Zemlya za okeanom(plus5)

Той осенью было, в основном, завершено строительство новых укреплений. "Сооружена была укреплённая стена с бойницами, а подле оной прекрасная батарея о девяти пушках. Вход же в бухту закрывают две батареи о восьми 24-х фунтовых морских пушек. Названы же они были по именам офицеров их строивших: крепостная— Домашневская, а береговые— Нахимовская и Путятинская".*(7)

Однако появление ещё 191 едока принесло и другие заботы. В урожайные годы Калифорния в избытке снабжала хлебом колонии и Охотск с Камчаткой, но в текущем году её постиг великий неурожай и пшеницы едва хватало самим. Поэтому капитан-лейтенанту Лазареву пришлось расстаться с двумя своими офицерами, лейтенантом Анненковым и мичманом Завалишиным, и 18 матросами. Правитель вручил им бриг "Булдаков" и отправил в Сан-Франциско для закупки хлеба.

Весной "Крейсер" потерял ещё одного офицера, а колонии пережили первый морской бунт.

Из-за нехватки овощей Лазарев решил силами экипажа развести огороды. Стосковавшиеся по деревне и земле матросы охотно принялись за работу. Руководил ими старший офицер, лейтенант Кадъян. Старших офицеров на флоте матросы традиционно не любят. Им по штату положено быть придирчивыми и въедливыми, а лейтенант Кадъян отличался ещё и любовью к линькам да и просто к кулачной расправе. На берегу он окончательно распоясался и, 18 марта, к Лазареву подошли выборные от команды и заявили, что на корабль не вернутся, пока не будет списан ненавистный Кадъян. Матросы удачно выбрали время для бунта. Правитель на "Ладоге" отправился в Михайловскую и они были единственной воинской силой в столице. Положение капитан-лейтенанта было сложным. Перед ним стояли бунтовщики, которых следовало присудить к плетям и каторге. Но грозить судом было совершенно бесполезно. Матросы не послушались бы и могли уйти в Мексику, скандал получился б грандиозный, с жирным крестом на дальнейшей карьере. И Лазарев уступил. "Будь по вашему. Старшего офицера спишу сегодня же. А вы возвращайтесь к работе. Да смотрите, не болтать у меня".

Кадъян в тот же день подал рапорт о переводе, а Лазарев скрыл всё произошедшее от начальства. Разумеется до Петербурга известия о бунте всё же дошли, но там отнеслись к происшедшему, к тому же не подтверждённому рапортом, как к случайному явлению, вызванному недостойным поведением одного из офицеров. Дело, не получив хода, "осталось тайной для истории официальной".

Этой весной на Уналашку был отправлен "Рюрик", на борту его находился отец Иоанн Вениаминов, будущий "апостол Америки". За пол года своего пребывания в Новороссийске молодой священник сумел добиться всеобщего уважения. "Невозможно лучше желать для сего края человека такой нравственности, таких познаний, благородного характера, с такой прилежности к своей должности, каков отец Иоанн". Тогда же, купленный ван-Майером у бостонцев на Сандвичевых островах "прекрасный по своим ходовым качествам" бриг "Араб", переименованный в "Байкал", под командованием штурмана Прокофьева отправился в Калифорнию. На нём в крепость Росс следовали Кирилл Хлебников и Павел Шелихов, который проявил себя исполнительным и деятельным конторщиком. Хлебникову поручалось, в случае необходимости, заменить им Шмидта. "Я надеюсь на него более, нежели на Шмидта и он может с большей пользой занять место последнего". Эта замена сыграла значительную роль в дальнейшей судьбе Росса.

Карл Юхан Шмидт, уроженец Свеаборга, прибыл в колонии сразу после окончания морского училища. Баранов высоко оценил способности молодого человека и перевёл его на должность приказчика с чином титулярного советника, не смотря на не слишком хорошее владение русским языком. "...меня перед г.Главнаго Правителю извинить, что я без ошибок писать не могу, я много раз попытался писать черновых, но ничего невышла... и кто етот вздор выдумал писать не как говоришь ...". Кусков отнёсся к своему сменщику весьма скептически: "Я давно готовлю се(ление) к выходу представить в полное распоряжение назначенному уже в преэмники, дай бог что обновилось лучшим на пользу компании управле(ние) здешняго края, но ...". (Многозначительное отточие сделано самим Кусковым) Вместе с Иваном Александровичем выбыл и письмоводитель Максим Суханов. Шмидт связывал с ним обнаруженную при магазине недостачу в 1000 рублей.

Новый правитель Росса занял эту должность в возрасте 22 года. Ему были свойственны самолюбие, склонность к юмору, живой характер и предприимчивость. Например, закончив и оснастив "Волгу", он кардинально меняет проект уже заложенной "Кяхты". "Румянцев", "Булдаков" и "Волга", спущенные на воду соответственно в 1819, 1820 и 1822гг. строились из калифорнийского дуба, который не пригоден в судостроение без длительной сушки. В продолжении постройки в сыром дереве появлялась гниль, с которой суда уже спускались со стапеля. Поэтому "Румянцев" был отправлен на слом в 1822г, а "Булдаков" и "Волга"— в 1825, при том, что суда эти, построенные талантливым корабельным архитектором Василием Грудининым, отличались превосходным ходом и остойчивостью. У "Кяхты" Шмидт оставляет дубовые киль и штевни, а корпус строит из сосны, которую доставляли по суше "за 7 верст от селения чрез гор и пропас(ть) при измучением людей и лошадей...".

