями, снова и снова прокручивая в голове те варианты, которые он мог бы избрать, Мир уснул. И снилось ему, что он все еще не спит, что, не включая свет, встает с кровати. Пересекает коридор. Приходит в ванную, подозрительно похожую на ту, что была в отцовском доме. Но в тот момент он не обращает внимания на это сходство. Его взгляд приковывает опасная бритва, которая в раскрытом виде лежит на стеклянной полке под зеркалом. Он смотрит на свое отражение. Растрепанный, осунувшийся. Его лицо всегда было узким, почти треугольным из-за острого подбородка, а теперь еще и скулы заострились. Глаза впавшие, потускневшие, а раньше казались голубыми, теперь почти серые. Волосы стоят торчком, во все стороны. Давно пора бы к парикмахеру, но обычно Вика со знакомым мастером договаривается, но теперь её нет с ним. Она с девочками у отца живет. Грудь сковывает холод.

Он берет в руки бритву. Лезвие блестит в электрическом свете. Смотрит на свои руки. Прикладывает лезвие к запястью, ждет. Поднимает глаза на зеркало и... встречается взглядом с Угрюмом.

— Слабак, — ровным, уже знакомым голосом роняет чужое отражение.

В ужасе Мир отшатывается, оборачивается. Но за спиной никого нет. Он снова смотрит в зеркало. Там снова Угрюм. Пристально смотрит, не улыбается. Выжидает. По ладони течет теплая кровь. Когда он успел порезаться? Виски сдавливает резкая боль. Мир опускает глаза на руки, отшвыривает от себя опасную бритву, но та не падает на пол, а попадает в зеркало. Он видит её в руках у Угрюма. Тот режет по живому. Не по себе, нет. Он высунулся из зеркала, и режет его руки, его, Мира.

Мир пытается вырваться, оттолкнуть, видит, как на пол струйками стекает его собственная кровь. Белый кафель уже весь в густых вязких потоках. Он кричит и... просыпается от собственного надрывного крика. Не подозревая, что Антон, наблюдающий за ним, мучается оттого, что не знает, как лучше поступить. Его подопечным и раньше снились кошмары, но не в первую ночь, в первую все они, как правило, пытались бороться, отрицать, что больны, оскорбляли, кричали, бились в истерике. Пора кошмаров наступала позже, и в ту пору ему бы и в голову не пришло никого из них будить. Но сон Мира явно был вызван не лечением, к которому Угрюм толком и не приступил. Да, Мир о его муках выбора даже не подозревает.

Лежит, смотрит в потолок. Потом встает и идет на кухню. Садиться там за стол.

Антон решает присоединиться к нему только минут через сорок.

Мир все это время вертит в руках нож, и Антону это совсем не нравится.

Он вошел и прислонился плечом к косяку. Мир почувствовал, что не один, но поднял на него глаза далеко не сразу.

— Решил убить себя? — спросил Угрюм, встретившись с ним взглядом.

Мир невесело усмехнулся.

— Пока нет. Но близок к тому. Не из-за тебя и даже не из-за игры, так что не обольщайся.

— И в мыслях не было. — Отозвался Антон. Подошел и сел напротив. Перегнулся через стол и забрал у него нож.

Мир отвернулся.

— Впервые мне не отец приснился, а ты.

— Можешь объяснить почему?

— Как психолог интересуешься?

— Да.

— Не могу. Может, ты подскажешь?

— Самый напрашивающийся вариант: ты воспринимаешь меня, как олицетворение воли твоего отца. Именно её ты ненавидишь, именно её хочешь вырезать из своей жизни.

— Может быть, — легко согласился Мир. — Я не такой безвольный, как ты думаешь.

— Я это понял.

— Уже? — насмешливо уточнил Мир, снова спрятавшись за маской обманчивого легкомыслия.

Угрюм не ответил. Они молчали какое-то время. Потом Антон встал и вернул ему нож.

— Если надумаешь, я всегда тебя выслушаю.

— А до того?

— Продолжу работать по изначальному плану.

— Долго?

— Твои осведомители не сказали?

— Я думал, — Мир отвел взгляд и в этот момент показался моложе, чем был на самом деле. Как мальчишка, который все еще верит в чудеса и надеется на лучшее. — Что срок можно уменьшить, если я буду паинькой.

Угрюм оперся обеими ладонями о стол. Навалился.

— Так рвешься обратно в казино.

— Нет. К дочерям. — Мир поднял глаза.

— Насколько я знаю, до этого ты не рвался с ними общаться. Они тебя полгода не видели. Еще месяц ничего не изменит.

— Понятно.

