| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Сережа очень переживает, что мы уехали из Москвы.
Ему еще месяц надо доучиваться в своей прежней школе.
Каждый день ему приходится почти два часа добираться из дома до школы, а потом те же два часа обратно: сначала месит грязь от дома до станции, потом пятьдесят минут на электричке, потом еще полчаса на метро да еще три троллейбусных остановки от метро "Динамо" до школы... Но он молодец: практически все домашние задания, кроме письменных делает в электричке по пути домой.
Как ни устает он от езды, как ни тяжело ему ездить на этой треклятой электричке, он не пропускает ни одного выходного, чтобы не поехать в Москву к своим школьным друзьям.
А учится он на одни пятерки. В этом смысле, Сережа весь в Михаила: упорный и трудолюбивый. И очень много читает. Какой-то он прямо двужильный! Я им горжусь. Иногда я думаю, что с отцом ему было бы хорошо, они так похожи, но он после моих рассказов его почти презирает. Может, нехорошо, что я немножко сгустила краски? Ну, да
зато он со мной, а это единственный свет в моей жизни!
Да и письма ему от Михаила я не передаю: зачем травмировать ребенка? А так — нет отца и нет! Как говорят, на нет и суда нет.
Сережа. 1949, 28 апреля
Как мне нравится моя школа! У нас такие замечательные учителя. А друзей у меня сколько! Самый лучший мой друг — Лёня Мурза, "Мурзилка", как его зовут все. Я познакомился с ним в первый же год, когда мы вернулись из Приуральска летом сорок третьего года. Он был самым первым, кого я увидел у нас во дворе. Потом уже в школе я познакомился с другими отличными мальчишками и со многими подружился, мне кажется, на всю жизнь. Я пока еще не представляю, что такое "вся жизнь", но так говорят. А друзей у меня сейчас действительно много.
В нашем классе учится отличный парень Илюшка Гольберг. У него отец журналист, в доме полно интересных книг, альбомы с репродукциями, много пластинок в основном с классической музыкой. Классику слушать трудно. Не зря Лёнька говорит, что это — как работа: нужно даже заставлять себя слушать, даже через не хочу, но зато потом, когда привыкнешь, будет очень приятно.
У Женьки Светланова мать работает корреспондентом в "Литературной газете". Он приносил как-то в класс "Антологию поэзии ХХ века". Там, правда, собраны стихи только до конца двадцатых годов, но сколько новых для меня имен! Северянин, Бальмонт, Мережковский, Ахматова, Пастернак, Гиппиус... Мы в школе про это даже и не слышали, хотя у нас отличная учительница по литературе.
А Мишка Королев! Мы зовем его "водолеем", потому что он хорошо умеет говорить на любые темы. На уроках он так импровизирует, что не поймешь, то ли он действительно знает, то ли заливает! Я думаю, что его "водолеем" дразнят частично из зависти: хотел бы я иметь такой дар!
Очень яркая фигура — Толик Курашов, которого за манеры поведения мы зовем "Граф". Он старше всех нас года на два. С ним очень интересно, поскольку он уже совсем взрослый. В нашем седьмом классе "А" он признанный лидер.
А в параллельном классе тоже много интересных ребят: Славунчик Архангельский, Гарик Книжник, Юрка Ачкасов, Мишка Липкинд, Лёвка Белоусов... Но про них как-нибудь в следующий раз.
Я считаю, что мне в жизни повезло, что я общаюсь с такими интересными людьми: у них можно многому хорошему научиться.
Почти все выходные я провожу во дворе своего бывшего дома. Сначала я захожу к Лёне-Мурзилке, а потом мы вместе с ним идем гулять. Иногда я вижу Аллу. Как всегда, сердце мое сладостно замирает, но я не показываю вида. Наверное, это странно, что она мне нравится со второго класса, а до сих пор мы с ней ни разу ни о чем не говорили и даже не здороваемся, хотя когда я ее вижу, всегда вспоминаю ту детскую игру в "ручеек" и, будто наяву, ощущаю тепло ее руки... Я никого еще не встречал лучше ее!
Но вот стал я испытывать угрызения совести: не предаю ли я Аллу? А дело вот в чем. Я езжу в школу в одной электричке с Валькой Морозовой, соседкой по даче, в которой мы живем. Иногда мы даже идем с ней вместе, но чаще всего встречаемся прямо на платформе: мы садимся в один и тот же вагон, откуда удобнее всего бежать на метро. Таких умников полным полно, поэтому наш вагон буквально утрамбован, стоим, как сельди в бочке. Естественно, мы с Валькой часто оказываемся прижатыми друг к другу с такой силой, что я чувствую, как она дышит. Мы стараемся отодвинуться друг от друга, но это редко когда удается. Обычно я ощущаю ее всю: грудь, живот, ноги... Особенно сильно нас прижимает друг к другу, когда электричка тормозит или же наоборот набирает скорость. А остановок до Москвы больше десятка! И мне приятно это ощущение ее тела, хотя сама она мне ни капельки не нравится.
