Архивар

— Я бы не хотел, чтобы в меня входили, — перебил Гавриил, — Тем более глубоко. Блондин быстро отвесил Гавриилу пощечину тыльной стороной ладони, оскалился, и показались его белоснежные, неестественно крупные для человека зубы, особенно выделялись клыки, заостренные и зловеще выпирающие. Увиденное несколько шокировало Гавриила, а чуть позже он ощутил на своей щеке жгучий кожу след от увесистого перстня на указательном пальце правой руки блондина, с выгравированной буквой "V".

— Лидия, — после небольшой паузы, поправляя перстень, спокойным тоном продолжил блондин, — если ничего не выйдет, прежде чем убить его, я хочу чтобы Клим отрезал ему язык.

Тогда-то Гавриил и заметил, как на каменном, напрочь лишенном эмоций лице великана вдруг проскользнуло подобие улыбки. Видимо, именно так его звали — Клим. Еще раз, с опаской взглянув на огромные руки Клима, Гавриил представил, что этими ручищами великан с легкостью лишит его не только языка, но и прихватит вслед за ним все остальное.

— Отрезать язык? — со свойственной ехидной улыбкой спросил Гавриил, — Уверен, этим двум прекрасным девам он пригодится, если останется на месте.

Одна из девушек еле заметно улыбнулась уголком рта.

— Виктор, — обращаясь к блондину начала Лидия, — если зайти слишком глубоко, это может оказаться губительным для него. Тогда мы уже вряд ли что-нибудь узнаем. По пронзающему взгляду Виктора стало совершенно очевидно, что состояние Гавриила, как моральное, так и физическое его ничуть не заботило.

— В свете последних событий, Лидия, его состояние интересует меня меньше всего, — подтвердил опасения Виктор. — Приступай, пока он не окреп. Важна каждая деталь его бестолковой жизни.

Гавриил хотел съязвить, у него припасено пару заготовок, но не стал — он был согласен с утверждением Виктора: жизнь его действительно не имела цели и в полной мере являлась бестолковой.

Лидия тяжело выдохнула, а затем неспешно обошла Гавриила и остановилась у него за спиной:

— Прости, так нужно, — еле слышно проговорила она. Своими длинными морщинистыми пальцами Лидия обхватила его голову, вонзившись своими ногтями в его кожу точно пиявка. Просочилась кровь. Глаза Гавриила закатились, и вся прожитая им жизнь открытой книгой предстала перед Лидией. Все тридцать три года жизни Гавриила за секунды пролетали перед ее глазами. Лидия видела множество воспоминаний, давно позабытых Гавриилом; какие-то забылись с трудом, другие просто растворились во времени.

Отец Гавриила, одетый в майку-борцовку, обвисшую в плечах и домашних штанах, замахнувшись рукой, вот-вот ударит маленького мальчика. Лидия наблюдала за всем, как пассажир, находясь в теле беззащитного, плачущего и до смерти напуганного ребенка. Женщина в изношенном домашнем халате с почти пустой бутылкой алкоголя наперевес, ворвалась в комнату, задыхаясь от ярости, извергая всевозможную брань. Она набросилась сначала на отца и с силой вышвырнула его за дверь, оставив на его теле несколько краснеющих царапин, а после кинулась на маленького Гавриила. Женщина трясла его, выкрикивая неразборчивые слова, и окончательно рассвирепев, несколько раз стукнула мальчика сжатой в кулак рукой, а один раз, в порыве ярости, огрела бутылкой — удар пришелся в предплечье.

