Жизнь в Советском Союзе была...

Настолько быстро, что автодрома я сам лично не помню, просто доверяю рассказам более взрослых товарищей, а вот дома по улице Краснознаменной 27 и 29, вроде как, уже стояли, значит, их точно построили года до 1965. Эти два дома и парочка стоящих за ними образовывали местный "Шанхай". Почему именно так называлось это место, я не знаю, но среди его обитателей действительно было много, как сейчас говорят, лиц неславянской внешности с азиатскими чертами лица. В большинстве своём молодежь этого "Шанхая" тяготела к криминалу. Среди жителей Колхозного поселка тоже было много татар, но по менталитету они заметно отличались от "шанхайцев".

Со старого места шанхайская братва привезла и некоторые свои привычки. Во-первых, террор к окружающим. Правда, на "Колхозке" им пошустрить не удавалось, там и своих хулиганов хватало, но мирное население новостроек в своем и соседних кварталах обижать у них получалось. Во-вторых, они выстроили целый городок из сараюшек и каких-то будочек, где держали голубей, собак и прочую живность, заняв под это дело пешеходную часть проспекта Победы напротив своих домов вдоль забора автомобильного училища. Снесли этот "зоопарк" только через несколько лет при асфальтировании проспекта Победы.

С шанхайцами наши мостопоездские парни не дружили, а порою и дрались. Пацаны помладше, согласно легендам, не раз устраивали массовые дуэли, бросаясь друг в друга камнями, на "Великой Куче Щебня", которая тогда была пограничной между нашими владениями и располагалась на том месте, где теперь стоит дом N 204 по проспекту Победы. Мы вообще долгое время относились к "шанхайцам" так же, как жители Средиземья относились к оркам: опасные и неприятные соседи.

На восток от нашего квартала у нас был один сосед: великий и могучий. Нет не Китай, а ЧВАКУ — Челябинское военное автомобильное командное училище. Оно занимало всю территорию бывших Красных казарм. Между прочим, я еще застал времена, когда остановка общественного транспорта, именуемая ныне "Улица Калинина", называлась именно так: "Красные казармы". Глядя из окна автобуса (троллейбус по Свердловскому проспекту еще не ходил), я думал: "Интересно, а почему она так называется"? И приходил к выводу, что либо в честь неказистого строения, побеленного в нежно розовый цвет, через двери которого входили и выходили военные, либо в честь Красной Армии. На самом деле старое здание КПП училища и гарнизонного магазинчика, которые я видел тогда из окна автобуса, к названию остановки отношения не имели. Позднее, гораздо позднее, попав однажды на территорию училища, я, наконец-то, увидел те самые знаменитые дореволюционные казармы 196-го Инсарского полка, в честь которых и называли военный городок и автобусную остановку. Они действительно красные, поскольку построены из красно-коричневого кирпича.

Вот курсанты из училища нам нравились. Во-первых, они были мирные люди, хотя и военные. С местными парнями они не дрались, деньги у ребятишек не отнимали, подзатыльники мелкоте не отвешивали. Во-вторых, после недавно закончившейся войны у всех пацанов Страны Советов ещё был культ военных, и ко всем служивым мы относились очень хорошо. Да и сами курсанты шестидесятых годов были не то, что нынешние солдатики и офицеры, строевая выправка и дисциплина у них была на высоте. Ну а в-третьих, автомобильное училище было неиссякаемым источником воинской атрибутики — пилоток, звездочек, эмблем и погон, всего того, что так ценно для мальчишек. Поэтому не удивительно, что многие юноши нашей округи поступали в это училище.

С юга от нас был "Тот Двор" — единокровные наши мостопоездцы — дома 34-й по улице Краснознаменной и 29-й по Колхозной. По идее мы должны были жить с ними одним большим кварталом, но между нами втиснули детский сад, и своим забором он аккуратно разгораживал нас на два самостоятельных двора. Люди вместе работали, дети вместе ходили в садик и в школу, но все равно говорили: "а он в том дворе живет", или "мама, я в тот двор пойду, там в футбол поиграю". Все сразу понимали, о чем речь и где надо искать человека. В общем, это были наши главные союзники. И хотя в каждом дворе была своя шайка-лейка, но нам ничего не мешало объединять свои усилия в экстренных случаях.