Мы пытаемся с ней о чем-то говорить, чтобы меньше чувствовать неловкость положения. Мне кажется, что я ей
нравлюсь, но от этого мне еще хуже: я же не должен пользоваться чьей-то слабостью. Но самое главное, мне кажется, что этими прикасаниями к Вальке я предаю Аллу.
И, тем не менее, если быть честным, я не стараюсь избежать этой физической близости с Валькой, хотя каждый раз и возникает чувство какого-то неудобства и даже стыда.
Ксения. 1949, 9 мая
Перед самым выпуском Виктора из Военно-воздушной академии, мы с ним поженились. А в мае у нас уже родилась дочка, которую мы в честь моей мамы назвали Еленой. Леночка — прелестная девочка, уже видно, что она вырастет красивой. Хотя у кого бывают некрасивые дети?
Витя — образцовый муж и отец. Он и пеленки стирает, и Леночку пеленает, и нянчится с ней без конца.
Сегодня у нас был гость: приезжал Костя Рыбаков перед отъездом в Одесское летное училище, где он будет работать старшим инструктором: он кончил летное училище и летает на реактивном самолете МИГ-15.
Когда он появился, первым его, еще не вошедшим в калитку, увидел Сережка, который с Катей временно живет с нами. Он, сломя голову, помчался Косте навстречу с криком "Ура!" Костя появился, как всегда, со своей доброй улыбкой. Он очень естественно представился Виктору, увидев у него на руках Леночку, поздравил с дочкой. Все было на редкость хорошо, я была рада, что оба они — и Константин, и Виктор — ведут себя, как подобает вести себя настоящим мужчинам.
Спустя какое-то время, Костя попросил разрешения у Вити подержать Леночку. Она пока еще такая крохотуля, что мне и самой бывает страшно ее держать, все время хочется поддержать ее головку. Но Костя вел себя так, как будто он всю жизнь нянчил грудных детей. Он посадил ее себе на руку, прислонил к плечу, а второй рукой придерживал ее головку. И тут произошел конфуз: Леночка описалась! На рукаве и на рубашке Константина расплылось пятно.
Я перехватила Леночку, Витя бросился за салфеткой,
чтобы промокнуть мокрое. Но Костя улыбнулся, достал из кармана брюк чистый носовой платок, промокнул мокрое пятно и сказал: "Ну, вот. Этот платочек я сохраню на память. Буду Леночку вспоминать. Очень хорошая у тебя дочка, Ксеничка!"
Костя побыл у нас совсем недолго. Мы попили все вместе чайку, и он заторопился: он еще дома не побывал, где его ждет мама и брат.
Когда мы расстались, у меня заныло сердце. Вроде все хорошо, Виктора я люблю без памяти, но какое-то щемяще-грустное чувство проснулось в моей груди... Ведь профессия военного летчика на реактивном самолете такая опасная! Мне показалось, что Костя выбрал эту профессию специально, чтобы этим постоянным риском заглушить в себе боль разлуки со мной...
Но сердцу не прикажешь: я люблю своего Виктора больше всех на свете. Пора девичьей любви прошла, хотя и оставила неизгладимый след в моей душе. Я подумала:
"Костя, как говорится, дай тебе Бог удачи и счастья в жизни!"
Катерина. 1949, 31 мая
Где же я оказалась в результате? У разбитого корыта?
Что делать? Как жить дальше? С Михаилом я жить не могу. К нему пути отрезаны, даже если бы я вдруг и захотела. Павла отправили в какую-то украинскую военную летную часть главным инженером. Он будет, я думаю, рад, если я к нему приеду, но я не желаю жить в какой-то Тмутаракани! Да и Сережку жалко: способный парень, ему надо в Москве учиться или хотя бы под Москвой, здесь он получит нормальное образование. Но о чем я говорю? Ведь если честно, то я в своей жизни всегда меньше всего думала о Сережиных удобствах и о его судьбе...
А как жить? На что? Я привыкла жить за спиной мужа. Да и сейчас Михаил присылает ежемесячно почти полторы тысячи. Это не так уж много, если учесть, что мы снимаем комнату, но перебиться можно. К тому же это больше официальных алиментов. Сама я так и не работаю. После
окончания мединститута я начала работать микропедиатром в роддоме, но не ужилась с директором, гнусной и сквалыжной бабой. А потом больше и не пыталась устроиться.
Надеяться на то, что удастся за хвост поймать какого-нибудь нового "Победоносца"? С Жар-птицами хорошо только в сказках! В жизни попадаются одни воробьи да вороны!..
Жизнь уходит. Мне уже тридцать семь. Чего я ищу в этой жизни? Я мечтала о красивой благополучной жизни... Но мечты так и остались мечтами. Пока я так ничего и не нашла, но вижу, сколько уже потеряла...
Михаил. 1949, 28 сентября
Что может быть хуже одиночества?.. Теперь я понял, что пожизненное заключение — это хуже смерти. Одиночество и четыре стены. От этого, наверное, можно сойти с ума.