Глаза Лидии увлажнились, ей было тяжело наблюдать за всем и бездействовать, хотя она отчетливо понимала — увиденное всего лишь воспоминание, она бессильна. Продолжать так она не могла, понимала, что и Гавриил видит, вспоминает весь этот ужас еще раз. Она перемотала его память к событиям последней ночи как кинофильм, стараясь не задеть воспоминаний — не хотела заставлять его проживать эти кошмары еще раз. Она видела Гавриила, немного сутулого и прихрамывающего на левую ногу. На нем была все та же изношенная, но в тоже время чистая одежда. Он подошел к темному слабоосвещенному строению, смахивающему на ангар, тому самому, в котором чуть позже той же ночью его попытаются убить. Опустив ящик с красными яблоками, он с трудом открыл сильно скрипучую и проржавевшую дверь. Внутри Гавриила ждал еще один работник порта — Рамиль, весьма крупный детина. Его прозвали "Рама", но не в честь божества, а вполне заслуженно за громоздкое тело, но более известен Рама был другим. Каждый знал: если Рама на смене, то непременно предложит что-нибудь намного заманчивее сигарет. Так оно и вышло. Они обменялись приветствиями, и Гавриил полез во внутренний карман своей куртки за сигаретами — в пачке осталось совсем немного, штук шесть. Шутить Рамиль особо не умел, потому и шутка про то, что Гавриил курит слишком много, оказалась вовсе не смешной, скорее, предостерегающей. Впрочем, она все же не помешала ему с гордостью и самодовольной улыбкой, жестом попросить Гавриила убрать пачку, а сам он тем временем достал самокрутку. Ее неожиданное появление несказанно обрадовало Гавриила и глуповатая улыбка, вмиг овладевшая его лицом, подтверждала это. Они спешно выкурили ее, чтобы их отсутствие не сильно бросалось в глаза Михалычу, затем попрощались. Выходя, Гавриил поднял ящик с яблоками и, прихрамывая, направился к месту разгрузки. Ощутив со спины легкое дуновение ветра и чье-то присутствие, он не успел обернуться, как глаза его затянуло темной пеленой. Испугавшись резкой потери зрения, он выронил ящик, а сразу после все его тело пронзило мучительной болью.

Лишь на мгновение, прочувствовав испытанную Гавриилом боль, Лидия тут же одернула руки от его головы, настолько она была невыносима. От увиденных бесконечных страданий, мук и унижений, сопровождавших Гавриила на протяжении всей его жизни, слезы наворачивались на ее глаза. Она узнала далеко не все, но их сознания на мгновения слились воедино пока Лидия "читала" его прошлое, от того и понимала, каким мучительным оказался путь Гавриила от ребенка до мужчины. Она с трудом сдерживала желание разрыдаться, смотря на Гавриила, который теперь казался полностью опустошенным. Он увидел и вспомнил все то, что давно забыл, то, что скрыло от его памяти подсознание и время. Прокручивая в голове свое прошлое, он с ухмылкой вспоминал, как хотел стать добродушным и отзывчивым человеком, вырасти и стать космонавтом. Последнему, кстати, уготовано сбыться, но не в привычном понимании. Его родители были верующими, и вера эта оказала прямое влияние на выбор имени для любимого чада. Все было так хорошо; в юности Гавриил с непреодолимым рвением и детской наивностью старался помогать везде, где только мог, но потом случилось что-то, чего он не понимал. Любящие родители, жившие в полной гармонии и любви, вдруг изменились. Что-то сломалось, и они начали пить. Они отняли у него любовь к миру, окружающим. Гавриил рос в одиночестве, предоставленный сам себе. Еще будучи ребенком он хорошо уяснил урок, которым не пренебрег ни разу — относись ко всем ровно так же, как они того заслуживают. Во многом отношение к нему окружающих людей постепенно лишило его сострадания, а с течением времени привился цинизм, отчужденность и, наконец, образовавшуюся пустоту заполнило безразличие. Гавриил давно принял свою роль в спектакле жизни — отчетливо понимал, что был рожден самым обыкновенным ребенком, в самой заурядной семье с типичными проблемами. Этот самый обыкновенный ребенок повзрослеет, проживет привычную жизнь, состарится и умрет, или умрет, не успев состариться — тут не угадать. От этого не уйти, не сбежать. Это путь, который, так или иначе, проходит каждый человек.

Виктор стоял все также ровно, лишенный любых переживаний. Его интересовало только одно: верны ли его догадки о том, кто сотворил Гавриила, о причине его появления. Ожидая ответа, он жадно и вопросительно сверлил своими черными глазами Лидию.

