Естественно, магия

И смотреть надо на мишень, чтобы снежок-капля проникся целью и не промахнулся. Жидкость в руке, словно сознательно готовясь к пуску, почти затвердела, стала похожа на подтаявшее масло или воск.

А теперь — бросок!

Кусок тумана чуть вытянулся в полёте, стремясь к крестовине. Хотя этот эффект трудно было оценить, глядя с хвоста. Только в самом конце траектории Виктор понял, что снаряд летит чуть выше и правее, но на последних метрах заклинание вильнуло, показав себя маленькой кометой, и вмазалось в центр мишени!

— Трах-тибидох! — запоздало выкрикнул Виктор.

— Хах! — выдохнула крестовина. Сжатый туман из заклинания брызнул в разные стороны, зелёные лепестки разлетелись и истаяли. По белой вате магической субстанции разбежались метров на пять мелкие волны.

— Отлично! — Наставница в восторге. Она радуется удаче ученика больше него самого!

— И мне понравилось! — Виктор с самодовольной улыбкой "скромно" шаркнул босой ногой по полу.

— Виктор, а ты последние слова крикнул, чтобы заклинание... взорвалось?

— Вообще-то нет, — он пожал плечами. — Мне показалось, надо что-то говорить — вот я и вякнул. А надо, кстати?

Наставница странно замялась:

— Н-не обязательно.

Классный сон! Как экскурсия... даже не на Луну, а в другой мир, где студент-филолог вдруг становится магом, приложив минимум усилий.

— Теперь урок окончен. Мне нужно лишь заблокировать твои способности.

— Какие способности? Швырять туман во сне?

— Ты — маг, Виктор, — в голосе наставницы звучали умиление и печальная серьёзность. С такой интонацией говорят: "Ты, сынок, уже взрослый — паспорт получил. А родители, знаешь ли, не вечны — пора уже самому начинать банки грабить". — И после пробуждения твои способности никуда не денутся.

— Я стану профессиональным метателем тумана?

— Ты всё узнаешь со временем, — с лёгким нажимом прервала его Лира. — У нас впереди ещё много занятий. А сейчас ты должен помолчать и постоять смирно, чтобы блокировка наложилась правильно и безболезненно!

— Безболе...

Воздух застрял в лёгких, мышцы одеревенели. Только сердце бешено колотилось где-то в районе глотки. И другой женский голос зазвучал прямо в голове, словно маленькие наушники-затычки запихнули значительно глубже, чем положено: "Слушайся старших, ученик! Те, кто слишком торопятся, влетают лбом в стену, — приятный такой, почти игривый голос девчонки-сверстницы. — Ты уж извини, но спеленать тебя всё-таки надо". Правда, паралич сводил на нет всякую приятность.

Ещё одна волшебница? И ей явно мозги отморозило в здешней холодрыге!

"Можно и так сказать, — мысленная весёлая усмешка довершила образ, рождённый паникой. — Но не здесь и не от холода".

Наставница же воспользовалась моментом: под ногами Виктора родилось изумрудно-зелёное свечение и брызнуло в стороны дюжиной двухметровых лучей. По лучам прошла рябь, и из того же центра побежала спиральная нить, стала подтягивать, загибать зелёные подрагивающие струны. Она добралась до конца струн и продолжила обжимать зелёную конструкцию до контуров замершего тела.

Всё сон! И эта мерзостная, пугающая зелень, которая того и гляди прилипнет к телу, нужна для того, чтобы придать убедительность иллюзорной блокировке! Надо перетерпеть эти капризы подсознания, но запомнить, что происходило, чтобы в обычном мире уверить себя в нереальности этой зелёной дряни!

"Интересный ход мысли, юный ученик! — девушка-невидимка засмеялась. — Хоть ты и ошибаешься. У тебя завидная подготовка по ментальным техникам. Может потому заклинание тебя и вытянуло? Хм! Я это обдумаю! Кстати, а что, если окажется, что сон более реален, чем ты полагаешь? А?"

