Гюда, самолетная томте

Гюду несло над проливом Эресунн. Синее полотно воды, голубое в позолоте небо, сиренево-розовые облака у горизонта, ограненный камешек крепости у воды. Дания близко, хоть перекинь мост и иди пешком, а впереди Каттегат... Когда стало почти совсем поздно, она набралась храбрости, опустила пропеллер вниз и вошла в пике. То-то хохотали над ней зловредные скальные тролли! Обратно она шла пешком, дождавшись ночи: ветер не стихал.

Из этой истории ясно следовало, что для полетов надо сделаться побольше, а винт нужен не игрушечный, пусть и не в человеческий рост. И следить за погодой.

С куском ясеневого дерева ей повезло. Как только начался новый сезон, очередная машина, управляемая учеником Альрика, не сумела затормозить при посадке и вписалась в стену ангара. Пропеллер надломился очень удачно, то есть для Гюды удачно, а пилоты и механики, отойдя в сторонку, ругались, как те же скальные тролли. Отломанную лопасть она унесла, ну а дальше пришлось масштабировать чертежи и ночами браться за резаки, рубанки и сверла. Старалась потом все прибирать за собой, но Самуэль все равно иногда задумчиво посматривал на верстак, будто припоминая, как вчера был закручен винт у тисков.

Наконец она просверлила в центре дырку, то есть отверстие ("Дырка знаешь где?" — любил спрашивать у молодых рабочих мастер Леннарт). Втулка и ось были добыты неправедным путем — списаны после того, как ось по некой таинственной причине начала заедать. Гюда решила, это невысокая плата за полгода работы на фабрике, за сотни винтов, затянутых в самый раз, сотни трещин, остановленных в самом начале, за вовремя прочищенные маслопроводы в моторах. Даже хозяева завода говорили, что год начат на редкость удачно. И при этом никто (кроме Самуэля) ни разу не предложил ни каши, ни одежды!

Немало удивлялись чайки на островах, видя в небе маленькую томте под кисейным зонтиком, к которому лучше не приближаться. Вскоре Гюда могла без хвастовства сказать, что берег Эресунна она изучила не хуже, чем постоялый двор, где выросла. И не только внизу, но и наверху — воздушные течения с моря и в море, теплый круг над городом, пятнышки поменьше над селами и хуторами. Как говорил господин Энок, конструктор без опыта полетов владеет лишь половиной знания. А он знает, что говорит, он свои изыскания о самолетном крыле защитил от кого-то в университете.

— Масло не идет!

— Клапан подкачки, — кротко сказал Оскар.

— Где?

Если у человека достаточно денег на уроки пилотирования, он может когда-нибудь купить самолет, говорил Энок. Это бизнес, говорил он, намного более прибыльный, чем любое репетиторство, слышишь, Альрик? И гораздо менее хлопотный, чем воздушные шоу, согласен, Оскар? Поле, аэропланы и бензин мои, работа ваша, оплата уроков идет вам, оплата счетов за повреждения аэропланов и всего, во что они врежутся, идет мне, потенциальные клиенты тоже мне, так что будьте с ними милы. Густафа это не заинтересовало, а бывший студент и лейтенант в отпуску согласились. Но Оскар иногда сожалел.

— А дальше что? — прокричал из кабины господин Виклунд.

— Ручка управления двигателем, мой господин.

(Все же проговорили три раза, сказал, что выучил!)

— Ручку от себя?

— На себя! От себя рычаг управления.

— Так?

— Надеюсь, что так! Теперь ждите сигнала от механика! Ждите, НЕ включайте зажигание раньше, а то покалечите его!

— Я помню, — обиженно отозвался господин Виклунд.

Шепот за спиной, мелодичный смешок, снова шепот. Кузина ученика и подруга кузины, стокгольмские девицы в модных нарядах, с модными словечками. Надо будет добавить в счет графу "присутствие зрителей на уроке"...

— Можно?

— Да!

Мотор жутко взревел, зататакал и заглох. Механик незаметно сплюнул. То есть незаметно для начинающего пилота. Девицы-то наверняка заметили.