— Ничего, — с трудом выдавила из себя Лидия. — Он ничего не видел, даже осознать ничего не успел. Все произошло очень быстро.

Идеально гладкое лицо Виктора вдруг скривилось в ужасающую гримасу, хмурые глубокие морщины, внезапно появившиеся по всему лицу, отдавали раздраженностью и неистовой злобой, и в туже секунду на лице вновь показалась маска привычной непоколебимости и безразличия.

— Значит, он бесполезен, — равнодушно проговорил Виктор. — Клим, не забудь вырвать ему язык. Виктор развернулся и быстрым, уверенным шагом направился к дверям, а на каменном лице Клима тем временем проплыла некая радость от предвкушения убийства, кажется, он даже едва заметно улыбнулся уголками своего, будто высеченного из камня, рта. Медленными и тяжелыми шагами он, в предвкушении расправы, шел к сидящему в кресле Гавриилу. С каждым звуком глухих шагов Клима Гавриил всем телом ощущал приближение смерти. Огромной рукой Клим без труда обхватил голову Гавриила и неспешно, наслаждаясь каждой секундой и звуком стонущей под давлением кости, сжимал его череп.

Лидия отвернулась, чтобы не видеть того, что вот-вот произойдет.

— Женщина, не стойте! Несите компот, я сейчас умирать буду, — сказал Гавриил, одернув ее за свободное платье. Лидия развернулась и посмотрела на него взглядом, полным недоумения.

— Постой! — резко бросил Виктор, каким-то чудом вновь оказавшись подле Гавриила. Клим моментально ослабил хватку и убрал руку. Все случилось так быстро, что даже взглядом не удалось уловить движений великана.

— Смерти ты не боишься. Это похвально. Скажи мне, — начал Виктор, немного наклонившись, — Ты хочешь жить? Гавриил неопределенно покачал головой. Виктор передразнил его мямлящие движения и весьма точно, настолько точно, чтобы дать понять — они не развеселили его, а лишь взбесили, да так, что он своей худощавой рукой вцепился Гавриилу в челюсть:

— Как твое имя? Отвечай!

— Гавриил, — с трудом проговорил он, — Меня зовут Гавриил.

— У тебя сильное имя, Гавриил, — продолжил Виктор, освободив его челюсть от своих худощавых белых пальцев, — а ты достаточно силен, чтобы побороться и отстоять свое право на жизнь среди нас, Гавриил?

Сказанное вынудило Лидию развернуться. Она, не скрывая удивления, посмотрела на Виктора. Впервые за столь долгое время она стала свидетелем того как Виктор смилостивился. Он находился в шаге от сохранения жизни совершенно незнакомого ему человека. В тоже время Лидия знала Виктора немыслимо длительное время и отчетливо понимала, что он собирается оставить его в живых неспроста. Виктор наверняка успел понять и рассчитать полезность Гавриила, он наверняка уже знает и то, как будет его использовать. Ведь прежде Виктор никогда не прощал ошибок, был строг, суров и не щадил никого за проступки.

Виктор неторопливо ходил вокруг Гавриила, сидящего в кресле, напоминая собой удава, вальяжно извивавшегося вокруг уже почти не сопротивлявшегося тела своей жертвы в готовности задушить ее.

— Ты, Гавриил, — неспешно, отчетливо произнося каждое слово, говорил Виктор, — возможно, совершенно случайно получил дар, за обладание которым любой человек готов совершить ужасные поступки, пойти на что угодно, вплоть до убийства. Так скажи мне, Гавриил, как далеко готов зайти ты, чтобы сохранить этот дар?

— О каком даре мы говорим? Божья благодать меня не интересует, — недолго думая, ответил он. Виктор широко улыбнулся словам Гавриила, и вновь показались его неестественно белые зубы с большими клыками.

— Божья благодать — ничто, в сравнении с силой, что зреет в тебе, Гавриил, — произнес Виктор с непередаваемым чувством энтузиазма. — Я говорю о бесконечной, как сама вечность жизни и возможностях, которые не снились ни единому смертному, даже в самых смелых его грезах.