Паралич отпустил. Виктор дёрнулся в своей уменьшающейся тюрьме, ощутил жёсткость прутьев, и остановился. Фразы, переданные безумной девчонкой, ввинтились в разум и неожиданно пригасили панику: она явно знает, о чём говорит, и её скупая информация к размышлению кажется исключительно важной! А что, если и она сама более реальна, чем он полагает? Как?

2. Дым без огня.

Виктор проснулся и резко сел на кровати. Мышцы вспомнили последние секунды странного сна, и тихо заныли хором. Ступни радовались тому, что больше не надо ходить по холодному, плохо отёсанному камню. Сердце выказывало лёгкое недовольство. Правое колено, оказавшееся в тепле, обнаружило небольшую ссадину и попыталось привлечь к себе особое внимание.

Ничего себе — сон! Мало того, что он оставил после себя вполне ощутимые последствия, так ещё и, как большинство снов, стремится ускользнуть в глубины памяти, подлец!

— "Тело не живёт без мозга", — процитировал Виктор фразу из "Матрицы".

Пару минут он ещё пытался задержать в мыслях детали сновидения, но спас немногое. Он как-то появился... где-то в большом зале, вырубленном, видимо, в скале под ледником... Он слышал голоса каких-то женщин, мёрз, бросил кусок тумана, и попал им в зелёную крестовину — это застряло в памяти вплоть ощущений твердеющего в руке тумана. Потом его спеленали.

Бумажный дракоша-скелетоша под потолком еле поворачивался в чуть живом сквозняке. Виктор дунул на свою поделку, и через секунду ящер послушно замахал крыльями. Здравствуй, мир без волшебства, со всеми твоими простыми и привычными законами! Но магия — это всё же здорово. Хорошо бы она всё-таки жила в мире! Или не хорошо?

Виктор почувствовал, как разум радостно хватается за повод для размышлений, и почти сразу начинает захлёбываться в рождающихся противоречиях, в бездне возможностей, в необходимых ограничениях. Он потряс головой.

— Ma raison est si... si...* — пробормотал он, и, не припомнив верного слова, пошёл завтракать.

* 'Мой разум такой... такой...' (фран.)

Медленно жуя бутерброд с ветчиной, Виктор смотрел в окно. Помимо осколков прожитого сна, что-то ещё внушало беспокойство. Он закрыл глаза, но всматривание в свои ощущения не помогло: голова ещё переваривала разодранные впечатления, но ничего опасного не родила, а тело ныло не более чем после какой-нибудь внезапной тренировки. Странно, конечно, вставать в таком состоянии поутру, но то — мелочи. Нечто другое, глобальное и не связанное с внутренним миром, будоражило синапсы!

Не обязательно вставать столбом, медитируя о каждом падающем листе, но уж о том, что касается тебя самого, глупо не поразмыслить! И если какая-то мысль завелась и настойчиво сверлит сознание, её необходимо обдумать. Чувства воспринимают лишь ограниченный двух-трёхмерный срез этого мира. Так что уж если одно из чувств обеспокоилось, надо дать ему высказаться. И Виктор открыл глаза.

Туман за окном! Туман — в конце мая? При солнце, выползшем чуть не три часа назад? В эту безумную весну, в которую дожди забыли дорогу на Среднюю Волгу? Равномерный и выше пятиэтажного дома? И что эта дымка делает в доме!?

Виктор положил остатки бутерброда и бросился к плите, быстро оглядел соединения газовой трубы и понюхал конфорки. Но ни запаха газа, ни дыма нет. Кинулся в санузел, в комнату, даже открыл дверь на лестницу: не горит ли что в подъезде...

Чисто. Совсем ничего особенного. Не коротнуло старую железно-алюминиевую проводку, не сломался холодильник, с компьютером, чуть слышно посапывающим в спящем режиме, тоже всё в порядке. Тихо, как на погосте.

Даже тише! Он бывал на кладбищах: там птички каркают-чирикают, ветер шумит, кузнечики стрекочут. Разве что люди разговаривают тише обычного, как правило. Но хрущёвка оставалась почти постоянным источником звуков! Разговоры за тощими панельными стенами, музыка, плач, крики, за окном — птицы, ясени и карагач на ветру.

