Цивилизаtion 2

— То есть ты сам даже не знаешь, сколько у тебя людей? — Я был изумлен незамысловатостью стратегии развития

— Ну почему. Примерно знаю. Я же постоянно объезжаю владения со своей зондеркомандой. Думаю, что сейчас тысячи три, может три с половиной. Все российское побережье Черного моря, и большая часть Краснодарского Края. В стороне от гор, правда, захватывать кого-то стало малоэффективно. Руду они не носят, просто войско пополняют. Но с твоими достижениями я, думаю, многое изменится, — Седой хлопнул меня по спине так, что я чуть не упал.

— А язык? Те, кого захватывают — они же русского не учат?

— И что? Мне хватает, что его знают мои генералы. Слов пятьсот — достаточно чтобы отдать любой приказ. Старшие офицеры тоже военный язык понимают, а дальше — меня уже не волнует. Поболтать особо конечно не с кем. Пятница старый маразматик. Лука вот, что-то соображает. Так что иногда ему душу лью.

— Лука?

— Ага, вон прямо позади нас, с мечом. Рядом с ним Матфей, тоже с мечом. Это генералы. Остальные — скажем так, спецназ. Тридцать шесть человек. Положат триста шестьдесят, если встретят.

— Погоди. Лука, Матфей, ты что, своих генералов в честь апостолов называешь?

— Ага. А что? Зато удобно. Десять человек уже назвал. Досадно только, что Иакова два. Путаница будет.

— Это ж богохульство!

— Ты что! Уверен, Богу приятно, что в эти трудные времена я все равно помню о священном писании. Ты вот хоть шесть имен назовешь? А? Во-о-от. А я с бабулиной кашей их впитал.

— Ну... все равно как-то коробит. В наше время получил бы двушечку, — усмехнулся я.

Седой остановился и внимательно посмотрел на меня.

— Считать что-то богохульством и порицать, а тем более наказывать за это — есть еще большее богохульство, так как ставит под сомнение то, что Всевышний сам в состоянии разобраться с подчиненными. Усек? То то. И не начинай больше.

Глава 5

В заходящих лучах солнца мы подходили к лагерю. Весть о чудесной встрече с людьми, покрытыми чешуей, взволновала всех. На другом берегу речки стояли толпы, приветствуя диковинных гостей.

— Нормально ты тут отстроился, — с нескрываемой завистью причмокнул Седой, издалека завидя постройки. — Вышки смотрю соорудил, дома каменные. Ох них.. себе! Плотина! И еще одна! Вас случайно не Архимед Ломоносович Энштейн звать? Ты точно порох не сделал?

— Не сделал, не сделал, — смущенно улыбнулся я. Мне безумно льстила похвала бывшего начальника и я с удовольствием предвкушал, как он удивится, увидев внутренний быт.

Парадным строем мы вошли на главную площадь. Люди почтительным кольцом обступили нас, с восторженным любопытством разглядывая воинов в латах. Пришла пора представить новых гостей.

— Кава нашел друга!, — закричал я

— Это ты что ли кава? — Тихо спросил меня Седой

— Ага. Это у них что-то вроде божества, — шепнул я в ответ, — тебя кстати твои как называют?

— Дядя.

— Дядя?! Оригинально, чо.

— В честь Василия Филипповича. Тебе, салаге, не понять.

— Друг кавы — Дядя!, — снова закричал я во все горло и показал на поблескивающего в полумраке Седого.

Толпа издала что-то одобрительного гула. Я мельком посмотрел на Тыкто. Вождь стоял с похоронным выражением и теребил в руке отполированную рукоятку топора. Не выдержав, я подошел.

— Это мой друг. Там, откуда я пришел, мы жили вместе и теперь очень рад, что его встретил.

Тыкто кивнул, соглашаясь со мной, но определенно не радуясь этому событию.

— Он тоже кава — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал туземец.

— Кава, — после недолгого молчания согласился я с ним, — но для своих людей. Он живет очень далеко. За морем. И потом уйдет к себе.

Последняя фраза, подействовала на Тыкто словно бальзам. Глаза его засияли как у помилованного.