Я часто сажусь на электричку, даже в будние дни, когда выдается свободное время, и еду в Юрмалу, схожу где-нибудь, чаще всего в Дзинтари, и хожу вдоль кромки моря. Серое море, пронизывающий сырой ветер, затянутое свинцовыми тучами прибалтийское небо. Осень здесь не лучше ленинградской... Но в моем нынешнем состоянии такая погода даже хороша: походишь, промерзнешь, вымокнешь, и внешние неприятности немного заслоняют психологические невзгоды...
Иногда опять тянет к бутылке, но я научился сдерживать свои слабости. Отдохновение нахожу вот в таких поездках к морю. Хожу по мокрому песку один, хожу до изнурения. Мерзну, но терплю. А холодный прибалтийский мелкий дождичек в лицо успокаивает, как рыдания.
Вот так находишься, намерзнешься, намаешься — и домой! Там — горячая ванна, и снова как бы обретаешь спокойную радость жизни...
Сосны,
Как свечи -
Просто
И вечно.
В сером
Просторе
Севера
Море...
Дюны
Усталые
Юные,
Старые...
Чайки
Навстречу,
Случайные,
Вечные.
Берег
Безбрежен
Вереск
Всё реже.
Дождь
Льёт.
Дрожь
Бьёт.
Ветер
Обмяк...
Светит
Маяк.
Небо -
Свинец.
Небыль...
Конец...
Павел. 1949, 13 июля
Ну, и в дыру же я попал! Когда мы в школе проходили Гоголя я думал, что Миргород — это выдуманное место. Но, оказывается, такое место есть, хотя городом его не назовешь — так себе, скорее большое село. Специально перечитал Гоголя. Собственно, это обязательный ритуал для всех вновь прибывших в часть. Без этого не будет понятен даже местный
армейский жаргон, который базируется на гоголевских текстах и гоголевских ситуациях.
Начну с того, что фамилия командира части — Собачкин, поэтому его, естественно, называют заглазно Собакевичем. Он человек беззлобный, но по-своему ехидный: нашел в своей части трех Иванов Ивановичей и даже одного Ивана Никифоровича и назначил их служить в одно подразделение. Приходя к ним по любому поводу всегда спрашивает: "Ну, кто тут кого у вас "гусаком" обозвал?" Всем новичкам сначала смешно, но старожилам это уже оскомину набило.
Но, пожалуй, самое удивительное в Миргороде то, что в центре города возле рынка вечно стоит та самая огромная лужа, про которую еще Гоголь писал. В этой луже вечно валяются здоровенные, размером чуть ли не с корову, огромные хавроньи да хряки.
Их басовитое хрюканье заполняет всю округу.
Конечно, наши сослуживцы оживляют этот захолустный городок. Народ затейливый, большинство пьет, не просыхая. А по пьянке творят черти-то. Один наш офицер напился до такой степени, что на спор проехался верхом на огромном борове по центральной улице. Правда, тот был "необъезжен" и скинул незадачливого седока как раз почти посреди той самой исторической лужи. За такие шутки могли бы и разжаловать — ведь подрывается престиж советского офицерства! Но здесь ограничились строгачом да "губой": ведь этого уволишь, потом жди, пока кого-нибудь новенького не сыщут.
Поскольку я не пью, то друзей у меня мало. Даже наоборот, сочиняют про меня всякую напраслину, злословят, придумали даже кличку "москаль", хотя я всем объяснил, что я только учился в Москве, а сам из Заволжска. Правда, когда я на День Победы появился со своей единственной, но все же боевой медалью "За боевые заслуги" и медалью "За победу над Германией", все прикусили языки, а ближайшие сослуживцы даже порасспросили про войну и про финскую кампанию, после чего отношение ко мне переменилось. Но все едино, окружен тем же вакуумом — в друзей у меня нет.
Вчера получил письмо от Кати, спрашивает, как я устроился. Даже спросила, удобно ли будет, если она с Сережей приедет погостить на недельку. Я, конечно, ей ответил, что буду безумно рад. Я по ней соскучился. В конце концов, у меня ведь больше никого в этом мире нет из близких людей...
Сережа. 1950, 27 октября
К сожалению, из моей любимой московской школы меня отчислили, так как к началу нового учебного года нужно было представить справку с места жительства, а нас уже выписали из Москвы. Мама устроила меня в школу на станции Перловская, а потом и переехать нам туда пришлось, чтобы мне не ездить на электричке. Школа эта — смешанная.
Я с девчонками вместе учился только в первом классе в Приуральске, но это не в счет.
Посадили меня за одну парту с самой лучшей ученицей в классе Ниной Зарецкой. Это была и самая яркая девочка в классе, хотя и не в моем вкусе: жгучая брюнетка, с большими восточными глазами. Сидеть с девочкой на одной парте для меня очень необычно. То и дело мы задеваем друг друга и от этого и у меня, и у Нины, как мне кажется, проскакивают какие-то искорки. А может, это и есть на самом деле разрядки статического электричества.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