В дальнем углу "того двора" располагалась баня N7, огороженная с трех сторон деревянным забором. Возводилась она одновременно с тем же 34-м домом — мои старшие братья бегали еще по обеим стройкам. Возможно, баню даже строил Мостопоезд, но мы как-то не считали ее своей, уж слишком много народу с Колхозного и Аэродромного поселков ее посещали. Мы были капельками в их океане, а баня была как бы нейтральной землей. Постоянное присутствие взрослых и частое появление в бане курсантов не позволяло каким-либо молодежным дружинам заявить свои права на ее территорию, и мы, даже будучи малышами, не боялись туда ходить по одному, но в тоже время не чувствовали себя там и хозяевами.

С юго-запада, сразу за котельной находилась школа N9. Самое высокое здание в округе до строительства на нашей улице девятиэтажных домов. Хотя этажей в ней было только четыре, но это были полнометражные этажи в 3— 3,5 метра высотой, так что даже пятиэтажные хрущевки с их потолками в два двадцать не могли смотреть на нее сверху вниз.

Возле школы были: стадион с футбольным полем, малая спортивная площадка с баскетбольными щитами, сквер с кустарниками и тополями, внутренний двор с какими-то сараями и гаражом и весьма приличный школьный сад с фруктовыми деревьями и кустами. Все это хозяйство, размером примерно в гектар, было огорожено солидной железной оградой с острыми пиками по верхней кромке. Правда, уже в то время в железном заборе кое-где были дыры. Напомню, все-таки дело происходило в России, а наш народ обходить препятствия не любит и по возможности всегда прокладывает себе короткие пути.

Школьный сад — это вообще отдельная песня. Это место было одновременно притягательным, романтичным, героическим и опасным. Что самое интересное, поначалу сад даже охранялся. Там имелся самый настоящий сторож, тот самый, который с "ружжом и с солью". Я, будучи мелким, сам видел какого-то старичка— пенсионера с винтовкой за спиной (скорей всего "воздушкой"), который через забор переругивался с нашими старшими пацанами.

Потом сторожить сад перестали, урожай срывали до того, как он успевал созреть, так что, как плодоовощное хозяйство школьный сад захирел, но зато часто использовался для всяких тайных дел. Среди зеленого массива деревьев и кустарников теперь можно было скрываться, прятаться, заниматься всякими запрещенными вещами, типа курить, выпивать и играть в азартные игры, но также легко можно было нарваться на неприятности.

Чисто на западе, прямо за котельной и за сарайками 23-го дома начиналась "Колхозка"— застроенный частными домами огромный массив Колхозного поселка. Он располагался и за школой, и за баней, и только берег реки Миасс был ему естественной границей на юге, а на север он перетекал за проспект Победы и тянулся до улицы Каховского, ныне Комсомольского проспекта. Еще дальше на запад, с улицы Аэродромной, ныне Косарева, начинался уже Аэродромный поселок. Тогда для нас они были неразличимы с Колхозным и потому сливались в одно большое море частного сектора под названием "Колхозка".

Менталитет у ребятишек Колхозного поселка заметно отличался от нашего. У них у каждого был "свой двор" в несколько соток, и только за высоким забором находилась общая улица. У нас же личными были только наши квартиры, а у кого и просто комната в коммуналке, и общее начиналось сразу за их порогом. Общими для нас были и двор, и подъезд, и лестничная площадка, а для некоторых даже и кухня с ванной и санузлом.

Мы редко сидели по домам и много гуляли на улице в общем дворе, собираясь иногда в большие команды. Дети с " Колхозки" тоже общались с соседскими ребятишками, но не помню, чтобы в их играх я видел более пяти человек сразу. Так что мы росли чуть больше коллективистами, а они все чаще индивидуалистами.