— Уйдет? — переспросил он, не веря в услышанное

— Уйдет. У Дяди свой хэв и много дел.

Видя, что вождь взыграл духом, я попросил его позаботиться о воинах Седого и накормить их. Тыкто убежал исполнять с таким рвением, будто отбытие гостей должно было случиться сразу после ужина.

Разобравшись с терзаниями вождя, я позвал Седого в свой дом. Дядя постучал по стенам, пошатал петли двери и шумно зашел внутрь, почти касаясь верхушкой шлема потолка.

— Добротная горница, — похвалил он, после развязал шнурки сбоку от лат и снял с себя несколько килограммов железа. Под броней неожиданно обнаружилась туника, явно не современного происхождения.

— Откуда ты ткань взял?! — Я схватился за материал. Он был грубый, плотный и влажный от пота. Но мне казалось, что одежда просто великолепна.

— Бабы мои ткут. И веревки изо льна плетут. Ты до этого не допер что ли, гений изобретений?

— Веревки я из крапивы делаю. Но как ткать — понятия не имею, — виновато сознался я.

— Это меня бабуля научила. Пятилетнего пацана веретеном мучила. Никогда бы не подумал, что пригодится.

— А мне можешь белье сшить? У меня труселя до дыр уже. А кожу на голое тело надевать сам понимаешь...

— О чем речь, Гномище! Мы теперь такой симбиоз закрутим, планета ахнет! — он снова схватил меня локтем за шею, слегка придушив, — Ты на стол что-нибудь набросаешь, кстати? Я есть хочу, как енот полоскать.

— Конечно. Пхо вот-вот должна принести.

В ту же секунду раздался стук, и в дом начали заплывать тарелки с едой. Запах яств плотно заполнил помещение и слюна принялась хлестать из желез. Седой плюхнулся на лавку и снова по-мушиному потер руки в предвкушении обжорства. Стол был действительно прекрасен. Рыбный супчик, зайчатина фаршированная грибами, ребрышки козленка, пирожки с птицей. Я специально просил приносить маленькие порции, чтобы поразить Дядю разнообразием и это удалось на все 146%.

— Какая красота, все-таки, — промычал Седой с набитым ртом.

Я уже приготовился спросить, что конкретно ему пришлось по душе, когда увидел, что он смотрит не на еду, а на зад уносящей тарелки Пхо.

— Ты о ней, что ли? — спросил я, когда девушка скрылась за дверью

— Угу, — кивнул Седой, — достойную цыпу сыскал. Опрятная.

— Да не, это просто домработница. С женщинами у меня как-то не сложилось, — я грустно вздохнул, вспоминая Лиу. Рассказывать он ней совсем не хотелось, поэтому я быстро задал встречный вопрос:

— А у тебя как на этом фронте?

— Да никак, — Седой начал ковыряться косточкой в зубах. — Бабы в нашем деле — это к беде. Да и я ж женатый, к тому же.

Я широко улыбнулся, но взглянув на Седого понял, что он, похоже, не шутил.

— Ты же женатый там. А сейчас ты тут.

— И что? Я обещание то давал Ему, — Седой ткнул пальцем в потолок, — и потом. Вдруг все-таки назад... Как я потом с этим жить то буду?

Ответ меня поразил, и мы замолчали, каждый думая о чем-то своем. Тишину нарушила вновь пришедшая Пхо, тащившая блюдо с пельменями. При виде этого зрелища у Седого потекла скупая слеза.

— Ну Гном, ну ты..., — только и смог вымолвить он, и тяжело сглотнул.

К пельменям прилагался фирменный чай, но как только я начал разливать его по стаканчикам, Седой остановил меня.

— Погоди. Пельмени без водки — только собаки едят, — заявил он, и полез в свою кожаную сумку. Из ее недр был извлечен небольшой глиняный флакончик и в стаканчики, вместо чая, был разлит эликсир с острым спиртовым запахом.

— Давай, за встречу!

Мы выпили, и самогон непривычно обжег гортань. Я с шумом выдохнул и тут же засунул в рот горячий пельмень. Темная комната заиграла зайчиками светомузыки.

— Сам сделал?