Мир снова спрятал глаза, но Антон был уверен, что в них стояло ни с чем несравнимое разочарование. Снова тайна. Непохоже, что он не поддерживал связь с дочерьми. Тогда почему ни его отец, ни нанятые им сыщики об этом ни сном, ни духом?

Больше давить на парня Угрюм не стал. Развернулся и, не говоря ни слова, ушел.

Наутро Мир с непроницаемым лицом встречал его завтраком на той же кухне. Оба знали, что ни один, ни другой не сомкнули в остаток ночи глаз.

5. На новый виток

Мир не рухнет, если ты умрешь. Антон знал об этом по личному опыту. Но понимал, что некоторые люди физически не способны отказаться от желания бродить по лезвию бритвы. Только ступая голыми пятками по отполированному до блеска острию, они чувствуют, что живут, что все еще существуют. По прошествии нескольких дней он пришел к выводу, что Мир из их числа. Парень умен, игра для него вовсе не наркотик, он не жаждет баснословного выигрыша или безоговорочной победы — символом которой является большой куш. Его наркотик — риск. Интрига. Вот, что привлекает его.

С той первой ночи, когда Миру приснился первый кошмар, и они с Угрюмом встретились на кухне, прошло достаточно времени, чтобы Антон смог изучить его. Кошмары продолжают сниться парню с завидной регулярностью, впрочем, за рычаг игрового автомата Мир так же дергает при каждом удобном случае. Это раздражает. Антон уже понял, что на Мира его дар убеждения действует не так, как на предыдущих подопечных. Парень слишком своенравен, чтобы его было так просто переубедить и наставить на путь истинный. Тем не менее, Антон не желает звонить его отцу и переносить сроки их встречи. Он ждет и думает. Порой, так напряженно, что в висках начинает покалывать. А еще он говорит.

Каждое утро за завтраком, который теперь всегда готовит только Мир, в наказание за одну из многочисленных попыток оживить "однорукого бандита", Антон задает вопросы и заставляет Мира отвечать на них. Тот давно уже не артачится. Ведь все это тоже в рамках их небольшой игры. Условие с честностью и правдивыми ответами было выдвинуто Угрюмом в наказание за очередной подход к автомату. Антона смущает то, что такими темпами он может подсадить парня на совсем другую игру, если уже не подсадил, ведь Мир абсолютно не интересуется результатами, что высвечиваются на табло, он играет только для него, Угрюма. Чтобы высказать свое недовольство каким-то его вопросом, или в очередной раз спровоцировать.

По прошествии недели, Антон решает ужесточить правила игры. Он уже делал это с другими. С теми, на кого было не так-то просто повлиять. Либо слишком упертыми, либо слишком самонадеянными. И всегда, всегда ему удавалось их сломать. Он рассчитывает на это и в случае с Миром.

Они завтракают. Сидят за круглым кухонным столом друг напротив друга. Темно-зеленая скатерть, белый фарфор. Две кружки дымящегося одинокого ароматного кофе. У Мира — с молоком, у Антона — черный. Угрюм делает осторожный глоток. В его лишенных изящества пальцах миниатюрная кружечка смотрится, по меньшей мере, неуместно. Он об этом не подозревает. Мир наблюдает за ним из-под ресниц. Ковыряет в тарелке рис с печеночной подливкой. Он не голоден, Антону это очевидно. Он смотрит на парня поверх своей кружки и задает изрядно надоевший обоим вопрос.

— Что тебе снилось?

Парень морщится и задает встречный.

— Тебе не надоело?

— Нет. Ты ни разу не ответил искренне.

— Ты запретил тебе врать, забыл?

— Хочешь убедить меня, что держишь слово?

— Не сравнивай меня с другими твоими... — Мир осекается, словно подбирая слово, — пациентами. Я не вру, раз обещал.

— Подопечными, — мягко поправляет Антон. Но оба знают, как обманчива эта мягкость. — Я и не сравниваю. Очевидно, что ты — уникум, каких поискать. Сравнивать тебя с ними не имеет смысла.

— Не хочешь отказаться?

— Возиться с тобой?

Мир кивает и испытующе смотрит в глаза мужчины.

Антон усмехается.

— Ты этого добиваешься, я так понимаю? Оригинально, однако.

— Думаешь, я так веду себя только потому, что хочу поскорее от тебя отделаться?

— Точнее, убедить меня, что возиться с тобой не имеет смысла, все равно не получиться перевоспитать.

— А тебе не приходило в голову, что я на самом деле... — и тут же обрывает себя. Мгновенно опускает глаза и больше не поднимает их от тарелки.

