Мосты не горят (отрывок)

Я вернулась к дому. У двери в сад курил Скат.

— Сеня, не могла бы я... не могли бы вы... вот... записка... к подруге. Адрес...тут, на обороте. Конверта нет.

— Попросите Веру, — терпеливо, как маленькому ребенку, сказал мне Скат.

— Не могу ее нигде найти.

Сеня бросил быстрый взгляд на кипарисовые кущи. Взял у меня листок.

— Ладно, схожу, отправлю из местного отделения.

— Спасибо, — сказала я.

Вернувшись в комнату, я проанализировала мои ощущения за день — итак, мне показалось, что все обитатели дома затаились в ожидании, и за каждым моим шагом внимательно наблюдают. Я задавала себе вопрос: чего ждет Киприянов? Или кого?

ГЛАВА 3

Четыре дня подряд я удостаивалась чести завтракать, обедать и ужинать за одним столом с суровой докторшей Эллой Ивановной. Я вела себя робко, запиналась, задавала вопросы, таращилась. Моя собеседница оказалась врачом высшей категории, а не медсестрой. Действительно, стал бы Киприянов довольствоваться младшим медицинским персоналом? Элла Ивановна смягчилась, узнав, что я простой библиотекарь, консультирую Бориса Ивановича по вопросам... литературы...да, да... и ни на какое особое место в кругу приближенных к умирающему, но еще такому желанному олигархическому телу не претендую. Элла Ивановна много говорила, в основном жаловалась на то, что Киприянов отказывается ехать лечиться за границу. Внутри нее клокотал протест. Больше всего докторшу беспокоило угасание пациента и его скорейшая кончина. Смерть Киприянова означала отлучение Эллы Ивановны от дома, который еще неизвестно, кому достанется, и возвращение к будням обычного врача на зарплате в местном онкологическом отделении (это, если еще примут обратно).

Я боялась, что к нам присоединяться телохранители Киприянова, но хозяин дома все же соблюдал определенную иерархию. 'Шестерки' почти все время проводили в пристройке у въезда на территорию. Жаба с утра появлялся в доме (я старалась не выходить в эти часы из комнаты), заходил на несколько минут к шефу в спальню и уходил с озабоченным видом. Прыгал в машину, за рулем которой был Кошак, и уезжал. Потом вечером в определенное время опять навещал Киприянова. И так каждый день.

Я читала, бродила по саду, стараясь не приближаться к сарайчику для инструментов, и старому крылу. Мне нравилось общаться с Домом. У него были секреты, но, соскучившись по общению с, он готов был мне их раскрыть. Он помнил нас еще с тех пор, когда был камнем, глиной и деревьями, от того его многоголосие иногда меня путало и утомляло.

Киприянов несколько раз справлялся о моем благополучии через Сеню. Я пыталась выяснить, когда начнется моя 'работа', но Скат молчал. Только сообщил мне, что отправил письмо. На пятый день, за завтраком, он присоединился к нам в столовой. Разрешил мне на минуту включить телефон и просмотреть входящие звонки и сообщения. Там была эсэмэска от Леры: 'не волнуйся. циперус твой жив. работай спокойно. ждем'.

— Что такое 'циперус'? — спросил Скат, жуя поданную Ларой (еще одной девушкой из прислуги) запеканку.

Он даже не удосужился скрыть то, что копался в моем телефоне и прочитал записку к Лере.

— Это.. такое растение... семейства осоковых, — сказала я. — Очень любит полив.

А еще это наш особый код. Он означает: 'Я в опасности. Ничего не предпринимай. Пока справляюсь'. Если бы я написала: 'Не забудь про удобрения для циперуса', это означало бы, что я в беде, и Лерка принялась бы бить в набат. У нее были адреса и телефоны. Идея была Леркина. Она ею очень гордилась. Таким образом она чувствовала себя причастной... ко мне. Проблема, однако, была в том, что я не очень верила в свое спасение в случае, если моя миссия выйдет из-под контроля. А это, кажется, уже происходило.

— Понятно, — сказал Сеня, не спуская с меня своего хрустального взгляда.

Вечером того же дня я увидела в окно второго этажа, как к парадной двери подъехала машина Киприянова. Из нее вышли Жаба и еще какой-то мужчина. Последнего я рассмотреть не успела — Жаба быстро увлек его в дом. Я спустилась по лестнице на один проем, но ниже идти не решилась, села на ступеньку и прислушивалась. Через пару минут по первому этажу в кабинет Киприянова прошла Лара с подносом, уставленным тарелками с едой. Она вернулась за пустым подносом спустя полчаса. В кабинете кого-то покормили, кого-то голодного — поднос был пуст, а тарелки словно вылизаны. Потом этот кто-то в сопровождении Ската ушел в старое крыло, его провели по первому этажу, через цокольное — к этому времени я была уже там, пряталась в нише с очередной китайской вазой. Опять не успела ничего толком разглядеть.