Но сейчас всё истончилось и истлело, будто квартиру обили ватой! Или, как минимум, забили ею уши. А на глаза водрузили самодельные очки из старой пластиковой бутылки.

И ведь не обыгрался вчера до целеуказателя перед глазами! И температуры нет, и сонливости. Как будто слуховые и глазные нервы пересохли! С чего бы? Даже воображение скорее увядшее, чем воспалённое.

Прихватив недоеденный завтрак, Виктор уселся к компьютеру. Блёклость красок раздражала, и, пытаясь снова понять, что же не так, Виктор особо пристально огляделся по сторонам. Выцветшие охристые с зелёными узорами обои — никак не мерило для восприятия. Деревья за окном — тоже...

Он поднёс руку к лицу, внимательно осмотрев свои не особенно красивые, чуть узловатые пальцы. Вдруг, совсем близко от лица, стало отчётливо видно: на левом указательном два шрама с тыльной стороны, а ногти чуть ребристы, словно шиферная крыша. То есть, глаза обрели некую непостоянную близорукость!

А со слухом что? Виктор закрыл глаза, откинулся на спинку стула и щёлкнул пальцами у правого уха.

— Да японский даэдрот*! — вскрикнул он, рухнув от неожиданности на пол вместе со стулом. Щелчок получился громче, чем крик прямо в ухо, словно источник звука заперли в резонаторной камере! Запястье и левое плечо болели от падения. "Потираясь тут и там", Виктор встал и поставил стул на место. — Не, ну какого чё-о-орта? — досадливо проныл он, нянча болезную руку. — Оно же не должно было "наделать столько шума"! А если так?

* Один из монстров демонического мира в компьютерных играх серии 'The Elder Scrolls'

Экспериментатор на всякий случай сел на кровать. А вот щелчок на расстоянии вытянутой руки звучит глухо, как из-под воды. Что с пространством творится? Даже вата в ушах не должна вести себя так! Этой ночью он подхватил ещё и близоухость?

И близорукость какая-то противоестественная. Виктор потратил некоторое время, чтобы определить границу, за которой резко заканчивается чёткость восприятия. Где-то на ладонь от носа, от ушей, от глаз.

Бывает, что встанешь не с той ноги, злой, как пиранья. Нечасто, но случается. Бывает — "как птица, крылатой пружиной на взводе". Но — чтобы проснуться "человеком в футляре"? Это точно связано со сном!

Он лёг на диван и принялся вспоминать. Вот, он рыбачил, потом начал падать...

Нет, больше ничего. Только мысли путаются, да клонит в сон. А сегодня надо бабушку проведать, так что — подъём!

Но привычного радостного подскока не случилось. Тело слушалось, да только быстро двигаться отказывалось, как после изнурительной трудовой недели. Но ведь не с чего! И всё-таки — факт.

И к Сашке с Маринкой собирался заскочить вечерком. Однако даже при мысли о том, чтобы куда-то идти, не говоря о том, чтоб ещё и ехать, наваливалась бледно-салатовая тоска. Чайку что ли покрепче хлебнуть?

Через полчаса Виктор сдался: не помог ни чаёк, ни попытки сделать зарядку. Осталось только позвонить бабушке да как-нибудь сообщить о недомогании, чтобы не вызвать особого беспокойства.

Телефон лёг на руку. Простенький, без модных наворотов: можно позвонить, можно послушать музыку или радио, можно сфоткать в еле-еле удовлетворительном качестве объявление на доске у деканата. Зато — неубиваем и на ощупь приятен бархатистостью даже через год использования. Дед выбирал подарочек внуку на день рождения.

Славный дедушка — мастер на все руки и маньяк-рыбак. Вот, например, два года назад Виктор узнал, что картина, точная копия Шишкинских "Мишек в лесу" — работа дедули. Как и фантастической реалистичности лилово-бордовые розы на той же стене, смотрящие свысока на лаконично меблированный и всегда изумительно чистый зал в однокомнатной сталинке.