И Баранов, и Муравьев считали земледелие наиболее перспективным направлением развития колонии. Кусков "любит огородство и особенно оным занимался, и потому у него всегда изобильно свеклы, капусты, салатов, гороху и бобов. Редька и репа у него отменно велики, фунтов в 25, но не вкусны, разводит он тоже арбузы, дыни и тыквы. Картофель же в Россе родится плохо, урожай сам шест и редко когда сам восемь зато сад яблоневый, грушевый, вишневый, розовый и виноградный изрядно плодоносит". Но в зерновом земледелии Кусков такой энергии не проявил. В 1822г. по его указанию лишь двое промышленных производили запашку. Шмидт же видел главную задачу в самообеспечении Росса своим хлебом, прежде всего путём частной запашки. Сразу же по вступлении в должность он объявил о том, что весь хлеб выращенный в колонии, он выкупит по калифорнийской цене и тем "приохотил всех промышленных и некоторых креолов и алеутов к хлебопашеству". Уже в 1824г. за счёт частного земледелия, ничего не стоившего Компании, Росс обеспечил себя хлебом и часть пшеницы отправил в другие поселения. В том году правитель объявил за это Шмидту официальную благодарность, однако с точки зрения полугосударственной структуры, которой являлась РАК, покровительство служащего Компании частному бизнесу было если не криминалом, то во всяком случае серьёзным отклонением от нормы, подлежащим пресечению.

С началом "общего" промысла деятельность Карла Юхана вступила в противоречие с логикой существования РАК, по которой всё должно быть подчинено промыслу. Между тем Шмидта более беспокоило жизнеобеспечение жителей колонии. Получив приказ присоединить своих алеутов к партии Дорофеева, он слишком откровенно писал "... печаль было та, что ето случилось в самой нужн время, не то что для компании, но и для всех— ибо взякой по вожмосности заготовил все для разроботывании новой семле (земли— А.Б.)...".

Кроме недостаточного внимания к бобровому промыслу Шмидту повредили его "политические" просчёты. Самовольный сбор денег на постройку часовни с привлечением офицеров "Аполлона", "Ладоги" и "Крейсера"— в некотором смысле представителей Петербурга, перед которым РАК, сама не выстроившая часовни, могла предстать в невыгодном свете. Муравьвьев отчитал Шмидта, указывая, что "...ежели жители селения Росс изъявили желание построить на собственном иждивении часовню во имя Святителя Николая, то следует оное донести начальству. Собранная же сумма хотя недостаточна, но мы уже в обязанности кончить начатое; ибо сие обстоятельство сделалось очень гласным. Селение же Росс не в том положении, чтоб заводить церковь и священника...". Собранные деньги (1048 рус.руб. и 1573 ам.руб., то есть пожертвования жителей Росс) были изъяты и отправлены в Новороссийск.

Расследование деятельности Шмидта, проведённое Хлебниковым, показало, "что управление его в Россе было вообще добропорядочное и много способствовало выгодам там живущих, но не выгодам Компании, многие части хозяйства были или запущены, или хуже присматриваемы, как при г.Кускове; землепашество хотя увеличено, но не компанейское, а частных людей, все сие я не щитал еще важным, но слишком дружеская связь с некоторыми испанскими чиновниками, желание породниться в Калифорнии, а паче охота его торговаться с иностранцами, которых он приглашал протикулярными письмами в Бодегу, явно против моих предписаний...; все сие он не щитал важным и делал с большим добронравием; но я, дабы прекратить всякое поползновение на личную торговлю в колониях и чтоб прервать несколько подозрительные связи, решил отозвать его; я не хотел предать его какому— либо следствию, ибо не видел никакого злонамерения, а только одну ветреность, теперь (в Новороссийске) он употреблен в должности цейх-вахтера и коменданта или, так сказать, капитан замка. ...Шелихов же, не знаю, будет ли лучше, но остережется от проступков Шмидта...".

Попытка внедрения в колониях капиталистических отношений была пресечена. Разумеется со временем они проломили стену бюрократии, но слишком поздно для Росс, так и не ставшего рентабельным.

Запрещая "международные контакты" на уровне правителя поселения, сам Муравьев вёл активную дипломатическую деятельность. В том году в Южной Калифорнии вспыхнуло восстание индейцев, разрушивших несколько миссий. Во главе восстания стоял бежавший из Росс промышленный Прохор Егоров. Обо всём этом Муравьев узнал из официального письма дона Луиса, в котором тот просил прислать ему пороху и оружия, обещая расплатиться мехами из будущих промыслов. Правитель имел возможность удовлетворить эту просьбу, так как ещё в прошлом году писал в ГП, чтобы не отправляли в колонии "более порох и вооружение ибо арсенал военным припасом и погреб порохом переполнены". "Мы будем иметь случай сбыть довольное количество пороху и ружей очень выгодно и между тем услужим соседям. ... мы для собственной своей пользы и даже существования должны всеми способами защищить поселения испанцев в Калифорнии, а паче миссии, более всего хлеба нам поставляющие".