— Не, из Москвы посылкой доставили, — Седой смотрел на меня как на полоумного, — конечно сам. Вот эти сто грамм месяц почти перегонял. Герметичности то в аппарате никакой.

— Из чего это? Груша?

— Не, — Седой довольно заулыбался, — березовый сок. Там сахара побольше. Немного сгустишь и он сам бродить начинает. Кстати вот еще, держи.

Из мешка появился на свет леденец на палочке, цвета жженого сахара. Я повертел его в руках и лизнул. Вкус был сладковатый, с небольшой горчинкой.

— Чупа-чупсы вот делаю. Десять литров сока выпаривается и вот такая штука выходит. Ты только не злоупотребляй. Если конечно бор-машину не изобрел.

Самогон с непривычки ударил в голову, мягко, как подушкой. Я смотрел на уплетающего пельмеши Седого, облизывал конфету и был самым счастливым человеком на планете.

* * *

Вечернюю тишину нарушила мелодия 'подмосковных вечеров' и подхвативший ее бас Седого. Достав свою дудку я напустил густой туман ностальгии. Седой подвывал, мерно оттрясывая темп найденными тут же погремушками и по небритым щербатым щекам текли тоскливые слезы.

Мы пылко пели всю ночь. Про 'вечера' и 'ой мороз мороз' — хором. Про 'одуванчики' Дядя пел гордым соло. Невыспавшиеся туземцы недовольно ворочались, накрываясь шкурами с головой.

* * *

Глава 6

Встав поздно, как двоечники, мы выползли на залитую весенним солнцем площадь. При виде Дяди исполнявшие команду 'вольно' рыцари с лязгом построились.

— Не мучал бы ты их так, — с сожалением отметил я, глядя на ровные ряды бойцов

— А как ты хотел. Иначе нельзя. Расслабятся и все. Поплыла империя. Лука, ко мне!

Генерал проворно подбежал и вытянулся по стойке смирно.

— Бери двоих и со мной. Остальные чтоб сидели тихо, не разбредались.

Лука умчался доносить приказ, а Седой, оглядевшись, одобрительно закивал.

— Давай, показывай, что ты здесь наворотил.

С конвоем из телохранителей Дяди я отправился демонстрировать свой хэв. Подойдя к лавке Цака, над которой красовалась вывеска 'МАГАЗИН' у Седого непроизвольно открылся рот.

— Ты что, карбованцы им ввел?!

— Чатлы. Да, уже два года как экономика работает, — довольно ответил я, но Седой, похоже, не разделял это достижение.

— Ерундой занимаешься, если культурно выражаться. Тебе своей власти что ли не хватало, чтобы проекты воплощать?

Улыбка враз сошла с моего лица.

— Давай я тебе потом объясню свою мотивацию. Я считаю, что все хорошо работает и развивается.

— Расскажи. Помнится ты еще в баре мне пытался рассказать, как экономику строить. Вон чем кончилось. Может еще раз расскажешь и назад вернемся?, — Седой хмыкнул продолжая лапать товары, лежащие на прилавке.

— Я понял, — вдруг сказал он, с видом проснувшегося в ту ночь Менделеева, — я все понял.

— Чего?

— Ты хочешь сделать банк, а потом и биржу. И там, наконец, всех переиграть. Угадал? Детские комплексы. Фобии Эриксона. Оскорбленное тщеславие. Где тебе записать диагноз? Продай формуляр.

— Да иди ты.

Упивающийся сарказмом Седой продолжил исследование витрин. Дойдя до кувшина с зерном он взял несколько семян, покрутил их, куснул и возбужденно завопил:

— Это ж ячмень! Гном! Ты нашел ячмень и не сделал пивасик?!

Я развел руками.

— Никуда не годится. У тебя его много?

— Пара центнеров еще есть наверное.

— Отлично. Дашь мне, буду солод проращивать.

Вот, и появились товары для обмена, с удовлетворением отметил я про себя. Мне тоже хотелось железные латы и обещанное новое исподнее.

Поглядев на остальные товары и изрядно повеселившись над стоящим около магазина цаковским велосипедом Седой пошел инспектировать деревню дальше. Не пройдя и тридцати метров, он увидел мою дорогу.

— А это что за тропинка из желтого кирпича? Куда ведет? К Гудвину?