На следующий день Элла Ивановна вывезла Крысака к завтраку в инвалидной коляске. Перед ним поставили тарелку с жидкой кашей, но он не стал есть — отодвинул блюдо, достал сигареты и закурил. В ответ на возмущенный протест Эллы Ивановны только матерно рыкнул. Врач обиделась, но из-за стола не вышла.

— Жанна Викторовна.

Я совершенно непритворно вздрогнула.

— Да, Борис Иванович...

— Петрович.

— Ой, простите... Борис Петрович, я так рада, что вам стало...

— Насколько мы с вами продвинулись?

— Я не совсем... простите...

Крысак втянул дым и выпустил аккуратное колечко.

— Мы с вами прогуляемся после завтрака. Хочу вам кое-что показать.

— Да, конечно...

Мы прогулялись. Киприянов вылез из кресла и шагал рядом. Элла Ивановна скорбно молчала и шла следом, пока он не захлопнул перед ней одну из дверей. Мы оказались в старом крыле, в незапертой комнате, где я однажды уже была. Я провела здесь несколько часов, болтая с Домом. Здесь было уютно, благодаря хорошо сохранившимся книжным полкам с дореволюционным изданием Вальтера Скотта, удобному, но очень пыльному креслу и низкому топчану у окна.

Киприянов подошел к окну, раздвинул шторы резким движением, от которого даже охнул, и поманил меня пальцем. Я подошла. Он схватил меня за волосы на затылке одной рукой, а второй сдавил мне горло, наклоняя мою голову к стеклу. Он был еще очень силен, несмотря на болезнь.

— Ну, смотри! Смотри!

С меня свалились очки. Впрочем, они мне были не нужны. У меня отличное зрение — я увидела, как по саду, срывая цветочки, пританцовывая и громко что-то выкрикивая, бегал Странник. Лицо его было счастливым. Он посмотрел на окно, увидел меня и помахал. Ему было плевать, что Крысак душил меня, прижимая к стеклу. Странник пребывал в своем обычном радостном безумии.

— Я искал его несколько лет. Странника. Жаба его вчера привез. Повезло мне, да? Вот такой я баловень судьбы. Он мне в психушке еще говорил, а я не верил. Кто ж ему, психу, тогда верил. Этот дом...усадьба Копытовых... он в нем жил... сто лет назад. Слышала, тварь, этот парень здесь жил сто лет назад! Книжки эти читал. Ему на серебряном блюде, бл.ть, почту по утрам подавали. 'Не изволите ли откушать у генерала Синичкина?' А я этот дом купил. Знал, что он в него когда-нибудь вернется. Ну не может Странник без своего дома, никак! Узнаешь? Странника узнаешь?

— Вы мне больно делаете, — прохрипела я.

— Больно?! Тебе больно? Болит у тебя? Да ладно! Тварь, так ты ж, наверное, и не бессмертная? А? Щас проверим.

Киприянов отпустил мои волосы, и в этот же миг что-то твердое, холодное коснулась моего затылка.

— Так ты бессмертная или нет? Мостов нет, бежать некуда. Мозги по стеклу. А ничего! Мои ребятишки тут все вымоют. Говори: узнаешь Странника?

— Да! Да! — выкрикнула я.

— Ну вот и хорошо, — неожиданно спокойно сказал Киприянов.

Он отошел от меня, устало опустился в кресло, махнул дулом на топчан:

— Села.

Я подчинилась. Ноги у меня дрожали. Я совсем даже не бессмертная.

— Он тебя тоже узнал. Давно вы с ним встречались в последний раз?

— Года четыре назад.

— Ну так это не много. Я думал, тебе лет триста, — Крысак хмыкнул.

— Мне тридцать два. И это правда. Я не знаю, что он обо мне наговорил, но...

— Да мне плевать на тебя и на твою братву. Делайте, что хотите. Ради чего вы здесь болтаетесь, мне не интересно. Мне нужно было одну из вас, тварей, изловить, я и изловил. А теперь будешь делать, что я скажу. Ведь так у вас положено? Типа, ты в моей власти. Крест могу показать, святой водой побрызгать. Испугаешься?

— Я обычный человек. Родилась в Вологде тридцать два года назад. У меня умерли отец и мать. Я росла в детдоме...

— Это кому-нибудь другому будешь в уши заливать. Я тоже Фергюсона читал. Но ты... как тебя там, кстати...здорово умеешь лапшу на уши вешать. Я за тобой три месяца следил. Ну чистая крыса библиотечная: шмыг туда, шмыг сюда. Мимикрия, бл.ть. Пока рассмотрел... Когда все закончится, отдам тебя ребяткам. Вот они удивятся. Они никогда ни с кем из твоего племени не...