Такая страсть к чистоте казалась патологичной: слишком много времени убивается на наведение порядка. Впрочем, отчасти помогало, что вещей было не так много, их ценили в советские времена, аккуратно ремонтировали и подновляли вместо того, чтобы, как сейчас, покупать новое, дублировать, создавать никчёмный хлам. Не у всех, правда, руки были золотые.

Но это же так приятно — восстанавливать что-нибудь, а то и делать новое! Особенно с хорошими инструментами, которых у деда, слесаря шестого разряда, было в достатке.

Виктор выбрал первый номер из быстрого набора. Хорошо бы дед ответил: бабушка замучается причитать да выспрашивать.

— Здравствуй!

— Привет, дедуля! Я...

— Ты не приедешь, я понял, — он усмехнулся. — Маруся на рынок пошла.

— А на следующей неделе в деревню поедете?

— Она не хочет, — дед явно досадовал: — по такой жаре, говорит, только протаскаешься до умопомрачения, а толку никакого!

— Да уж, не знает она, в чём толк! — Виктор рассмеялся.

— Ага, совсем вредная стала! — притворно рассердился старик. — Давай уж хоть на следующую пятницу спланируй себе — да под белы рученьки нашу домоседку и дотащим до деревни-то, а?!

— План хорош! Я постараюсь, — очень честно пообещал внук.

— Ладно, де-елай свои дела, я уж придумаю, что Марусе сказать. И главное: думай, что делаешь!

— Дед, ты всегда это повторяешь! — Виктор снова, было, расхохотался, но в левое ухо потёкла такая вязкая и сильная волна звука, что он тут же замолчал.

— Что-то шум какой-то в трубке...

— Есть такое, — в полголоса ответил внук, опасаясь, что громкий звук снова "заведёт" микрофон в аппарате. — Я ж вроде глупостей особо и не делаю.

— Вот и не делай! — дед тоже рассмеялся. — Но я к тому тебе это долблю, чтобы ты сам себе потом повторял. Всегда. Что-то собрался сделать — сначала представь, что дальше будет. И пока всё в голове не успокоится — лучше не дёргаться.

— А если война? — Виктор хмыкнул, — Или дерево падает, или ещё что-то внезапное?

— Во-от, не помнишь! А я тебе отвечал, между прочим.

— Да-да, — внук вздохнул. — "На тех, кто думает, беды не валятся".

— Ага, — весело подтвердил дед. — Неожиданностей не бывает, есть неподготовленность. Ну да ладно! Как-нибудь справишься уж.

— Конечно, дедуль!

— Давай, звони, как будет досуг.

— Вот и поговорили, — произнёс Виктор, слушая гудки.

Умеет дедушка жить. Умеет говорить, наставлять. Любит всё предусмотреть.

Только в последние годы Виктор стал замечать тихие нотки горечи в голосе деда, стоило зайти разговору про мать. Тяжело, когда дочь становится самым большим фиаско. И вот, она выгоняет мужа. Вот, гонится за заработками, всё чаще оставляя растущего внука на попечение деда и бабки. Вот, улетает в дальнюю страну, устраивает свою жизнь там, словно всё оставленное здесь — одна огромная ошибка юности.

Да, дедуля, твой внук будет осторожен. Он не будет рассчитывать на везение.

И сейчас, живя в съёмной однокомнатной хрущёвке, Виктор никуда не торопится. Свобода — это возможность жить своим умом, а не своей дурью, своими переменчивыми желаньями. Тогда не будет тех поступков, о которых придётся жалеть на следующий день, в следующий месяц, год. И ошибки эти придётся исправлять долго и мучительно. Не, жизнь слишком коротка для глупостей.

Виктор поднял голову с подушки. Сон приполз незаметно, но отправил в небытие надолго — до шести вечера. Похоже, что за это время тоже произошло нечто, и состояние "в футляре" перестало так докучать и волновать. Видимо, организм, мозг приспособился. Или с утра всё ощущалось острее, чем должно бы, а на самом деле то была лишь "флуктуация", незначительное последствием недосыпа?