Заметила и Гюда, сидящая под кровлей ангара между стрижиными гнездами. Она была согласна с механиком. Ее спросить, такого остолопа не следовало бы сажать в аэроплан, да и вообще не давать бы ему в руки ничего острее ложки. Но тут были замешаны людские деньги.

— Он не работает!

— Ничего страшного, господин Виклунд. Помните, мы говорили, что подачу топлива увеличиваем постепенно? И слушаем мотор, чтобы он работал ровно.

— Ровно, это как?

— Прибавляйте плавно, и поймете. Звук будет... гм, ровный.

Оскару было жаль ученика. Он таких уже встречал, неплохих людей с душевным малокровием. Доброе сердце, хорошие мечты — вот, например, управлять аэропланом, — но прячется, как улитка в раковину, при первых же трудностях, первых смешках или косых взглядах, усилия для него нестерпимы. Нет, этот аэроплана не купит, да и курс обучения до конца не пройдет, вернется к своим книгам, к вечерам в клубе или в театре. И до конца жизни будет рассказывать, как почти что стал пилотом, — потом, когда забудется позор. Его было жаль, но учебный Блерио 1911 года — верную рабочую лошадку со снятой обшивкой крыльев, чтобы не летать, а только ездить — жаль еще больше.

— Левую руку вверх! — ученик забыл про условный знак, и Оскар сам махнул помощнику, чтобы отпускал хвост. — Педали! Педали! Управляйте педалями!

Дальнейшего он не ожидал даже от господина Виклунда. Легонький Блерио сделал стремительный пируэт, словно танцор в бальном зале, девицы шарахнулись от пятиметрового хвоста, громко вереща, да и сам Оскар ретировался с поспешностью, не подобающей офицеру. Быть задавленным рулящим аэропланом — глупейшая смерть для авиатора. Потом выяснилось, что ученик со всей силы наступил на одну педаль, а другую не мог найти, пользуясь его собственными словами. А под занавес вместо малого газа просто выключил зажигание — еще одна вещь, относительно которой они говорили...

Что-то хрустнуло, и в наступившей тишине раздался ясный девичий голос:

— Это и есть рулежка по земле, господин учитель?

И заливистый смех на два голоса. Все им хиханьки, длиннохвосткам. Хотя Гюда и сама хохотала, упершись лбом в колени и всхлипывая. Как он вертелся, нет, как он вертелся! Как мельница!

— Очень хорошо, господин Виклунд, — невозмутимо сказал Оскар, не удостоив девиц вниманием. — Мы с вами приступили к управлению аэропланом на земле и усвоили основные его принципы. Полагаю, на сегодня достаточно.

Но это была присказка, а сказка началась назавтра.

— Доброе утро, господин Дальгрен. Мой двоюродный брат передал мне свои оплаченные уроки. Вообразите, он решил, что авиация не его стезя!

Трогательный взгляд снизу вверх на рослого учителя. Голубые глаза — два цветка цикория. Жакет и юбка чуть темнее глаз. Очаровательная улыбка. Тугой узел волос на затылке, шляпка с цветочками, тоже голубыми, разумеется.

— Фрекен Виклунд, боюсь, я не совсем понял вас. Что значит — брат передал вам свои уроки?

— Очень просто. Это значит, что я буду учиться вместо него. Конечно, мне придется начать с самого начала, у меня совсем нет опыта. Но теорию я помню, я учила вместе с Гуго, можете проверить.

Пока она щебетала, Оскар успел сложить в уме и проглотить несколько неподходящих реплик: "как это вы будете учиться?"; пара-тройка неприемлемых выражений по адресу избалованных девиц, которые начитались дурацких книжек и статей о женском равноправии и отправились сеять хаос везде на своем пути; наконец, "это непристойно и опасно"... А, вот:

— Все это замечательно, фрекен Виклунд, но вам нужно сперва заручиться согласием руководства школы. Видите ли, ваш случай несколько необычен.

— Прекрасно вижу! Я знала, что вы так скажете, и заранее вооружилась. Руководство школы — старый знакомый моего отца, а моя сестра училась вместе с его супругой. Прошу вас.