Антон видит, что парень растерян и раздражен. Видит, как кривятся его губы, когда он пытается проиграть в уме возможные варианты развития событий. Это еще больше его интригует. Угрюм повторяет вопрос.

— Так что ты такого видишь во сне, что какую ночь вскакиваешь с криком?

Мир молчит. По той неделе, что они были вместе заперты в этом доме, Антон уже понял, что так молчать парень может сутки напролет. Обычно Мир проводит дни за чтением, потроша скудную, но весьма увлекательную библиотеку рабочего дома Угрюма. Ведет себя смирно. Сбежать не пытается. Все, даже самые нелепые указания, в том случае, если в очередной раз оказывается у игрового автомата, выполняет беспрекословно. Таких подопечных у Антона еще не было. У многих из предыдущих "золотых деток" были проблемы с родителями, но у Мира какая-то уж больно завуалированная проблема. Причину конфликта Антон пока не вычислил. Он думал, что все дело в том, что отец когда-то насильно женил парня, но, судя по некоторым косвенным признакам, Мир любит своих детей, постоянно рвется к ним. И достаточно тепло относится к жене. Значит, все дело не в ней. Тогда, в ком?

Антон так погружается в свои мысли, что не сразу замечает, что Мир снова смотрит на него, вглядывается в лицо, хочет что-то спросить. Угрюм отвечает ему заинтересованным взглядом.

— Что ты хочешь от меня? Чтобы я вывернулся перед тобой наизнанку? — зло бросает парень.

— Если скажу, сделаешь? — чуть помедлив, роняет мужчина.

Мир реагирует мгновенно, не оставляя себе шанса обдумать собственное решение.

— Сделаю.

— Тогда ужесточим ставки, если ты не против. — Произносит Угрюм, холодно смотря на него. — Пойди и дерни за рычаг. Я этого хочу.

Мир молча поднимается и уходит в гостиную. Антон ставит кружку с недопитым кофе на зеленую скатерть и идет вслед за ним. Остановившись возле автомата, Мир оборачивается. Награждает мужчину взглядом, полным ненависти и рывком опускает рычаг вниз. Автомат жужжит, работает. Табло мигает, барабаны, разрисованные пестрыми картинками, крутятся. Что выпадает на этот раз, не видит ни тот, ни другой.

Мир стоит к автомату спиной, почти полностью загораживая от Угрюма переднюю игровую панель. Антону и не нужно видеть свое орудие. Выстрел сделан, осталось только выдавить врага из укрытия.

— Раздевайся, — приказывает он жестким тоном.

Мир моргает, кажется, он не верит тому, что слышит. Хмурится, качает головой.

Антон поясняет.

— С этого дня будешь ходить по дому голым.

Миг и на губах парня появляется презрительная ухмылка. Он берется за пуговицы рубашки. Начинает расстегивать, не отрывая взгляд от своего экзекутора.

— То есть, тем самым ты запираешь меня в доме, запрещая хотя бы во двор выходить. Сам ведь еще вчера разрешил греться на солнышке. Передумал?

— Нет. Не передумал. Забор высокий, тебя никто не увидит, если тебе снова захочется там почитать.

Рубашка парня летит на пол. Он больше не ухмыляется.

— Тогда зачем? — требовательно вопрошает он и берется за пояс брюк. Расстегивает. Они соскальзывают по ногам вниз. В доме тепло, на улице жарко и все равно, темные волоски на ногах встают дыбом. Нервное. Мир не знает, что ждать, но уверен, что худшего. Антон смотрит на него, решая, что не стоит опровергать его опасений. Игра на грани — опасная игра.

— Просто плавно подвожу тебя к тому, что в следующий раз, дернув за рычаг, ты делаешь мне минет.

Глаза парня становятся квадратными, чуть не вылезают из орбит. Антон усмехается про себя. На такую реакцию он и рассчитывал. Другие подопечные, на которых он уже опробовал этот прием, реагировали точно так же. Правда, стоит отдать Миру должное, он быстро берет себя в руки. Взгляд его становится ледяным, отстраненным. На нем только боксеры, он стягивает их без сожаления, позволяя Антону наблюдать за своим полным разоблачением.

Перешагнув через резинку трусов и брюки, он распрямляется. Их взгляды становятся отражениям друг друга. Оба холодны и безразличны. Напускное. Это понятно обоим. Но никто не желает отступать. И в отличие от своих предшественников, Мир так и не задает Антону сакраментального вопроса — голубой ли он. Они буравят друг друга глазами. Ждут реакции. Но, не дождавшись, молча расходятся в разные стороны.