Каждое слово, исходящее из уст Виктора необъяснимо вселяло в Гавриила желание проникнуться и познать все прелести сказанного.

— Это безграничная власть и мощь, Гавриил. Она может стать абсолютной, если ты готов и достаточно силен, чтобы принять ее, управлять ею, совладать с ней.

Гавриил слушал и внимал каждому слову, произносимому Виктором, однако, мысли его все еще продолжали крутиться вокруг вновь обретенных воспоминаний, они не давали ему покоя. Каждая частичка забытого прошлого показала Гавриилу то, каким жалким, немощным и никчемным он был на протяжении всей его бессмысленной жизни, переполненной ненавистью, которая очень быстро переросла в апатию к самому себе и окружающим. Он в точности вспомнил и снова ощутил отвратительное, пропитанное дешевым пойлом дыхание отца и омерзительный голос матери-истерички, сопровождавшие его на протяжении всего его детства. По какой-то причине, в память врезалось и противное лицо толстого Максима — одноклассника Гавриила, его постоянная издевательская улыбка, и кривые, уродливые желтые зубы. Впрочем, сейчас, Гавриил вспоминал Максима и его заплывшее с юношества жиром лицо с улыбкой и некоторым чувством удовлетворения, поскольку этот момент триумфа над Максимом, и, в первую очередь над самим собой, он запомнил особенно тщательно.

Все случилось, когда Гавриилу едва исполнилось пятнадцать. Своеобразным подарком на его день рождения послужила жвачка, прилепленная Максимом к стулу парты в кабинете химии. Жвачка эта затем очень некстати оказалась на брюках Гавриила. Единственных брюках. Сев на нее, он моментально стал предметом звонких насмешек своих одноклассников. Гавриил, как сейчас помнил тот жар, подступающий к голове, чувствовал легкое удушье от стыда и смеха его одноклассников, тыкающих в него пальцами, будто в прокаженного, чувствовал, как неуправляемо багровело его лицо. Помнил он и лицо бездействующей учительницы Светланы Николаевны. Когда-то давно Гавриил, как-то не подумав обозвал ее "одуванчиком" за ее белые волосы и прическу очень напоминавшую, собственно, одуванчик. Прозвище быстро подхватили остальные ученики, и приелось оно еще быстрее. Светлана Николаевна, даже будучи взрослым человеком, затаила обиду на ребенка, потому и никак не отреагировала на шалость жирного Максима. Она считала происходящее своего рода наказанием для Гавриила, а он все продолжал краснеть пока, наконец, не взорвался и выместил весь накопленный годами гнев, на ржущего, точно конь, во всю глотку Максима. Впервые за все время, что-то, полученное от негодных родителей пригодилось Гавриилу. Он набросился на толстяка почти в точности так же, как его мать набрасывалась на него самого. Гавриил каким-то чудом повалил неуклюжего толстячка и, оказавшись на нем начал лупить его; сначала ладонями, затем, когда смех детей сменился пугающей тишиной, руки Гавриила как-то сами, инстинктивно сжались в кулаки. Тишина сменилась глухими ударами. Он продолжать бить его по лицу, шее, груди. Гавриил бил, не целясь, беспорядочно, охваченный гневом почти стучал по тучному, мягкому телу. Другие мальчишки сначала встревоженно смотрели, но после того, как Максим завопил от боли, бросились оттаскивать уже озверевшего Гавриила, который позже, разумеется, оказался виноватым. Никого не заботила причина драки, потому Гавриил, получил выговор от руководства школы, разъяснительную беседу с участковым, а закончилось все сильной взбучкой дома.

Он вспомнил каждое лицо бесконечного множества людей, насмехавшихся над ним. Каждое из них приводило его в дикую, неистовую ярость, пробуждало в нем совершенно не свойственную ему агрессию и наполняло странной и одновременно приятной энергией. Что-то внутри будто питалось его переживаниями, превращая их нарастающую силу.