Еще насмехается. В конце записки (ага, ее зовут Эдит!) Энок приписал: "Но только К-7!" Как будто кто-то собирался разрешать ей взлетать или даже подлетывать. Ладно, проигрывать надо уметь. Оскар широко улыбнулся.

— Что ж, во многих странах уже есть женщины-авиатриссы, чем хуже наши соотечественницы? В добрый час, дорогая фрекен, я к вашим услугам. Но как вы, э-э, попадете в кабину?

— Очень просто!

Все у нее очень просто. От этой простоты у Оскара глаза на лоб полезли. Оказалось, что ее модная юбка распахивается, как у индийских танцовщиц, а под ней, а под ней — шаровары. Широкие, выглядят как оборка или что там бывает у летних юбок, пока она ходит, как положено особе женского пола, но когда она лезет в кабину Блерио, того самого, со снятой обшивкой крыльев, на котором вчера вышивал узоры ее кузен... в общем, сразу ясно: штаны! И теннисные ботиночки. Оскар оглянулся на механика и рабочих — и сам сделал каменное лицо.

А она уселась в кресло пилота, старательно пристегнулась. Опробовала педали — чуть слышно скрипнули тормоза.

— Проверьте меня, господин Дальгрен. Ручку двигателя вперед, ручку управления на себя. Так? И жду сигнала.

Эта девица, по крайней мере, не хуже своего родича. Что, правда, и нетрудно. Нет, если начистоту — она была лучше многих учеников. И по окончании урока Гюда так и не дождалась, когда Оскар вернется на фабрику, как собирался. Они с фрекен Виклунд увлеченно беседовали о новых моделях аэропланов и британской авиатриссе, покорившей Ла-Манш, пока все не пошли обедать, а потом он вызвался проводить ее в город. У людей так принято. А что Гюде не по душе хорошенькие девицы, которые норовят всем вертеть и раздают приказы, будто королевы, это ее, Гюды, дело. Так говорила она себе, возвращаясь в сумерках.

Есть примета — если ночью в тишине, в пустом доме, услышишь тоненький писк, будто бы дитя плачет, это к переменам.

Ой, нет! Гюда остановилась на полушаге и закрыла руками уши. Отняла руки — писк шел из ее каморки. Ой, силы светлые, пусть это будет не... разве мы плохо живем сейчас?!

Мольбы, конечно, не помогли. Кому они помогали, когда случается то, что должно случиться. Дитя лежало на столе, прямо в корзинке для хлеба, и орало вовсю. Было оно крошечное и красное, как новорожденный мышонок. Девочка. Волосня такая же, как у Гюды, — белый пух осота. Носик тонкий, острый, крошечные ноздри красиво изогнуты. А глаза, когда она замолчала и уставилась на Гюду, — хоть при свечке и трудно разглядеть, но похоже, что голубые.

Обыкновенно дети у томте заводятся точно так же, как у всех больших и малых народов. Но бывает, что жизнь меняется слишком круто, и тут уж не до сватовства и свадебных кругов.

— На север и в горы, — сказала Гюда, — к самому толстому троллю!

Остервенело швырнула шлем на кровать. С чувством добавила любимую отцовскую присказку:

— Все напасти от баб!

Дитя посмотрело на нее, моргнуло чудными глазищами.

— Ладно. Чему быть, тому быть.

Оскар мечтательно улыбался, был рассеян и дождался, что Энок запретил ему летать, "пока не протрезвеет".

Гюда по обычаю назвала нежданную дочку Альдис, показала ее друзьям и знакомым. Мышь-погрызуха одобрила, принесла в подарок пуговицу. Летать теперь уже много не приходилось.

Оскар каждое утро садился на велосипед, ехал на почту и возвращался то счастливый, как дурак, то мрачный, как осенний еж.

Гюда снова послала галку к родителям. Все же не чужие они, не хотят видеться и прощать ее — их дело, а знать должны. На сей раз получила ответ — отец обещал приехать.