В те давние времена жизнь на "колхозке" была почти деревенской. Практически в каждом дворе было по собаке. Многие жители держали скот, начиная с коз и свиней и вплоть до коров с лошадьми. Иные имели гужевой транспорт, а по улицам поселка гордо бродили стаи кур и даже гусей.

Чуть не треть населения Колхозного поселка были татары и башкиры. Их непривычные азиатские лица поначалу в детстве внушали мне если не страх, то тревогу: "Это чужой, может быть опасен"! Иногда эти ожидания неприятностей сбывались. Но в отличие от "шанхайцев", колхозненские хулиганы (а пацанов с криминальными наклонностями там тоже хватало) крайне редко сбивались в большие банды, и я не помню ни одного случая, чтобы они пытались наезжать на парней с наших дворов. Наоборот, после совместного обучения в 9-й школе, многие наши пацаны легко находили с ними общий язык и начинали дружить. Большинство школьных друзей моего старшего брата Юрия жили и воспитывались на Колхозном поселке.

Вот такая у нас была окружающая среда.

Часть 2

"За детство счастливое наше спасибо...."

Глава 1.

Первые воспоминания

Самые ранние мои воспоминания связаны с яслями. Следовательно, я помню себя где-то с двух-трех летнего возраста. Воспоминаний три.

Первое — меня оставили в яслях в ночной группе. Как я выяснил у матери позднее, связано это было с тем, что мой брат-двойняшка Леша подцепил какую-то детскую инфекцию, и, чтобы я не составил ему компанию, в целях изоляции от больного, меня не взяли домой. И вот лежу я весь одинокий на раскладушечке. Почему одинокий? Потому что в стороне от всех остальных ребятишек. Им раскладушки поставили как обычно в центре группы (так называлась комната, в которой дети проводили свое основное время: и спали, и ели, и играли), а мне, как внеплановому и, вдобавок, брату инфекционного больного, — чуть в стороне, возле рабочего помещения нянечки. Оно отделено от группы деревянной перегородкой с окошками под потолком. Возле этой перегородки я и лежу. В нашей комнате свет выключен, а вот в хозяйстве нянечки горит какая-то лампа, непогашенная видимо специально. Через матовое стекло перегородки ее рассеянный свет частично падает в залу и создает полумрак, в котором видно лежащих детей. Все ребятишки уже спят, поскольку тихо— тихо, и никто не отвлекает меня. Я смотрю на это освещенное стекло, мне абсолютно не страшно и я думаю: "Мама скажет братику Вове купить эту штуку мне, Володя пойдет в магазин и купит мне это".

Я, убей бог, не помню, что именно мне должны были купить, но точно знаю, что послать за этим должны были именно братика Вову.

Воспоминание второе. Короткое. Действующие лица те же. Брат Володя ведет нас на выход. Я первым подбегаю к массивной двустворчатой двери, толкаю её и вижу ярко освещенную солнцем улицу. Прямо передо мной тротуар, за ним небольшой газончик, а еще дальше — широкая асфальтированная дорога, по которой в обоих направлениях едут машины: легковые, грузовые и даже троллейбус.

Потом мне объяснили, что, скорее всего, и это мое воспоминание о яслях. Просто в ясли нас водили, а поначалу, и носили через весь город на улицу Свободы, 161. Железнодорожные ясли все были в районе вокзала. Оттуда мои воспоминания и об интенсивном автомобильном движении на дороге, и о троллейбусе. Хотя брат Владимир считает, что это воспоминание вряд ли связано с яслями, дескать, у них не было выхода на улицу, а только во двор, так что дверь в солнечный мир я распахивал в какой-то другой организации, возможно, в детской поликлинике.