20 декабря Хлебников и Шмидт пришли из Росс. Задержались они из-за огромной силы урагана, разрушившего стену поселения и погубившего скот. "Кяхту" тоже изрядно потрепало, порвало паруса и снасти, но корпус брига почти не пострадал и груз хлеба на нём тоже. Эта пшеница в Новороссийске оказалась лишней. Год, в отличие от прошлого, оказался урожайным и в хлебных магазинах не нашлось места. Поэтому 27 января, не разгружая бриг, правитель отправил его на Кадьяк под командованием штурмана Прокопия Туманина. С ними плыл посланец иркутского епископа Михаила о.Фрументий Мордовский, который попортил потом немало крови директорам Компании в Ст.-Петербурге.

За зиму здоровье Матвея Ивановича сильно пошатнулось, так что он согласно врачебному консилиуму не отправился весной на Ситху. Смена же ему была прислана осенью. Капитан-лейтенант Чистяков прибыл в Америку командиром "Риги". Пётр Егорович был информирован, что в случае болезни Муравьева, ему придётся исполнять должность правителя в течение двух лет. Теперь же, плывший с ним в качестве комиссионера Иван Андреевич Северин, сын одного из директоров, сообщил, что ему предстоит пробыть в колониях не менее пяти лет. Честолюбивый 35-летний офицер согласился при условии, что ГП "исходатайствует мне следующий чин".

Последним распоряжением Матвея Ивановича было подписанное 21 октября о начислении Чистякову со следующего дня годового жалованья в 30 тыс. руб.

Пасмурным утром 22 октября все жители Новороссийска собрались возле дома правителя. Команды стоящих на рейде судов получили увольнение на берег. Муравьев зачитал перед собравшимися письмо директоров РАК о передаче должности Чистякову. В тот же день в Кадьякскую, Уналашкинскую, Атхинскую, Ново-Архангельскую конторы, а также управляющим Прибыловыми островами и крепостей Росс, Роггорвик, Славянская и Благонамеренская были отправлены депеши о смене главного правителя.

Так уж случилось, что в период правления этого "негромкого" офицера произошёл перелом, позволивший состояться Рус-Ам. В "муравьевские годы" столица Русской Америки была фактически построена заново. Почти во всех других поселениях, где побывал Матвей Иванович, было возведено или отремонтировано множество зданий. По личному приказу правителя на Кадьяке и Уналашке возведены были церкви. Заложены новые крепости. Но самое главное, в его правление отчётливо определилась тенденция направленная на основательное благоустройство колоний и скорее союзническое, нежели вассальное, отношение с американцами.*(8)

1*Эта "идиллия" продолжалась до самой смерти Каумуалии в 1823 году. Тут же безутешная вдовица объявила своего второго мужа владыкой Кауаи, в ущерб прямому наследнику— Георгию. Однако правление РАК смирилась с изменением политической ситуации, получив за это дополнительные привилегии и земли (почти всё юго-восточное побережье острова Оаху).

2* После исторического присоединения острова Кауаи к королевству Лиолио сосредоточил свое внимание на установлении связей с другими государствами. Он и сам хотел побывать за границей особенно в Великобритании, откуда были родом капитан Кук и верные советники отца Янг и Девис. Но главное — Великобритания была сильнейшая морская держава и могла послужить противовесом давлению России. Старбак, капитан китобойного судна "Лэгл", согласился за солидное вознаграждение доставить знатных пассажиров в Лондон. Перед отплытием Лиолио на всякий случай объявил своего брата Кауикеаоули, совсем еще мальчика наследником трона. Однако дело управления государством по прежнему оставалось в руках всесильной регентши Каауману. Премьер-министром был назначен Каланимоку.

После долгого плавания "Лэгл" бросил якорь в Рио-де-Жанейро, где Бразильский император Педру оказал своему собрату почести. Затем, в мае 1823 года, "Лэгл" пристал в Портсмуте. Великобритания встретила необычных визитеров чрезвычайно радушно. Заботу о гостях взял на себя министр иностранных дел Джорж Кеннинг. Королевскую чету поселили в роскошном отеле "Каледония", она участвовала во всех событиях общественной жизни и присутствовала в королевской ложе в Ковент-Гарден на спектакле, тема которого была весьма символична — о завоевании Мексики испанцами и трагической судьбе индейцев.

По прошествии нескольких недель после приезда гавайские гости должны были быть представлены королю Георгу. Однако этой исторической встрече не суждено было состояться — Лиолио и его супруга Кемамалу заболели корью. Болезнь быстро унесла обоих. Дипломатический вояж в Лондон, от которого столько ждали закончился, Лиолио возвратился домой в деревянном гробу на борту корабля "Блонд".