Оскар пил пиво с Самуэлем и объяснял ему, что скоро конец мира, что любовь выдумали хилые порочные поэты, а на самом деле есть только физическое влечение и корысть, и что он, Оскар, в эти игры наигрался на всю жизнь, спасибо.

Гюда научила Альдис ходить и говорить и стала брать ее с собой в цех по ночам. Мышей просила присматривать, чтобы этот окаянный ребенок ничего себе не повредил. Но окаянный ребенок однажды нашел старый Гюдин винт — тот, что маленький, — и у мышей управы на ребенка не стало. Разве что летучих позвать. А отобрать винт не получалось, девица орала так, что лучше и не пробовать. От ее воплей сосновые планки коробились, оставалось их только выбросить.

Оскар два дня не ездил на почту, а потом все же поехал и вернулся в порванных брюках, таща велосипед с погнутым колесом, но при этом благостный, будто получил отпущение всех грехов.

Гюда и Альдис вместе работали в цехах, приглядывали за порядком, и дела шли хорошо. Отец приехал поездом из Стокгольма, ругался, горевал напоказ, чтобы Гюде стало совестно, и только на прощанье все же обнял дочь. Тетино ожерелье отказался забрать.

Оскар пил пиво с Альриком и объяснял, что если девушка ему нравится, то он будет с ней честен, потому что иное невозможно. А женитьба — не для него, нет, он еще не все в жизни сделал, что хотел. Это они с нами нечестны, говорил Альрик, пусть мне растолкуют: как нарушать заповеди, так они против предрассудка бракосочетания, а как забеременеют, так очень даже за, и кто против, тот мерзавец-обольститель, как в старые времена? Игра с двойными правилами, и дурак тот, кто об этом не знает! Все не так, внезапно возражал ему Оскар. А потом он отменил уроки, уплатив неустойки, уехал в Стокгольм и по возвращении уж ни с кем не разговаривал о любви. И отпуск у него скоро заканчивался.

На фабрику заявился гость. Родственник Густафа по материнской линии, тоже барон, только немецкий, Дитрих фон Вагенхоф у себя в Германии владел с кем-то на паях предприятием, производящим аэропланы, и живо заинтересовался возможностью экскурсии. Энок, кажется, был не слишком рад, но взять назад обещание, данное Густафом, не счел возможным, и сам исполнял роль гида.

Барон был одет как на картинке, будто перелетел в Ландскруну с какого-нибудь столичного приема, — черная визитка, черный цилиндр, белоснежная грудь, радужные искры у запястий. Гюде он сразу не понравился. На аэропланы почти не смотрел, держался как учитель среди учеников. Важничал, кивал, не слушая объяснений, и задавал проверочные вопросы. Глупые и не идущие к делу, по ее мнению.

— Вы — шведы, достойные сыновья великой страны. Какие имена приходит вам на ум, когда вы думаете о России?

— Щетинин, — немедленно ответил Энок. — Завод "Дукс".

— Петр Нестеров, — добавил Оскар. — Теперь многие делают "мертвую петлю", и в том числе ваш покорный слуга, но он был первым.

— И Ефимов, не забывай Ефимова! — восторженно вскричал Альрик.

— Ах вот как. — Господин фон Вагенхоф, кажется, потерял нить. — Откровенно говоря, я ждал других ответов. Скажем, многие шведские патриоты помнят о другом Петре — императоре Петре Первом, что так немилосердно обошелся с вашим непобедимым Карлом...

— Патриоты-мечтатели, — довольно громко сказал Альрик, — вояки за чужими спинами.

Немец, если и услышал, не показал вида.

— Но, впрочем, это все равно. Политическое доминирование Российской империи есть причина ее доминирования в других сферах. Вы упомянули русских производителей аэропланов, досточтимый господин Тулин. Очевидно, вам самому ясно, что их возможности несопоставимы с вашими. Эти скромные здания, примитивное оборудование, малое количество рабочей силы — я не ошибусь, если оценю годовую производительность вашего предприятия в несколько десятков штук? И при этом отнюдь не самые передовые модели...