Тут нельзя не упомянуть о героическом поведении моих старших братьев Юрия и Владимира, которые буквально на своих загривках таскали нас с Лешкой через весь город в ясли. Это они нам с братцем тогда казались большими и взрослыми, но на самом деле им было тринадцать и одиннадцать лет. Надо также учесть, что общественный транспорт в то время мимо нас еще не ходил. Юра и Володя сначала вели нас на трамвайную остановку у Теплотехнического института. Правда, вели — это сильное преувеличение. Идти пешком так далеко — по теперешнему целых две трамвайных остановки — мы сами ещё не могли. Поэтому братья сажали нас к себе на загривок и так несли на собственных шеях. Потом надо было вместе с нами, не потеряв, впихаться в переполненный трамвай N3, идущий до вокзала, выйти в районе улицы Евтеева и тащить нас ещё целый квартал до улицы Свободы, там раздеть и сдать воспитательнице.

Надо учесть, что лето на Урале короткое, а в другие сезоны на улицах то скользко, то сыро, а на бутузах — полная экипировка вплоть до валеночек и шапок с шубейками зимой. Это ведь тоже что-то весит. Да и сдать воспитательнице утром — этого мало, надо еще и вечером нас забрать. Но обычно по вечерам за нами приходила мама. Как она одна вела нас двоих домой через весь город, не представляю.

Третье мое воспоминание связано с выпускными торжествами в яслях. Все мальчики, как одна футбольная команда — черные шортики, белые рубашечки, девочки — тоже белоснежные с большими бантами на головках. Что именно происходило на торжестве, я не помню. Но то, что после него нам дали на прощание поиграть новыми игрушками, в памяти отложилось. Я увлеченно катал реактивную ракету-самолет с инерционным двигателем. Ее сначала надо было раскатать, прижимая к полу и толкая вперед, а потом можно было отпустить, и ракета сама, жужжа мотором, ехала вперед на два или даже три метра. Единственно, надо было успеть прибежать на место ее остановки первым, чтобы другие мальчики не подумали, что ракета бесхозная и с ней никто не играет. Вот так, играючи, я расстался с младенчеством.

С концом СССР и появлением РФ эти ясли закрыли за ненадобностью, детей в начале девяностых годов женщины практически не рожали. Теперь в этом помещении на улице Свободы, 161 располагается несколько контор, и центральное место занимает Межрайонное управление инспекции исполнения наказаний. Там, где резвились советские дети, "граждане начальники" стали решать судьбы осужденных. Это — история страны, однако.

Глава 2.

Детский сад

I

Свой детский сад я помню хорошо. Даже самый первый день, проведенный там. Чуть ли не на другой день после выпуска из яслей нас с Лешкой сдали в садик, тот самый N 175, что располагался возле нашего дома. Тут-то старшие братья, наконец-то, вздохнули с облегчением. Им уже не надо было вставать чуть свет, чтобы тащиться с нами через весь город к вокзалу. Теперь достаточно было открыть нам дверь квартиры и скомандовать: "Вперед"! А потом, не торопясь, переместиться к окну в спальне и убедиться, что мы оба добежали до входа в садик. Вечером же одному из них надо было, между делом, заглянуть в детское учреждение и, ткнув пальцем, сказать воспитательнице: "Мне вот этих двоих, заверните, пожалуйста".

Но все это было потом, а вот в первый раз нас, как полагается, привела в садик мама. Впервые попав в непривычную обстановку, где всё незнакомо и все чужие, осознав, что остаемся одни, мы с братом дружно заплакали. Ревели долго, поддерживая друг друга, но мама уже ушла, воспитательница устала нас успокаивать, и вдруг я увидел знакомое лицо. К нам из недр учреждения вышла тетя Лида Филлипенкова — подруга матери и моя крестная, а также наша соседка по подъезду, часто заходившая к нам в гости. Правда, одета она была странно — в какой-то белый фартук. Как оказалось, она работала в этом садике поваром. Увидев ее, мы с Лешкой перешли с рева на всхлипывание, а потом и вовсе успокоились. А тут еще нашу группу вывели на улицу, и тогда я познакомился со многими своими сверстниками. Это были ребятишки с нашего и "того" двора, из мостопоездского дома "на Солнечной", а также с Колхозного поселка. Особенно мне запомнилось, что в группе было два совершенно одинаковых пацана, так я впервые увидел братьев-близнецов Новиковых.