— Только посмей, — тихо произнесла я и встала.

— Вот!!! Твою!!! Стоять! Не двигайся!

Он подался назад, отодвинулся вместе с креслом так, что ножки с отвратительным скрипом процарапали древний паркет, направил на меня дуло, скрывая испуг за злостью. Отдышался, выдавил:

— Ты, исчадие... не напугаешь... все будет по моему...думаешь, я тебя отпущу на все четыре стороны? Такой шанс упущу?

Я промолчала, медленно опустилась на место под дулом пистолета, стирая остатки иллюзии с лица.

— Попробуй сделать еще что-нибудь подобное, и я тебя пристрелю. Ты, небось, не одна... оттуда. Другую найду. И пацанам своим скажу, чтоб держали тебя под прицелом. Все равно ты нелюдь, тварь...выдала себя. А знаешь, как я тебя выследил? Никогда не догадаешься. Таких книг осталось шесть, все в руках коллекционеров. Я их все шесть отследил. И вдруг, мать моя женщина, заказ, по ай-пи прям рядом. Вот повезло, так повезло, думаю. Успел Фергюсона купить. Думал: и что в нем такого достоверного? Прочитал — все понял. Раньше я вас боялся. Странник меня шибко испугал. А теперь я все про вас знаю. Вы только рожи корчить и горазды... Потом я за тобой следил. Потом рассмотрел, думаю, не-е-е, что за коза драная. Ни рогов, ни крыльев. А ты себя выдала... А ведь до этой секунды сомневался, а ты выдала... — голос Киприянова ослаб, он сглотнул слюну и заговорил вновь. — А знаешь, что я сделаю, когда выздоровею... Знаешь?... Не знаешь. Я сам тебя отымею. Потому что ты красивая молодая девка. И не надо было меня пугать — мне так еще интереснее...вот только скажи мне, как тебя, такую хорошую, ко мне под бок занесло? А? Только не бреши про стечение обстоятельств и перст судьбы. Не поверю.

— Я искала... своих... одну знакомую...

— Ах ты, везуха! Нашла? Подружка твоя, что ли? Валерия Петровна?

— Нет! Нет! Лера не причем, совершенно, она не знает. Та девушка умерла. Ее убили.

— Да ты чё! Что ж вы так легко дохнете, а?! Вот так прям и убили? Кто же ее, а?

— Кто-то с... необычной кровью. Иной не смог бы.

— Ну дела! Столько вот бродит вас по земле, а никто даже не подозревает. Ладно, сделаю вид, что верю. Что тебе нужно, чтобы провести меня по мосту?

— Мост.

— Будет тебе мост. Еще что? Что там может понадобиться?

— Ничего.

— Врешь. Я ведь должен взять с собой еду и воду. Не пытайся. Меня. Обмануть. Что я должен взять?

— Еду и воду, — послушно отозвалась я. — Там нельзя ничего есть людям не с нашей кровью. Иначе забвение.

— Я смогу пройти?

— Сам — нет. Я проведу.

— Ладно, — Киприянов забормотал под нос. — Ты, конечно же, попытаешься ТАМ сбежать. Нужно все предусмотреть... Завтра. Мы пойдем завтра. Погуляем денек-другой в райских кущах.

— Только нельзя сразу надолго, — быстро заговорила я. — Сразу нельзя. Фергюсон был человеком с нашей кровью, но и ему стало плохо. Надо привыкнуть.

Крысак пронзил меня подозрительным взглядом, пожевал губами.

— А откуда такая забота? Понятно. Боишься, что если я там скопытюсь, мои ребятки тебя прибьют?

Я кивнула.

— Сколько?

— Минут десять сначала. Там другой воздух... другой мир... шок...

— Хватит, чтобы я выздоровел?

— Да... на какое-то время... пока тело не переработает... кровь... она поменяется.

Киприянов хрипло засмеялся:

— Вот это мне как раз и нужно. Я мог бы попросить Странника, но не доверяю психам. Ладно, гуляй пока. Сегодня Сеня повезет тебя в город. Оденешься там, маникюр-педикюр, причесон. Мне надо видеть рядом с собой бабу, которую я буду хотеть, а не пугало. Иначе после всего пущу тебя в расход. Попробуешь сбежать — Жаба произведет отстрел всего семейства твоей Леры. Въехала?

— Да. Не трогайте ее, я все сделаю.

— Обещай от имени своего народа. Клянись своей кровью, что все сделаешь.

— Я клянусь кровью своего народа, что отведу тебя в свой мир и не попытаюсь сбежать.

— Идем.