— К апачам.

— К кому?!

— Ну у меня тут два племени еще в радиусе пятидесяти километров. Апачи и команчи.

— А вы кто? Чингачгуки? Геки и Чуки?

Седой от души потешался. Его задорное настроение уже было не переломить и я сразу вспомнил свою работу в банке, где был мишенью для подобных насмешек на протяжении двух лет.

— Наверное тебя это порадует, но вождя апачей зовут Гек, а команчей — Чук.

Дядя немедленно сложился от хохота втрое. Он смеялся так, что казалось будто душили мопса. Седой хрипел, и икал, периодически тихонько повизгивая. Причем делал это настолько заразительно, что я уже не мог на него обижаться.

— Гном, я ж щас сдохну от смеха, и некому будет землю воевать, — наконец смог выговорить Седой и хохот снова задушил его. Лука с двумя воинами стояли без тени улыбки, словно статуи.

— Ладно, пойдем дальше, — сказал он наконец, вытерев рукой слезы. — Я лет десять так не ржал. Что еще тут у тебя смешного? Ты про баню что-то говорил.

— Баня есть. Но давай сначала плотину покажу.

Водяное колесо привело Седого в завистливый восторг. Осмотрев работающий механизм и привод к металлургам он пожал мне руку.

— Вот это ты реально круто сделал. У меня чертова туча людей занято на мехах. Мои бы печечки, да сюда...

— А что не так с моими печами?

— Много чего не так. Понятно, почему ты еще железо не получил. С такой конструкцией полторы тысячи не достигнешь. Шлак сливаешь не правильно. И про тигли, видимо, тебе тоже не известно. Ну да ладно. Пойдем дальше.

— Чего ладно? Расскажи, что надо поменять?

Седой остановился и внимательно посмотрел на меня.

— Гном, ты чего. Это не просто 'опа и готово'. Ты Автовазу расскажи в двух словах, как Мерседес сделать. Чего там им надо поменять. Придет время — поговорим.

В кузнице мы прилично задержались, смотря как Том выстукивает бронзовые гвозди.

— Способный пацан, — отметил Седой, — мне б таких десяток — год жизни бы сэкономил.

Следующие полдня прошли в осмотре второй плотины, где Седой, в шутку, чуть не столкнул меня в воду. Поражаясь точности сновидения, я испытующе посмотрел на него, но ничего, кроме озорных глаз лысеющего весельчака не увидел. Несмотря на возраст, в Седом вольготно жил и паразитировал невероятный хулиган. Если про отдельных людей можно сказать, что у них в заднице шило, то у Дяди там постоянно ерзал дикобраз. Сама судьба побаивалась его выходок и для меня всегда было большой загадкой, как он прошел спецназ и остался живым. Следуя банальной логике, его должны были придушить свои уже на сборах. Но недюжая сила и умение тонко чувствовать ситуацию не раз спасали его ищущий приключений зад. Однако коньком Седого все-таки был юмор, причем весьма своеобразный. Я вспомнил как до слез смеялся над историей его первого года службы, когда Седой решил не долго думая проучить младшего сержанта, мотавшего последние месяцы до дембеля.

Молодой человек был сыном какого-то местного партработника, и хоть Союз в те дни трещал по швам, отношение к мажору было соответствующим статусу его влиятельного папы. Отпрыску дозволялось очень многое. Звали баловня судьбы Никодим Преображенский, получивший, благодаря фамилии, погоняло 'профессор'. Это прозвище было, наверное, лучшей похвалой интеллектуальных заслуг будущего братка из девяностых, так как к знаниям Никодим имел ровно такое же отношение какое морская свинка имеет к морю или к свинье. Это не мешало недорослю шмонать тумбочки духов, нарушать режим и постукивать младшему офицерскому составу на коллег по казарме. Попытки общественности урезонить зарвавшегося сынка неожиданно привели к наказанию правдолюбцев, и обличенный неприкасаемостью авторитет мажора еще больше укрепился. Тонко чувствующая несправедливость натура Седого запротестовала с первого дня службы, но случая проучить негодяя, да так, чтобы это не сказалось на личном благополучии, все не предоставлялось.